Сочинения

– Остается только одно, барышня, – говорил Гасселен, – я брошусь туда, они встанут мне на плечи, а вы протяните им руки.

– А ты-то как же? – спросила Камиль.

Слуга был поражен, что могли думать о нем, когда господин его находился в опасности.

– Иди за лестницей в Круазиг, – проговорила Камиль в полном изнеможении.

– Трудновато это, однако, – говорил Гасселен, спускаясь вниз.

Беатриса слабым голосом попросила положить ее, она совершенно обессилела. Калист тотчас положил ее между гранитом и буком на свежую землю.

– Я все видела, – обратилась Камиль к Калисту. – Умрет ли Беатриса, или нет, происшествие это останется простою случайностью.

– Она возненавидит меня, – тоскливо сказал Калист с влажными от слез глазами.

– Напротив, она станет обожать тебя, – ответила девушка. – Прогулка наша кончена. Надо перенести Беатрису в Туш.

– А что было бы с тобой, если бы она умерла? – спросила Камиль.

– Я последовал бы за ней.

– А мать твоя? – потом помолчав немного: – А я? – тихо сказала она.

Прислонившись к граниту, Калист стоял весь бледный и недвижимый.

Быстро возвратился Гасселен с лестницей, добытой им на одной из маленьких ферм, разбросанных в поле. Беатриса немного пришла в себя. Гасселен спустил лестницу, попросив Калиста продеть красную шаль Камиль под руки Беатрисы и перебросить ему конец; он помог маркизе приподняться на круглую площадку. Тогда Гасселен взял ее на руки, как ребенка, и снес на берег.

– От смерти я не отказалась бы, но страдания! – слабым голосом сказала Беатриса Камиль. Маркиза была так слаба и разбита, что решили отнести ее на ферму, где Гасселен взял лестницу. Все трое сняли с себя лишнюю одежду, устроили из нее на лестнице род матраца и, положив Беатрису, понесли ее как на носилках. На ферме ее положили на кровать. Гасселен отыскал лошадей, которые поджидали гуляющих, и уехал за хирургом в Круазиг, приказав лодочникам ждать в самой ближайшей бухте от фермы. Калист сел на скамейку и только движением головы и односложными словами отвечал на вопросы Камиль, сильно взволнованной состоянием Беатрисы и Калиста. Больной стало легче, как только ей пустили кровь. Она заговорила, согласилась ехать. И в пять часов вечера была в Туше, где и ждал доктор. С невыразимой быстротой слух о происшествии распространился между изредка показывающимися обитателями этой пустынной стороны.

Калист вместе с Камиль провел ночь в Туше у кровати Беатрисы. Доктор уверял, что на завтра у маркизы останется одна только слабость. У Калиста отчаяние смешивалось с радостью. Он сидел у кровати Беатрисы; смотрел, как она спала или пробуждалась; видел ее бледное лицо, следил за ее каждым движением. Камиль грустно улыбалась, отгадывая, что Калист полон страсти, которая кладет неизгладимый отпечаток на душу и способности человека, если охватывает его в эпоху юности, когда никакая работа, никакие заботы не могут помешать ее развитию. Никогда Калист не узнает настоящей Беатрисы. Как старается он отгадать ее малейшее, желание! Находясь в ее комнате, у ее кровати, он думал, что она уже его. С каким вниманием следил он за каждым ее движением. Его нежная внимательность и его счастье проявлялись так наивно, что одну минуту обе женщины, улыбаясь, перекинулись взглядами. Когда Калист заметил в красивых зеленоватых глазах больной выражение любви и смущения, смешанного с насмешкой, он покраснел и отвернулся.

– Не говорила ли я вам, Калист, что вы, мужчины, сулите нам счастье; а кончаете тем, что бросаете нас в пропасть, – сказала Беатриса.

Услышав эту шутку, сказанную ласковым голосом, обозначающим как бы перемену в сердце маркизы, Калист, опустившись на колени, поцеловал ее влажную руку с полной покорностью.

– Вы в праве оттолкнуть мою любовь навсегда, и я не скажу ни слова, – проговорил он. – Ах! – воскликнула Камиль, заметив выражение лица Беатрисы и вспомнив жалкие результаты своей дипломатии, – любовь умнее всего на свете.

– Примите успокоительное и старайтесь уснуть, мой друг, – сказала она Беатрисе. Ночь эту Калист проводил у мадемуазель де Туш. Она просматривала книги по мистической теологии, Калист читал Индиану, первое произведение знаменитой соперницы Камиль, где изображался молодой человек, любивший преданно, раболепно, скрытно и настойчиво женщину в таком же ложном положении, как и Беатриса. Эта книга послужила роковым примером для Калиста.

