Грехи наших отцов

И все-таки решила проветрить комнаты. Открыла все окна. Искала собаку по всему дому, даже в шкафах. Комнаты наверху стояли пустые. На полу лежали три матраса, и это показалось Рагнхильд странным. Неужели это собутыльники оставались на ночь? Собаки нигде не было.

Рагнхильд вышла на свежий воздух. Стояла на крыльце и глубоко дышала. Нужно найти какую-нибудь лопату, выбросить крысу. Большего она делать не собиралась.

Рагнхильд звала и свистела. Увидела на снегу следы, похожие на собачьи. Может, лиса? В солнечную погоду, когда снег подтаивает, следы становятся нечеткими и читаются с трудом.

Рагнхильд осмотрела хозяйственные постройки – старую будку для хранения инвентаря, дворовый туалет, дровяной сарай. Везде один хлам. Все, что имело хоть какую-то ценность, давно вывезено так называемыми «друзьями Хенри».

Перед домом стоял снегоход. Квадроцикл и лодку они тоже оставили, потому что иначе Хенри не смог бы ездить в магазин за алкоголем. Но трактор, бензопилы, комбайн – давно пропиты. К дворовому туалету прислонен отслуживший свое телевизор. На него капает с крыши.

Рагнхильд устала это видеть, жалеть, сокрушаться. Плюс яркое солнце, на котором невозможно долго держать глаза открытыми. «Мне нужно прилечь», – подумала она. Но где здесь можно прилечь? Рагнхильд подумала о матрасах наверху. Никакая смертельная усталость не заставила бы ее даже коснуться ложа грязных собутыльников Хенри. Уж лучше в сарае, где-нибудь на груде тряпья…

«Сарай, да, – вспомнила Рагнхильд. – Там должна быть какая-нибудь лопата. Я обязательно позвоню Улле, но сначала крыса».

Открыть сарай не получилось – перед дверью с крыш нападало много снега, и он затвердел, как бетон. Рагнхильд прислонилась к стене, пнула сугроб и замерла на полудвижении. С той стороны что-то зашевелилось, заскреблось. Рагнхильд пнула ледяную кучу еще раз, – так, что на ноге заболели пальцы. Сменила ногу.

Это Улле, старший брат, уговорил родителей передать Хенри маленькое земельное хозяйство. Хенри попал в плохую компанию. Вечеринки каждый день – в Тарендё, Пайале, Кируне. Домой приходил только за деньгами и категорически отказывался помогать по хозяйству. «Я к вам в работники не нанимался», – повторял он, выставляя средний палец.

У Хенри ни к кому не было уважения. У него вообще ничего не было – ни школы, ни церкви с пастором, ни работы, ни собственности, ни родственников, – так откуда было взяться уважению? Он и отца стал называть непочтительно – faari, папаша.

– Хенри почувствует ответственность, когда у него будет хозяйство, – убеждал родителей старший брат Улле.

Родителей мучила совесть, как только речь заходила о Хенри. В детстве он переболел ушной инфекцией. В самый разгар сенокоса, поэтому к врачу обратились слишком поздно. С тех пор у Хенри нарушился слух, и он жаловался на непрекращающийся шум в голове. Школьный учитель оказался человеком черствым и нередко отвешивал Хенри оплеухи, когда тот не слушал.

У Улле все сложилось удачнее. В двадцать лет его назначили бригадиром на шахте в Кируне. Он и отца взялся туда устроить: «В веревочной мастерской нужны ловкие ребята, вроде тебя». И папа согласился. Он дошел до края с Хенри. Ни побои, ни угрозы – ничего не помогало. А выгнать Хенри не мог, потому что тому действительно некуда было идти. Время от времени и Хенри находили место, но он нигде не задерживался.

А у отца нога уже тогда давала о себе знать. Вот и он принял решение.

«Думал, так будет лучше, – вспоминала Рагнхильд. – Зарплата, отпуск, жилье…»

Вирпи исполнилось семь лет, и она грезила игровой площадкой, какие бывают в городах возле многоэтажных домов. По ее словам выходило, это что-то вроде сказочного замка. Хотя сама Вирпи на такой площадке ни разу не играла. В общем, плакала и сопротивлялась одна Рагнхильд, и мать, наконец, тоже сдалась.

– Прекрати немедленно, – оборвала она хнычущую Рагнхильд. – Отец давно не мальчик и не справляется с хозяйством. В городе нам всем будет лучше. И у тебя, наконец, появятся друзья.

Как только позволил лед, они взяли лодку. Листочки на ветках торчали, как зеленые мышиные ушки. Коров впервые выгнали на пастбище. В Кируне ждала готовая меблированная квартира.

– Подождите…

Рагнхильд убежала в лес с собакой Виллой.

Лес на острове небольшой. Рагнхильд слышала, как Вирпи плачет и зовет ее с лодки, но ей было все равно. Они с Виллой спрятались под большой елью. Но тут пришел отец, решительный и нетерпеливый. И когда он позвал Рагнхильд, Вилла радостно залаяла и выдала их укрытие.

Отец взял Рагнхильд за руку и потащил, как она ни плакала и ни упиралась. Вилла шла за ними до самого берега. Ей не разрешили прыгнуть в лодку – она осталась на мостике и долго смотрела вслед. Потом легла, выразив тем самым намерение дожидаться их возвращения…

Очнувшись от воспоминаний, Рагнхильд обнаружила, что разбросала весь лед перед сараем. Он лежал у ее ног, как битое стекло. Оставалось вставить грубый ключ в замочную скважину и отпереть дверь.

