Тополь

И тропкой страданий уйдет за порог.

– пропел я в ответ строчки из чтецкой песни.

– Другого я не ждал, – похлопал меня по плечу отшельник, и, привстав с лавки, направился к котелку, насвистывая один из крестьянских напевов так безмятежно, словно мгновениями ранее мы толковали о цветении лилий.

– Грибки, похоже, выйдут на славу! – заговорил он вновь, размешивая варево. – Знаешь, Арфир, когда они еще не оторваны от грибницы, определить червивые и больные на глаз удается отнюдь не всегда, поэтому я проверяю их на месте и затем дома, употребляя годных, а негодных отбрасывая.

– Ясное дело, – кивнул я.

– А теперь, мой мальчик, – продолжил Мирвин, – представь, что очутился в лесу, где грибы может собирать лишь один грибник, не ты. У тебя есть чудесное снадобье, помогающее восстановить грибы, поеденные червями, но спустя некоторое время ты замечаешь, что оно все равно действует лишь на часть грибов, время излечения у, казалось бы, совершенно схожих отличается в разы, и что некоторые восстановившееся вновь поражаются червями. Продолжишь ли ты свое занятие и возьмешься ли до прихода грибника отметить добротных и вредных?

– Я продолжу применять снадобье, пока смогу, раз пришел в лес за этим, но делать отметки значило бы брать на себя работу грибника, выполнить которую я не в силах.

Мирвин вытянул к дверце наружу костлявый палец.

– Там смеси, Арфир, только смеси, запомни. В каждой из них сидит Червь, но он многолик, и далеко не каждый раз ты сможешь обнаружить его сходу. Он будет подстерегать там, где ждешь его меньше всего. Но запомни и то, что в каждой уже спрятано снадобье, тебе лишь нужно помочь ему пробиться сквозь пелену, хотя ты знаешь, как прочно она соткана.

Хозяин опустил длань и обернулся к котелку.

– Ну вот, пожалуй, и готово, – объявил он, – попробуй-ка, что получилось. – И до краев наполнил мою плошку варевом.

***

Вернувшись на поверхность из мирвиновой норы, я подивился тому, как сильно преобразилась погода. Дождь кончился, и на смену ему с небес бросились янтарные стрелы, пытающиеся расщепить полог сырого холода, окутавшего Кимр. Их безумная попытка была обречена на провал, но я хватался за исчезающее тепло их прикосновений, как жаждущий впитывает распухшим от сухости нёбом даже самые ничтожные крупицы влаги. Озаренные лучами спешили похвастать новым убранством деревья. Большая часть окружавших меня листьев успела примерить желтый наряд – сменили свой окрас вытянутые овалы берез, многоугольные покрывала кленов, зубчатые кругляшки осин, наливались красным рябины, крепыши-дубы важно натягивали бронзу, лишь ясени отказывались меняться, по-прежнему сохраняя зелеными свои пышные кроны. Все они вступили на осеннюю тропу утрат, но, если ветви всего лишь готовились ко сну, то их одеяния ждал неотвратимый прыжок вниз.

По дороге назад к реке мне бросился в глаза вечно неожиданный и ладный свод радуги, а затем я увидел ее. Она стояла ко мне вполоборота, но я узнал ее сразу же. Ее взгляд был прикован к небесной подкове. Я мог приблизиться к ней не крадучись, а обычной походкой на расстояние вытянутой руки, но она бы не заметила меня. Как это случалось с ней и раньше, она присутствовала в зримом мире лишь телом, в то время как сознанием окуналась в глубокое озеро воображения. Ее лицо осталось таким же прекрасным, хотя время успело добавить ему серьезности и строгости: все так же длинны были слегка волнистые золотые волосы, все так же задумчивы и печальны широкие голубые глаза, все так же нежна бледная совсем белая кожа, все так же вытянут нос, который лишал ее образ совершенства и вместе с тем делал его по-особенному прелестным. Только это лицо, единственное во всей вселенной могло быть столь милым и трогательным одновременно. Женщина, стоявшая у реки между садом Мирвина и кладбищем, звалась Адерин.

– Говорят, у нее нет обратной стороны, – произнес я, обратив взор в небо.

Адерин очнулась от дум и с изумлением посмотрела на меня.