Ночь эта оставила неизгладимые следы в сердце бедного юноши, которому Фелиситэ постаралась дать понять, что всякая женщина, если только она не чудовище, должна быть польщена и счастлива, что послужила поводом для преступления.

– Меня вы, наверно, не бросили бы в воду, – прибавила бедная Камиль сквозь слезы.

Только к утру заснул усталый Калист в кресле. Теперь была очередь маркизы любоваться этим прелестным ребенком, побледневшим от впечатлений и волнений первой любви; она услышала, как он прошептал ее имя во сне.

– Он любит меня, даже когда спит, – сказала маркиза Камиль.

– Надо отправить его спать домой, – сказала Фелиситэ и разбудила его.

В замке дю Геник никто не беспокоился: Фелиситэ написала раньше несколько слов баронессе. К обеду Калист вернулся в Туш.

Беатриса встала бледная, слабая, изнеможенная, но в ее взгляде и в голосе не было ни малейшей жесткости. В этот вечер все было мирно в Туше. Камиль села за рояль, давая возможность Калисту остаться с Беатрисой. Калист молча жал руку маркизы. Фелиситэ как бы больше не существовало. Женщины холодные, гордые, хрупкие, слабые, как маркиза Рошефильд, женщины, которыми оскорбительно увлекаются ради их красивой шеи, напоминают собою кошачью породу, с душою, вполне подходящей к цвету их светлых, зеленых и серых глаз. И чтобы пробить такие камни, необходим взрыв.

Бешеная любовь Калиста, его покушение на ее жизнь были для Беатрисы тем ударом грома, которому повинуется все, и покоряются натуры самые мятежные и упорные. Беатриса чувствовала себя перерожденной: искренняя, чистая любовь наполняла ее сердце чистой радостью. Она наслаждалась незнакомыми ощущениями, чувствуя себя и лучше и возвышеннее, как бы достигая того пьедестала, на котором стоят женщины Бретани. Она восхищалась обожанием этого ребенка, счастье которого удовлетворялось ее жестом, взглядом и словом. За ничто она получала целое сердце; и это особенно умиляло ее. Перчатка ее была для него дороже, чем вся она для того, кто должен был бы боготворить ее. Какая женщина устоит против подобного обожания! Ее поняли, ей поклоняются! Скажи она Калисту пожертвовать жизнью ради ее минутной прихоти, он, не задумываясь, исполнил бы ее желание.

В Беатрисе проглядывало теперь что-то благородное и возвышенное. Узнав такую глубокую любовь, она старалась казаться лучшей женщиной в глазах Калиста, желая властвовать над ним безгранично. Чем слабее чувствовала она себя, тем более ухищрялась в своем кокетстве. С обворожительной ловкостью представлялась она больной целую неделю. Под руку с Калистом ходила она по саду и заставляла Камиль снова переживать те страдания, которые она испытала первую неделю ее пребывания в Туш.

– Ах, моя милая, ты заставляешь его делать слишком большой обход, – сказала Камиль маркизе.

Как-то вечером, еще до прогулки в Круази, обе женщины болтали о любви, смеялись над разными способами мужчин делать объяснения, соглашаясь, что самые ловкие, и менее любящие, недолго блуждают в лабиринте чувствительности, и, конечно, правы, а что с любящими искренно женщины всегда сначала очень дурно обращаются.

– Они приступают к женщинам, как Лафонтен к Академии, – сказала тогда Камиль.

Замечание это заставило маркизу вспомнить весь разговор, и она не могла не упрекнуть себя в фальши. Маркиза Рошефильд имела неограниченную власть над Калистом: одним жестом или взглядом она напоминала ему его необузданность на берегу моря. Он умолкал, заглушая в себе желания и страдания с таким геройством, которое тронуло бы всякую другую женщину. Своим кокетством она довела его до такого отчаяния, что он как-то бросился на шею Камиль, умоляя ее дать ему совет.

Из письма Калиста Беатриса сделала выписку, где говорилось, что любить – это первое счастье, быть любимым – второе. И этой аксиомой она удерживала его страсть в границах почтительного обожания, что нравилось ей. Она упивалась восторженными словами любви и благоговения, которые сама природа подсказывает юношам. Сколько неподдельного искусства, невинного соблазна в голосе, мольбы в восклицаниях, сколько надежды на будущее! Но Беатриса ничего не обещала. Она уже сказала, что боится.

