Сочинения

Наступал конец августа. Небо было прозрачной синевы. Бесконечный океан, сливаясь с горизонтом, серебрился наподобие южных морей. У берегов играли чуть заметные волны. Золотистые пылинки сверкали в солнечных, перпендикулярных лучах; воздух становился тропическим. В ямах для стока воды соль покрывалась маленькими, беленькими пузырьками. Храбрые соловары, одетые преимущественно в белое – для противодействия солнцу – с утра стояли на местах, вооруженные длинными лопатками. Одни, прислонившись к земляным валам, отделяющим одно владение от другого, созерцали эту химическую работу природы, знакомую им с детства; другие весело играли с детьми и женами. Надсмотрщики покойно курили длинные трубки. Чем-то восточным веяло от всей этой картины, и парижанин, неожиданно перенесенный сюда, не мог бы представить себя во Франции. Барон и баронесса пришли, под предлогом посмотреть сбор соли. Они стояли на плотине, восхищаясь молчаливой картиной. Слышался только ровный прибой морских волн, виднелись лодки, а зеленые полосы обработанной земли были полны особенной прелестью, так как их редко можно было видеть на всегда пустынных берегах океана.

– Как я рад, что увидел болота Геранды еще раз, прежде чем умереть, друзья мои, – говорил барон соловарам, толпившимся вокруг него.

– Разве дю Геник умирает! – сказал один из содоваров.

В это время компания из Туша подошла к маленькой дорожке. Маркиза одна впереди, за нею под руку Калист и Камиль. Шагах в двадцати сзади Гасселен.

– Мой отец и моя мать, – сказал Калист, указывая на барона и баронессу.

Маркиза остановилась. Баронесса дю Геник почувствовала сильное волнение при виде Беатрисы, одетой очень к лицу. На ней была итальянская шляпа с большими полями, украшенными незабудками и светло-серое платье с длинным голубым кушаком. Вся она имела вид принцессы, переодетой в пастушку.

«Женщина без сердца», мелькнуло в уме баронессы.

– Баронесса дю Геник и мой отец, – сказал Калист Камиль.

Потом, обращаясь к отцу и к матери:

– Мадемуазель де Туш и маркиза де Рошефильд, рожденная Кастеран.

Барон поклонился мадемуазель де Туш. Она ответила баронессе скромным, полным признательности, поклоном.

– Эта любит моего сына, – подумала Фанни, – она как будто благодарит меня за то, что я произвела на свет Калиста.

– Вы, вероятно, пришли сюда, так же, как и я, посмотреть на сбор соли? У вас, впрочем, больше основания интересоваться этим, – говорил барон Камиль, – так как это отчасти ваши владения.

– Барышня самая богатая из владетелей, – сказал один из содоваров, – и да хранит ее Бог за доброту.

Обе компании раскланялись и разошлись.

– Мадемуазель де Туш нельзя дать больше тридцати лет, – говорил барон. – Она еще очень красива. Удивляюсь, как Калист предпочитает эту клячу, парижскую маркизу, восхитительной девушке Бретани.

– К сожалению, это так, – ответила баронесса.

Лодка ждала у плотины, и компания отчалила в далеко не радостном настроении. Маркиза сидела гордая и холодная. Камиль побранила Калиста за непослушание, и сказала ему, в каком состоянии находились его сердечные дела. Он, удрученный глубокой безнадежностью, бросал на Беатрису взгляды, полные любви и ненависти. Молча проехала компания от Геранды до Круазига, места нагрузки соли. Женщины носят соль в больших чашах, держа их на голове, и имеют вид кариатид. Женщины ходят босиком и носят только коротенькую юбочку, у многих свободно развеваются платки, прикрывающие их бюст. Многие одеты только в одни рубашки; они гордятся этим, так как чем меньше одежды на женщине, тем больше выказывает она благородного целомудрия.