– Вилла, – тихо позвала Рагнхильд.

Она не знала, как зовут собаку Хенри, но какая разница.

* * *

Когда глаза привыкли к темноте, Рагнхильд увидела, что и здесь ничего не изменилось. Вон там большое стойло для лошади, а здесь пять поменьше для горных коров. Рагнхильд принюхалась. После стольких-то лет, как здесь мог сохраниться запахи животных? Но стоило втянуть в себя воздух, как они появились. С безрогими головами, умными карими глазами и кудрявыми хвостиками. Майрос, Пунакорва, Мансикка, Вирранкукка и Шёна. Последняя лошадь Люнникке ушла в заоблачные луга, когда Рагнхильд исполнилось девять лет. Но коровы оставались и после того, как семья переехала.

И вот теперь они почти вернулись, жуют свою жвачку. Струя молока, звеня, брызжет в ведро. Рагнхильд чувствует их теплое дыхание на коже, слышит, как стучит сепаратор.

Что-то задвигалось в углу, в телячьем загоне. Собака.

Сверкнули черные глаза. Она выглядела в точности как Вилла, как такое возможно? Местная разновидность, нечто с примесью етмландской лайки или норвежского элкхунда. Острые уши оторочены черной каймой. Белый нагрудник, переходящий внизу в звезду. Совсем как у Виллы.

– Тьё, тьё… – позвала Рагнхильд. Так окликали всех собак в ее детстве.

Но эта не подошла.

Рагнхильд сделала несколько шагов в ее сторону.

При ее приближении собака издала угрожающий гортанный звук и забилась в угол. А затем зарычала – хвост поджат, уши прижаты к голове. Рагнхильд остановилась у входа в загон.

«Ее били, – поняла она. – Эта собака больше не доверяет людям».

Рагнхильд огляделась в поисках отверстия, через которое собака могла сюда проникнуть, ведь дверь была заперта. Тут увидела старый люк для навоза, открытый, но заваленный снегом. И на снегу следы когтей. Похоже, через него она и пробралась в сарай. Снег, который собака потом безуспешно пыталась раскопать, обрушился с крыши и заблокировал выход. Может, это ее обычное убежище, когда Хенри бывал особенно пьян? Снег вместо воды, мыши полевки вместо корма.

– Послушай, – обратилась к собаке Рагнхильд, – я добрая, с животными точно. – Сняла перчатку, присела на корточки, протянула руку к блестящему носу и позвала еще ласковее: – Вилла…

Но собака вскочила и укусила Рагнхильд за руку, а потом выбежала во двор через открытую дверь.

Рагнхильд выругалась. Крови на руке не было, боли она тоже не чувствовала. Ей стало стыдно. Загнать собаку в угол – это какой же дурой надо быть…

«Но я тебя понимаю, – мысленно обратилась к собаке Рагнхильд. – Я ведь и сама такая».

Она вышла во двор и прищурилась на слепящее солнце. Собака исчезла. Нужно срочно раздобыть что-нибудь вкусненькое. Что-нибудь такое, перед чем Вилла не сможет устоять; не обычный сухой корм.

Рагнхильд вспомнились три морозильные камеры в гостиной. Как это похоже на Хенри… Они, конечно, забиты лесной дичью и лосятиной – плата «приятелей» за то, что они охотились на его земле. Сам Хенри питался полуфабрикатами из магазина, потому что некому было готовить.

Рагнхильд вернулась в дом, прошла в гостиную и невольно вздрогнула при виде Хенри на диване. Как могла она забыть, что он лежит здесь мертвый? «Все-таки я и в самом деле немного странная», – подумала она.

Нужно срочно звонить в похоронное бюро. Но как они заберут его, если лед не держит? И Улле, с ним тоже давно пора связаться… Но сначала все-таки собака. Что, если она попытается убежать с острова и утонет в реке? Или задохнется в сугробе? Она такая слабая, что запросто может стать добычей воронов или других хищных птиц. Нет, Виллу нужно срочно найти и поймать.

Рагнхильд открыла морозильник. Допотопная модель; удивительно, как она вообще еще работает. Внутри наросло столько льда, что, кроме него, ничего не видно. Стенки покрывал толстый слой инея. Рагнхильд протянула руку, порылась и выудила пустую упаковку из-под рыбы в панировке, тоже очень старую. Далее пошли другие упаковки – из-под гамбургеров, фрикаделек, черничного пирога. Рагнхильд бросала их на пол. А когда вытащила бутылку из-под кетчупа, остановилась.

– Какого черта, Хенри?

Она повернулась к брату, как будто тот мог ответить. Похоже, Хенри использовал морозильную камеру как мусорное ведро. Рагнхильд заглянула вовнутрь. Тогда зачем он держал ее включенной?

Она сняла рукой иней и увидела клетчатую ткань, которая при ближайшем рассмотрении оказалась рукавом рубашки. Неужели Хенри и одежду хранил в морозилке? Может, был не в своем уме? Страдал под старость деменцией или белой горячкой?

Рука болела от холода, и Рагнхильд сунула ее под мышку, чтобы согреть. Потом положила пальцы в рот. Вспомнила о брошенной в сарае рукавице, пожалела.

Отошла в сторону, чтобы не загораживать свет потолочной лампы. Но в следующий момент поняла, что рыться в морозилке и дальше ей не придется. Потому что в рукаве была рука. Которая заканчивалась кистью со скрюченными пальцами.