– Так это правда, ты вернулся! – воскликнула она.

Мне почудилось, что в это мгновение мы оба больше всего на свете хотели обнять друг друга, но, опомнившись, Адерин протянула руку. Я опустился на колено и поцеловал ее тонкие прохладные пальцы.

– У тебя озябли ладони, возьми, – сказал я, протянув ей кусок шерсти из моей походной котомки. Адерин приняла его почти неосознанно, она была сильно взволнована.

– Где же ты скрывался столько времени? – улыбнулась она, пытаясь овладеть собой.

– Там, куда стремился, в Братстве. Теперь я – чтец, Адерин, – ответил я, как мог непринужденнее, но проклятый голос все-таки дрожал.

– Будешь служить на Утесе?

– Да, с Управой вроде бы разобрался, читальню мне отдали.

– А, могу угадать, откуда ты идешь, – выпалила она.

– И откуда же? – поддержал я ее игру.

– От Мирвина!

– Ты права, но уж позволь тогда и мне полюбопытствовать, что ты делаешь одна за стенами города?

– Нет уж, раз я угадала, давай и ты.

– Ну, – прогудел я, – наверное, тебе просто нравится здесь.

– Молодец, – кивнула Адерин.

– Тут ведь не один Мирвин бродит, а Карид знает кто. Тебе не страшно?

– Ну, если на меня кто-нибудь и нападет, я просто крикну, кто я, и меня не тронут.

– А кто ты? – удивился я.

Адерин взглянула на меня резко и с каким-то мрачным достоинством.

– Жена верховного лекаря.

– Его что, так боятся?

– Да, – тихо ответила моя знакомая, погрустнев. – Все боятся, крестьяне, ремесленники, купцы, даже всадники. Люди считают, что… Да мало ли что.

– Что считают, Адерин?

– Говорят, будто он властен объявить любого горожанина или крестьянина, кого угодно, больным серкой и отправить за Изгородь.

– Я виделся с ним, когда ты гостила у отца. Он не рассказывал тебе о той встрече?

Адерин покачала головой.

– Нет. Я только слышала от слуг, что в город приехал новый чтец, а потом мне сказали, что это сын Амлофа, но слухи – всего лишь слухи.

Златовласая красавица повернулась к реке. Первоначальные радость и веселье нашего нежданного свидания стерлись с ее лица бесследно. Мы уже не были наедине. На наши спины легла тень Брана. И мы одновременно ощутили, будто он стоит в двух шагах и изучает нас обоих своими ледяными обезволивающими глазами. Однако сдаваться теням было не в моих правилах.

Я дотронулся до ладони Адерин и взял в свою. Она резко подняла на меня глаза, но не вырвалась.

– Как там поживает наш тополь? – улыбнулся я. – Пожалуй, стоит его проведать.

Тополь вознесся исполином на самой излучине реки в стороне от сада Мирвина. Это был черный тополь-одиночка. Он рос в этом месте уже не менее полувека, потому как мой отец играл под ним еще мальчиком. С тех пор как мы не виделись, великан поднялся еще вершков на триста, и теперь его длина, как утверждал садовник, составляла около пятнадцати саженей. Подобные тополи произрастали на земле Кимра то там, то здесь, но этот представлялся мне выбивающимся из ряда. В отличие от ветвей сородичей его рукава были на удивление густы и извилисты. Ствол не взлетал к небу прямым столбом, но скорее тянулся упрямо, и слегка кривясь. Листья-лодочки, тем осенним днем выкрашенные охрой, воинственно встречали гостей необычайно острыми наконечниками. Мне всегда казалось, будто старинная кимрийская песня о тополе была пророчески сложена именно о нем. И, наблюдая за его причудливыми изгибами, я вновь поражался ему, как в первый раз, когда он открылся мне и друзьям, забежавшим за мост, как в те дни, когда я наведывался к Мирвину, и как в тот благословенный час, когда у его ствола дожидался любимой. Я мог измерить свою жизнь этим странным деревом, оно будто вросло в меня своими мощными корнями, запечатлев на себе некой необъяснимой природной тайнописью мое прошедшее, нынешнее и грядущее, и я тщетно пытался угадать последнее.

Топот, топот, топот

Там, где растет тополь.

Терзают тропу стопы,

Сплетает следы копоть.