Эвтаназия в долг

– Доедай и поставь в свою мойку посуду, не оставляй в раковине, – строго сказала Ольга и отправилась в душ.

Вода в ее душе казалась нечистой, но Ольга знала, что это не совсем так. Да, фильтр надо было поменять еще две недели назад, но пока терпимо.

Вытирая волосы полотенцем, она посмотрела на себя в трехмерной записи зеркала. Прямо скажем, любоваться нечем. А что, собственно, вы хотели увидеть, мадам? Девичью спину без складок на боках, изящный подбородок, оленьи глаза? Было, все это было, но давно сплыло: не девушка уже… И, пока мать жива, на рестайл денег нет и не будет. Ничего, успею еще омолодиться, подумала она. Мать есть мать. Никакой социальной эвтаназии я знать не знаю и не желаю. Точка.

Не включая свет в коридоре, Ольга опять зашла к матери. Приподняла салфетку на медблоке, постояла несколько секунд. Мать спала, глаза ее под закрытыми веками то метались из стороны в сторону, то еле заметно двигались. Ольга активировала антипролежневый массаж в ее матрасе. Потом взяла пистолет-ингалятор, согрела его конец у себя под мышкой, чтобы касанием холодного не разбудить спящую, и впрыснула ей коктейль из лекарств в подключичную вену. Через минуту мать спала глубоким спокойным сном. Ольга настроила программу влажной обработки тела на двенадцать и шестнадцать часов, проверила ланч-боксы с супом, кашей и черносливом, приготовленные для матери с вечера, открыла бутылку с холодным чаем и, придвинув столик к кровати, пошла одеваться.

Петька ждал ее в прихожей почти одетый, осталось только шапку натянуть и шарф завязать. Они вышли из дома раньше Вадима и Алисы. А еще год назад они выходили из дома по утрам все вместе.

2

Господи, как хорошо, что еще есть для людей работа, что не везде эти чертовы искины влезли. И хорошо, что психологи подтвердили вред удаленной работы, когда началось что-то вроде эпидемии неврозов, депрессий, психозов и суицидов. Человек существо социальное, и слава богу.

Когда в бюджетных детских садах начали заменять человеческий персонал на искинов, люди протестовали недолго. Очень мало у кого хватало средств на оплату труда людей, а искины работали бесплатно. Побухтев, малоимущие смирились. А куда деваться? Сейчас иметь работу – удел счастливчиков. Пережив волну сокращений, оказавшись не у дел, многие стали согласны и на автоясли, и на автошколы, лишь бы была возможность работать, а не сидеть на пособии, которое давало возможность не жить, а кое-как выживать. Эрзац-продукты, уродливая одноразовая одежда и обувь, дома-кондоминимумы, о медобслуживании даже не говорите ничего… И эта чертова система «Гарант-пэй», скрупулезно подсчитывающая стоимость каждой услуги, оказанной каждым каждому. И, разумеется, высчитывающая налог с оказавшего услугу и получившего за нее деньги.

До утверждения новых Семейного, Гражданского, Трудового и прочих Кодексов, контролируемых теперь искинами, люди жили нормально: ты – мне, я – тебе, свои люди – сочтемся. Просто потому наверно, что невозможно было подсчитать количество и стоимость услуг, оказываемых друг другу в семьях, на работе, в дружеских компаниях и случайными людьми. А сейчас никто никому ничего не должен. Хочешь получить услугу – твой встроенный искин обращается к искину того человека, к которому ты обратился. Его искин мгновенно фиксирует сделку (если человек согласен оказать услугу) или отказ, если не согласен. Как только услуга оказана, на его личный счет поступает денежка, и тут же с него удерживается налог.

Можно оказать или получить услуги и в долг, конечно, но забыть об этом не получится: при первом же пополнении счета твой искин перечислит сколько положено тому, кому ты должен, а с него его искин спишет долг по налогу. Гарант-пэй, одним словом. Все и всё сейчас должны делать для себя сами. Инвалиды – особая группа, и у них свои нормы и тарифы. А дела обычных граждан теперь анализируют искины, и, если что-то не является для тебя жизненно необходимым, а просто хочется получить что-то сверх положенного по закону, ты должен заплатить.