Ребенок этот, не думая о своем счастье, молил только о позволении любить ее, стремясь овладеть ее нравственным миром: Женщина, сильная на словах, на деле часто оказывается очень слабой. Столкнув Беатрису в море, и этим как бы достигнув некоторого успеха в любви, Калист не стал добиваться счастья подобным путем. Восторженная святая любовь юноши стремится всегда достигнуть всего духовной силой, в чем и заключается ее возвышенность. Наконец, выведенный из терпения, горя желанием, Калист стал горячо жаловаться Камиль на поведение Беатрисы.

– Я думала, что излечу тебя, если помогу тебе поскорее сойтись с ней, но ты сам все испортил своим нетерпением. Десять дней назад ты господствовал над ней, теперь же ты опять раб, мой бедный мальчик. Верно, у тебя не хватит никогда сил исполнять мои приказания, – говорила Камиль.

– Что же я могу сделать? – спрашивал Калист.

– Попробуй затеять с ней ссору из-за ее холодности: женщины вспыльчивы в разговоре, пусть она обидит тебя, а ты не приходи в Туш, пока она не позовет тебя, – сказала Камиль.

Сильная болезнь заставляет больного принимать противное лекарство и решаться на самые опасные операции. В таком состоянии был теперь Калист. Он выслушал совет Камиль и пробыл два дня дома, но на третий уже стучался в дверь комнаты маркизы, говоря, что Камиль и он ждут ее завтракать.

«Опять промах», думала Фелиситэ, видя несдержанность Калиста.

Во время этих двух дней Беатриса часто подходила к окну, откуда виднелась дорога в Геранду. Когда же Камиль заставала ее, Беатриса делала вид, что любуется эффектными золотистыми цветами, ярко освещенными сентябрьским солнцем. Камиль открыла секрет маркизы, и, одним словом, могла бы осчастливить Калиста, но она молчала. Слишком еще она была женщина, чтобы толкнуть его на поступок, которого так боятся юные сердца, как бы предчувствуя, что этим они могут погубить свой идеал.

Беатриса не выходила долго. Другому это было бы понятно, потому что в туалете маркизы проглядывало желание обворожить Калиста, сделать его отсутствие невозможным. После завтрака Беатриса ушла в сад, выражая желание побывать на скале, где чуть не погибла. Влюбленный юноша был вне себя от радости.

– Пойдемте туда одни, – просил он умоляющим голосом.

– Если я не соглашусь, вы, пожалуй, подумаете, что я боюсь вас, – сказала Беатриса, – я говорила вам тысячу раз и повторяю, что принадлежу другому и останусь верна, хотя, отдаваясь ему, я не имела понятия о любви. Двойная ошибка вызывает двойное наказание.

Когда она говорила так с чуть заметными слезами на глазах, к чему так часто прибегают подобные женщины, Калист чувствовал к ней сострадание, и раздражение его смягчалось. В эти минуты он боготворил ее, как Мадонну. От различных характеров также нельзя требовать одинакового выражения чувств, как нельзя требовать одинаковые плоды с разных деревьев.

В эту минуту в Беатрисе происходила сильная борьба: она выбирала между собой и Калистом, между светом, в который надеялась еще вернуться, и полным счастьем; между надеждой на общественное прощение за свою первую вину и между второй страстью, которая должна была погубить ее навсегда.

Она слушала без всякого раздражения, хотя бы напускного, слова слепой любви; она отдавалась нежным рукам сострадания. Уже не раз она была растрогана до слез обещаниями Калиста вознаградить ее своей любовью за все, что теряла она в свете. Он упрекал ее за привязанность к такому фальшивому человеку, как Конти. Беатриса давала ему высказаться. Сама она рассказывала ему о горе и страданиях своих в Италии, когда она узнала, что не одна царит в сердце Конти. Уроки Камиль не пропали даром. Калист умел воспользоваться ими.

– Я буду любить вас самоотверженно, – сказал он, – вы не найдете во мне гения, я не доставлю вам радостей, какие дает растроганная толпа высокому таланту. Моя любовь к вам, вот мой единственный талант; ваши радости будут моими радостями, другие женщины не будут существовать для меня, бояться соперниц вам будет нечего; бывать я буду только там, где будете приняты вы, – говорил Калист, целуя руки маркизы.

Она слушала его, опустив голову, молча соглашаясь, что она в самом деле была непризнанным ангелом.

– Прошлое не дает мне покоя, оно отравит мне будущее.