Эвтаназия в долг

Вадим сел рядом с Ольгой на кровать, приобнял ее за плечо. Рука его была горячей. Ольга удивилась отстраненно – как так, с мороза, а рука горячая? Странно. Как все стало странно вдруг.

Посидели молча.

– Пойду детей накормлю.

– Алиса пришла?

– Да, мы в школу за ней зашли вместе с Петькой.

– Хорошо… Пусть они сами себе еду…

– Оля, перестань. Или с нами поешь.

– Я потом…

{Предложение услуги}

{Отказ}

– Ну, как знаешь, – сказал Вадим, и Ольге послышалось в его голосе облегчение.

– Ты как будто даже рад, – она посмотрела на мужа исподлобья.

– Оля… Ей тяжело было. И нам тоже. Сейчас все закончилось. Все когда-то заканчивается.

– И жизнь, и слезы, и любовь… – ответила она едва слышно, не глядя на Вадима.

– Пойдем?

– Я посижу еще.

Ей не хотелось признаваться себе в том, что она тоже чувствует облегчение.

Да, основное чувство – усталость. Это было как забег на непосильно длинную дистанцию. Когда уже сил никаких нет, но открывается второе дыхание, потом откуда-то третье, потом бог знает какое по счету, и ты тупо переставляешь ноги, отмечая безучастно «вдох-выдох», а финиша и не видно, и сколько еще бежать – можешь прикинуть только умозрительно, навскидку, и все переставляешь и переставляешь деревенеющие, забитые ноги. А после финиша, отупев от монотонных движений, продолжаешь вяло бежать, ничего не соображая и не чувствуя уже ничего почти, кроме болезненной пустоты внутри, и когда тебя поймают за руку и остановят, навалится вдруг облегчение, не приносящее истинного облегчения – слишком много сил было потрачено, слишком долго ты бежал, отключив мозг.

За стенкой тихо заговорили. Ольга слушала и не слышала. Странно как-то все теперь….

Мама. Запах остался, а тебя уже нет. Салфетка осталась, дыхательный аппарат, контейнеры с ненужной больше едой.

Пришло сообщение от соцслужбы. Ольга не глядя скинула его в отложенные. Сообщение всплыло как срочное, Ольга еще раз его скинула, уже раздраженно: не до вас, до завтра потерпите.

Когда Вадим уложил детей, она прошла в кухню, вскипятила воду и села пить чай. Есть не хотелось совершенно, но хоть что-то в желудок закинуть было надо, в животе бурчало. Открыв пачку вафель, Ольга взяла одну, покрутила ее в руке и положила обратно. Отрезала кусок хлеба, намазала сливочным маслом и посолила крупной солью. Вадим всегда высмеивал ее вкусовые привычки. Хорошо, что его сейчас нет на кухне и можно попить чай в одиночестве.

Сообщение от соцслужбы пришло еще раз, сбросить его в отложенные не получилось: пометка «безотлагательно» не давала это сделать. Ольга насыпала в кружку сахару, взяла бутерброд и, усевшись за стол, открыла мигающее сообщение.

Прочитав и не поняв смысла, скинула его в прочитанные. Набила рот хлебом и запила горячим чаем.

Сообщение вернулось с требованием «подтвердить согласие / отказ».

Закипая злобой, Ольга тщательно прожевала кусок, поставила кружку с чаем на стол и сосредоточилась на сообщении.

– Вадим! – позвала она мужа.

{Запрос услуги}

{Согласие}

{Отказ: недостаточно средств на счете}

{Отложенная услуга}

{Согласие}

– Что? – муж зашел в кухню с Петькиной книжкой сказок в руке.

– Я тебе перекину, прочитай пожалуйста. Не понимаю – что за долги? Я долг матери два часа назад списала… Что. Они. От меня. Хотят. – Ольга говорила тихо, сдерживаясь из последних сил. Щеки сводило от напряжения, в голове стучало «ну что им надо всем от меня?»

– Сейчас, Петьку уложу только.

– Давай.

Она перекинула сообщение Вадиму и медленно доела хлеб с соленым маслом, не чувствуя вкуса.

Вы не люди, что ли? Я только что мать в труповозку положила, а вы тут… И осеклась, вспомнив: не люди. Это искин соцслужбы долбит ее почту. Ничего человеческого, просто закон.

Глядя невидящими глазами в стол, Ольга вдруг беззвучно облилась слезами, как горячим душем. Слезы капали на стол с хлебными крошками, на пустую чашку, на руки. И пришло настоящее облегчение: все закончилось, вот теперь. Ночью, в морозном январе, в квартире со спящими детьми, равнодушным мужем, забрызганной кровью подушкой, бессмысленными ледяными звездами за окном, предстоящим рабочим днем, с вылезшими откуда-то непонятными долгами, с необходимостью совершать какие-то телодвижения, когда хочется одного: залезть под одеяло и потерять сознание, пока не отпустит…

– Оля. Это почти наша квартира по сумме, – услышала она голос Вадима.

Подняла глаза, посмотрела на него. Сутулящийся, с пробивающейся щетиной на щеках, в старенькой растянутой футболке. Руки волосатые. Осунувшееся лицо.

– Что? – тупо спросила она, продолжая разглядывать мужа.

– Ты отказалась от социальной эвтаназии и забрала мать домой.

– И что?

– Ты оказывала ей навязанные услуги. За это прилетел штраф.

– Какой?

– Вот, – Вадим скинул ей сумму.

Она всмотрелась и не поверила глазам. У нее не было таких денег. Сумма была равна трем четвертям стоимости квартиры.

– Ты подтвердила списание долга мамы перед тобой, а это приравнивается к получению оплаты за оказанные ей услуги, и ты должна заплатить налог на доход.

– Ну пусть вычтут.