Сначала это было дико. Потом как-то привыкли, перестали возмущаться, ругаться, смеяться и торговаться. Запросы твоего искина и ответы чужих по поводу услуг стали настолько же обыденными, как «здравствуйте» и «до свидания».

Хочешь, чтобы муж погулял с собакой, которую ты завела и оформила на свое имя? Если он согласится и погуляет, твой искин перечислит ему за это сто рублей с твоего счета. Муж просит отпарить ему рубашку? Даешь согласие и получаешь за работу восемьдесят рублей. Он хочет к чаю домашних кексов, а не фабричных? Двести рублей за услугу. Ты хочешь, чтобы он вечером вымыл и обработал антисолью твои сапоги заодно со своими? Заплати девяносто рублей или сделай это сама. И так далее. Общий семейный бюджет был упразднен, теперь каждый жил на свои, а на детей расходы делились в процентах от доходов родителей. И обязанности тоже. Не хочешь менять грудничку подгузник, когда наступила твоя очередь? Пожалуйста: это сделает за тебя второй родитель, а твой искин переведет ему за это энную сумму.

Очень интересными стали отношения с детьми, когда капризы обрели денежный эквивалент. До пяти лет родители делали для детей то, что считали нужным. В пять лет ребенок прощался с детским садом и поступал в подготовительную школу, где учителя быстро и понятно объясняли ему что теперь почем, и потому каждое лишнее «хочу на ручки!», «расскажи еще одну сказку!», «помой пол в моей комнате» и «помоги с домашкой» – все, что не относилось к перечню жизненно необходимого – заносилось в долговой реестр, который выросший ребенок должен будет погасить, став взрослыми. Дети это стали воспринимать как само собой разумеющееся.

Тут надо сказать, что штрафы за навязанные услуги ввели драконовские, поэтому инициативные граждане, в надежде срубить лишнюю сотню без спроса и назойливо лезущие помогать всем подряд без спроса, быстро умерили свой пыл. Теперь, когда кто-то кому-то помогал по доброй воле, искины тщательно анализировали ситуацию. Если услуга была действительно необходимой, штраф доброхоту не выставлялся, но и оплату он получал от реципиента в таких случаях по самому минимальному тарифу, утвержденному государством – копейки.

Помнится, стенд-ап комики принялись злобно шутить насчет услуги «супружеский долг», и нормативов и тарифов за ее оказание, но хохмы быстро иссякли: в интимную сферу государство не лезло. Черт его знает, может, и влезет когда-нибудь, но пока вроде тьфу-тьфу. А то был бы тот еще цирк, представить смешно. И страшно, вообще-то…

3

Тротуары были сухими, без снега. Ольга держала Петьку за руку, шла неспеша, кутая нос в воротник пуховика, и ей вдруг захотелось, как в детстве, услышать хруст снега под ногами. Остановившись на секунду, она попинала слежавшийся сугроб носком сапога, но снег поддавался плохо. Петька посмотрел не нее недоуменно, она улыбнулась ему неловко, и они пошли к остановке.

Автобус на магнитной подушке подъехал бесшумно, двери открылись, и Ольга с сыном нырнули в тепло. Народу было немного и им удалось сесть. Петька пристроился к окну, снял варежки и, сжав кулачки, приложил их со стороны мизинцев к промерзшем стеклу – получились отпечатки, похожие на маленькие ступни. Ольга тоже сняла перчатки и прижала теплые кончики пальцев чуть выше отпечатков, оставленных сыном, завершая картинку. Теперь следы Петькиных кулачков стали еще больше похожи на отпечатки босых маленьких ног с пальчиками. Ольга улыбнулась сыну – это была их зимняя игра.

Садик встретил теплом и непередаваемым запахом. Каши и запеканки не подгорали у поваров – у роботов никогда ничего не подгорает, – но этот специфичный детсадовский запах все равно оставался. Густой, тоскливый. Казенный. Впрочем, уже через несколько минут он стирался, переставал чувствоваться.