Нагрузка маленького датского судна уже кончалась. Приезд двух красивых особ вызвал любопытство носильщиц соли. Чтобы избавиться от них, а также из желания услужить Калисту, Камиль быстро скрылась в скалах, оставив его Беатрисе. Гасселен шел в ста шагах от них. Со стороны моря полуостров Круазиг окружен гранитными скалами самых причудливых форм, оценить которые могут только путешественники, изучающие величие этой дикой природы.

Возможно, что скалы Круазига и дают ту красоту дороги La grande Chartreuse, которая отличает ее от других узких долин. Ни берега Корсики, где гранит образует самые разнообразные рифы, ни природа Сардинии, полная грандиозных ужасающих эффектов, ни базальтовые скалы северных морей, не могут дать такой законченной характеристики. Фантазия представляет здесь бесконечные арабески, самых причудливых фигур. Тут можно встретить всевозможные формы. Воображение удовлетворяется вполне в этой бесконечной чудовищной галерее, куда во время бурь яростно врывается море, сглаживая все неровности. Под природным сводом, только отчасти напоминающим Брунелески, потому что самое высшее искусство остается всегда скромным подражанием природе, вы видите отшлифованный бассейн, в виде мраморной купальни, усыпанной ровным, тонким и белым песком; купаться здесь можно безопасно на глубине четырех футов тепловатой воды. Дальше, вы любуетесь небольшими бухтами, крытыми портиками, высеченными из камня, хотя грубо, но величественно, наподобие дворца Питти, еще одно из подражаний капризам природы. Вы встречаете здесь массу неожиданностей, и самой требовательной фантазии не остается желать ничего большего. Здесь встречается растение в виде кустарника, род бука, который составляет особенную редкость в Круазиге, где не растут деревья, кустарник этот растет в одной миле от гавани, на самой высокой точке берега. На одном из южных мысов, образованном гранитом, на высоте, до которой даже во время сильных бурь не достигают волны, благодаря дождевым прихотям, образовалась впадина фута в четыре глубиной. В этой расселине случаем, а, может быть, и человеком, нанесена плодородная земля, достаточная для роста невысокого, густого бука, посеянного, вероятно, птицами. Форма корней показывает, что они существуют, по крайней мере, лет триста. Внизу скала неожиданно и круто обрывается. Землетрясение, следы которого оставили здесь неизгладимый, характерный отпечаток, унесло неизвестно куда обломки гранита. Не встречая подводных рифов, море свободно подходить к подножию этой обрезанной скалы, где глубина равняется пятистам футам. Скалы, идущие кругом, лежат на уровне моря, что ясно показывает клокотание пены, представляющей грандиозное зрелище. Много надо иметь мужества и решительности, чтобы взобраться на этот маленький Гибралтар, с совершенно круглой вершиной. Несколько порывов ветра свободно сносят любопытного в море, или, еще хуже, сбрасывают его в скалы. Этот гигантский страж напоминает собою башню старого замка, откуда следили за нападениями, окидывая взором всю страну. Оттуда виднеются колокольни, бесплодные земли Круазига, пески и дюны, угрожающие возделанным полям и завладевшие почти всеми окрестностями города Батц. Многие старцы уверяют, что в далеком прошлом здесь стоял укрепленный замок. Этой далеко виднеющейся в море скале рыбаки дали какое-то название. В настоящее время это трудное бретонское имя совершенно забыто.

Калист поднялся с Беатрисой на эту скалу, откуда открывался дивный вид, где гранитные декорации превосходили все ожидания. Надо ли объяснять, почему Камиль скрылась так быстро. Как дикое раненое животное, стремилась она к уединению. Своим неожиданным появлением она спугивала из норок крабов, занятых своеобразной жизнью, застигая их врасплох. Чтобы не быть связанной женским платьем, она надела вышитые панталоны, короткую блузу, касторовую шляпу, палку ей заменил хлыстик. Камиль всегда гордилась силой и ловкостью. В этом костюме она выглядела гораздо красивее Беатрисы. Небольшая красная шелковая косынка по-детски перекрещивалась у нее на груди. Блуждающим огоньком мелькала Камиль перед Беатрисой и Калистом по возвышенностям и над пропастями, пренебрегая опасностями, стараясь заглушить страдания. Она первая достигла скалы, поросшей буком, села под тенью и глубоко задумалась.