Ольга завела Петьку в его группу, поздоровалась с воспитателем, вручила ему пакет с конфетами, чтобы Петька после обеда угостил детей, и пошла в другое крыло детского сада. Петька сегодня проведет последний день в детском саду, а завтра перейдет в подготовительный класс – ему исполнилось пять лет.

Ольга работала няней-помощником воспитателя, в группе для трехлеток, располагавшейся в другой части сада.

Быстро сняв верхнюю одежду и переодевшись в рабочую, Ольга стала встречать родителей с детьми. Родителям некогда было раздевать сонных и успокаивать ревущих малышей, и этим занималась Ольга. Ласково приговаривая, она снимала шапки, курточки, ботинки, рассовывала все по шкафчикам, помогала надеть туфли, шорты и платьица тем, кто сам не мог еще справиться с одеждой, одетых детей отправляла в игровую комнату, брала следующего ребенка, и все повторялось.

Потом она бежала получать завтрак в кухню, а воспитатель рассаживал детей за столы. После завтрака Ольга помогала детям ставить посуду в мойку, протирала столы и раскладывала пластилин, бумагу или другой материал для поделок. Когда воспитатель начинал занятие с детьми, Ольга быстро протирала пол в приемной и шла в санузел расставлять горшки. Перед прогулкой детей рассаживали по горшкам. Проводив справившихся с потребностями организма детей в приемную, Ольга с воспитателем принимались одевать детей для прогулки. Пока дети гуляли, Ольга мыла санузел и отдыхала минут пятнадцать-двадцать. После прогулки был обед, потом детей укладывали спать, после сна был полдник и занятия, а после ужина детей разбирали по домам. И так шел день за днем, и год за годом.

Ольга научилась радоваться тому, что у нее вообще есть работа, хоть и однообразная, надоевшая до оскомины. Она даже начала получать удовольствие, наблюдая за детьми. Малоимущие семьи пользовались детскими группами, оборудованными на заводах и в учреждениях, где работали родители, или муниципальными садами с воспитателями-искинами, а дети из обеспеченных семей ходили в частные сады, наподобие того, в каком работала Ольга. Петьку в этот сад приняли только как сына сотрудницы.

Дети были очень разными. Ольга по одежде и по запаху, исходящему от детей, могла определить уровень дохода семьи, в которой жил ребенок. Кто-то приходил в сад в брендовых вещичках и благоухал натуральным парфюмом (мама одевала ребенка или папа – тоже сразу было понятно) и домашней выпечкой, кого-то одевали попроще и пахло от ребенка обычной кашей и компотом. Но все они были маленькими личностями, каждый со своими особенностями.

…Тарасик, чернявый глазастый худенький живчик, сын известного журналиста-аналитика, может в режиме нон-стоп рассказывать всем рядом находящимся: откуда берутся дети, зачем светят звезды, что дедушка говорит про биткоин, сколько папа выпил вчера пива, куда они поедут летом, где у собаки кнопка «стоп», что значит слово «казус». А сам колготки через голову пытается надевать. Степа, сын банковского топ-менеджера, молчаливый серьезный белобрысый пухлячок, почти никогда не улыбающийся, но делающий все неторопливо и предельно аккуратно, взял шефство над Тарасиком, и внимательно следит, чтобы тот оделся на прогулку как надо, и чтобы никто его не обижал. Надо ему объяснить что значит «навязанная услуга»… Танечка, дитя актрисы и спурт-инженера, воздушная голубоглазая феечка, иногда нежно ругается таким матом, который не под каждым забором услышишь. Мария, дочка конструкторов-хирургов, шебутная заводила, подбивающая остальных детей на проказы. Есть еще пугливый впечатлительный Сережа из семьи блогеров-путешественников, видящий своих родителей пару раз в месяц, а в остальные дни не слезающий с рук любящих бабушек, плачущий от вида не того супа, какой он хотел, и из-за того, что его посадили не за тот стол или дали не те ножницы для бумаги. И Рамиль, сын какого-то военного (Ольга не разбиралась в шевронах и погонах), всегда играющий сам по себе, независимый настолько, что одно время у него даже подозревали легкие когнитивные отклонения. Дети как дети, все разные, но кое в чем одинаковые.