Чего могла ждать женщина от жизни в ее годы? Она испила чашу своей славы, как все великие таланты, которые слишком жадны для того, чтоб вкушать по частицам пустые радости честолюбия, и осушают их одним глотком.

Там под влиянием одного ничтожного обстоятельства, которое людям заурядным кажется всегда пустым вздором, а в людях глубоких вызывает часто бездну идей, она приняла решение покончить с общественной жизнью. Она вынула коробочку с земляничными пастилками и съела несколько из них.

Глотая их, она не могла не заметить, что хотя самой земляники и не было, но весь аромат ее сохранился. Так, думала она, может быть и с людьми. Бесконечность раскинутого перед ней моря наводила ее на мысль о бессмертии души. Она вынула флакон с португальской водой и стала вдыхать ее аромат. Но раз возникшая мысль не оставляла ее. ее старания бросить Беатрису в объятия Калиста казались ей теперь такими ничтожными. Она чувствовала, как умирала в ней женщина. Освобождаясь от телесного одеяния, как бы выделялось другое чистое, ангельское существо. К чему привели ее знания, ум и ложное чувство? Что дали они? Одна только всепрощающая мать и утешительница скорбящих, римская церковь, поэтичная для поэтов, ласковая для детей, полная глубины и таинственности для беспокойных, неразвитых умов, одна она дает удовлетворение бесконечным сомнениям. Припомнились ей все уловки, которые заставлял ее проделывать Калист, и Камиль невольно сравнила их с извилинами дороги в этих скалах. Калист представлялся ей все же вестником неба, божественным указателем пути. Она заглушала любовь земную ради небесной.

Молча шли Калист и Беатриса. Красота океана, так отличающаяся от Средиземного моря, вызвала восторженные восклицания и Беатрисы, и Калист не мог не сравнить свою любовь по глубине и вечности с этим беспредельным океаном.

– И она окружена скалами, – сказала, смеясь, Беатриса.

– Не говорите так со мною, – сказал он, бросая на нее божественный взгляд, – у меня ангельское терпение, когда я с вами, когда я вижу вас, слушаю вас, но вы бы сжалились надо мной, если бы могли видеть меня, когда я остаюсь один. Моя мать не может удержать слез при виде моих страданий.

– Послушайте, Калист, надо покончить с этим, – сказала маркиза, ступая на песчаную дорожку. – Может быть, для наших разговоров это самое подходящее место, по крайней мере, в моей жизни никогда так природа не гармонировала с моими мыслями. Я видела Италию, где все говорит о любви, Швейцарию, полную счастья, счастья труда, где зелень и воды, и чудные очертания, все окружено снеговыми Альпами, и ничто не рисовало мне так рельефно пустоту моей жизни, как эта маленькая равнина, высохшая от морского ветра, изрытая морскими приливами, с ее песчаной растительностью, такой ничтожной в сравнении с цветущей Бретанью, откуда подымаются башни вашей Геранды. Я вся здесь перед вами, Калист. Не привязывайтесь ко мне. Я люблю вас, но я никогда не буду принадлежать вам. Слишком сильно во мне сознание моей внутренней пустоты. Если бы знали, как жестоко я поступаю с собой, говоря вам все это. Нет, вы не увидите вашего идола, если только я идол для вас, обесславленным; он не падет с той высоты, на которую вы возвели его. Я страшусь теперь страсти, порицаемой светом и религией. Я не хочу унижений, и я не могу прятать свое счастье. Я останусь тем, чем я есть, этой песчаной пустыней, лишенной растительности, без единого цветка, без зелени.

– А если вас бросят? – спросил Калист.

– Я буду молить о милости, я унижусь перед человеком, которого оскорбила, но никогда не рискну отдаться счастью, близкий конец которого я предвижу.

– Конец?.. – воскликнул Калист.

– Да, конец, – сказала маркиза, перебивая его тоном, не допускающим возражения.

Эти слова вызвали в Калисте внутреннее раздражение, так хорошо знакомое безнадежно влюбленным. Молча, прошли они еще триста шагов, не замечая ни моря, ни скал, ни полей Круазига.

– Я сделал бы вас такой счастливой, – заговорил опять Калист.

– Каждый из вас обещает нам счастье, а вместо него нас ожидает обман, пренебрежение и измена. Я не хочу упрекать того, кому должна остаться верной. Он ничего не сулил мне; я сама добровольно ушла с ним. Я остаюсь верна первой сделанной мною ошибке. К чему вторая? Только одной, единственною, вечною привязанностью могу я искупить, хотя бы до некоторой степени, свою вину.

– Скажите лучше, что просто не любите меня, – заговорил Калист. – Полюбив вас, я узнал, что чувство не рассуждает. Нет жертвы, на которую я не был бы способен. Приказывайте, я сделаю все невозможное. Тот не любил, кто возненавидел любимую женщину за то, что, бросив перчатку львам, она требовала возвратить ей ее обратно. Он не признавал вашего права испытывать наше чувство, не понимал, что вы сдаетесь только тому, кто заставляет вас сложить оружие нечеловеческими усилиями. Я жертвую для вас всем: семьей, именем, моим будущим.

– Жертва, жертва! Это слово уже оскорбление, – сказала Беатриса с упреком.

Только одни женщины, действительно любящие или просто кокетки, могут таким образом воспользоваться неудачным словом, чтобы показать величие своей души. Ум и чувство тут выражаются одинаково, разница только в том, что любящая женщина огорчается, кокетка же чувствует презрение.

– Вы правы, – отвечал тоскливо Калист, – и слово это вырвалось у меня невольно, как самое сильное доказательство моего чувства.

– Молчите, – проговорила Беатриса, тронутая искренним чувством Калиста, – довольно ошибок, не искушайте меня!

Они подошли к подножию скалы. Калист испытывал несказанный восторг, поддерживая маркизу и взбираясь вместе с нею; она хотела непременно дойти до самой вершины. Он держал ее за талию, чувствовал ее волнение: он был нужен для нее. Все это кружило ему голову и, не помня себя, он обхватил талию Беатрисы.

– Это еще что? – проговорила она строго.

– Неужели вы никогда не будете моей? – спрашивал Калист, задыхаясь.

– Никогда, мой друг, – отвечала она, – Беатриса останется для вас навсегда мечтой. И, верьте, так лучше: не будет ни горя, ни раскаяния.

– Значит, вы опять возвратитесь к Конти?

– Так никому же ты не достанешься! – крикнул Калист, бешено толкнув маркизу. Он хотел услыхать шум ее падения, прежде чем броситься за ней, но он услыхал только глухой стон, резкий звук рвущейся материи и, наконец, тяжелый шум упавшего на землю тела. Беатриса должна была бы полететь в море, но она, пошатнувшись, упала в чащу бука; она все равно покатилась бы в бездну, если бы разорванное платье не зацепилось за выступ свалы и не удержало бы тело в кустарнике.

Мадемуазель де Туш видела эту сцену; от ужаса она не могла кричать и сделала только знак Гасселену, призывая его на помощь. Калист наклонился из чисто животного любопытства и содрогнулся, увидев опасное положение Беатрисы. Казалось, она молилась в ожидании смерти, чувствуя, что бук не сдержит ее. С внезапной ловкостью и легкостью, которые придают любовь и молодость при виде опасности, Калист соскользнул с девяти футовой высоты до выступа скалы, цепляясь за ее неровности. Подняв вовремя маркизу, он взял ее на руки, рискуя упасть с ней вместе в море. Беатриса была без сознания. В этом воздушном пространстве он чувствовал ее своей, и радость охватила его. – Простите меня, – говорил Калист. – Откройте глаза, или я умру вместе с вами.

– Умереть! – открывая глаза, прошептала маркиза бледными губами.

Слово это Калист встретил поцелуем. Дрожь же, пробежавшая по маркизе, еще более восхитила его.

Наверху послышались железные сапоги Гасселена; за ним следовала Камиль. Они придумывали средство спасти влюбленных.