И воспитатель, и няня в саду, и родители дома всем этим детям на самых простых примерах с маленькими конфетками-обманками, превращающимися в желудках в постное водянистое желе без сахара, поясняли – как работает система «Гарант-пэй» и что их ждет в будущем, если они не научатся и не привыкнут делать все самостоятельно. Ольга до сих пор удивлялась, насколько малыши быстро все понимали и усваивали. Прогресс в воспитании был налицо. Вот только казалось ей, что эти дети не совсем такие, какой была она сама и ее ровесники в их возрасте. Не такие они совсем. Все понимающие и все подсчитывающие, хоть и на пяти пальцах….

Механически одевая и раздевая детей, расставляя столы и стулья, бегая в кухню за полдником и ужином, моя санузел, Ольга все время мониторила состояние матери. Необъяснимо тревожно как-то было сегодня, подсасывало что-то под ложечкой, мутило легонько. Вроде бы все было как обычно, но какое-то беззвучное нечто внутри беспокоило, будто попавшая в сапог крупинка, то напоминая о себе, то пропадая. То ли пахло сегодня утром в спальне матери по-другому, то ли голос у нее был не такой. Может и показалось, конечно…

Когда Маша подговорила детей залезть в приемной на шкафчики и бегать по ним «как обезьянки», Ольга бросила все, отключилась на несколько минут от мониторинга, стаскивая детей со шкафов, и не сразу поняла вызов домашнего искина матери: аларм!

Она закрыла дверь приемной за Тарасиком и застыла на месте, прислонившись спиной к двери. Не веря, смотрела на сообщение и не могла заставить себя пошевелиться.

Наконец, связалась с Вадимом: «Забери Петьку из сада через час!», с Алисой: «После школы сразу домой!», со службой соцподдержки: «Выезжаю!».

Все чувства в ней словно замерзли мгновенно, осталась только способность к действиям.

Мама умерла.

4

Когда маму увезли, Ольга открыла ее комнату, включила и выключила верхний свет и села на кровать.

Посмотрела на медблок под салфеточкой. Мама вязала кружева из тонких ниток, и ее научила тоже. Старое, забытое искусство, сейчас такое уже почти никто не вяжет… Ольге больше нравилось вязать свитеры и шапки-шарфы из толстой шерсти.

Настольная лампа горела в режиме ночника, как Ольга оставила ее утром. На тумбочке стоял недопитый стакан с холодным чаем и нетронутые контейнеры с едой. На измятой подушке чернели крохотные брызги крови. Одеяло сбитым комом лежало у изножья кровати. Коврик затоптан чем-то белесым. На мамином сетевике, покрытом тончайшим налетом пыли, беззвучно мелькали новости.

Откуда пыль, мертвенно подумала Ольга, я же каждый день все обрабатывала. Она не притронулась к сетевику. Сидела на кровати молча, безвольно сложив руки на коленях.

В комнате было оглушительно тихо. Никто не стонал, не ворочался, не просил попить, не спрашивал – что там, за окном. «Надеюсь, она не сильно мучалась», подумала Ольга, стараясь не смотреть на брызги крови на подушке…

Щелкнула входная дверь – пришли Вадим с Петей. Сын, раздеваясь, громким шепотом спрашивал: «А какой торт? Ну пап, какой? С Гаррипоттером или Трансформерами?.. Ну пап!». Вадим гудел что-то неразборчиво. Шуршала одежда, звучали шаги, зашумел кран в ванной, затих. Дверь в комнату приоткрылась, и Вадим спросил: «Ты здесь?». Ольга не ответила.

– Оль…

– Да…

{Предложение услуги}

{Отказ}

– Оль… Ну что поделаешь…

– Да…

{Предложение услуги}

{Отказ}

– Оля.

– Не надо, Вадим. Я так посижу.