Куратор

Часть II

Беллоу, сын министра королевского правительства, подозвал Лайонела и предложил ему взять выходной и посетить Плавучий морг. Можно осмотреть труп Йовена, скверного посудника, покусившегося на убийство министра Вестховера.

После расследования, постановившего, что министр совершенно безвинен, невостребованное тело стало собственностью города, и власти решили выставить его в Плавучем морге, где тела известных преступников и прочих ненормальных индивидуумов сохранялись во льду и химикалиях и были доступны для всеобщего обозрения. Расположение морга на реке, как считалось, способствовало гигиене и предотвращало распространение болезней. Йовен находился в морге уже больше месяца.

Лайонел заподозрил подвох. Мнения о Беллоу он держался самого низкого.

– С чего вдруг ты решил там побывать?

– Так развлечься же хочется! – Беллоу невесело засмеялся и протяжно зевнул. Разговор происходил в университетской гостиной. Министерский сынок сидел развалясь, перебросив ногу через подлокотник кресла. – С утра меня прям осенило: «А сходить посмотреть на прожженного преступника?» Светлая у меня голова на плечах, раз меня осеняют столь блестящие идеи-то? Я говорю себе: спрошу вот первого, кто войдет, не составит ли он мне компанию. И тут входит Дейкин с расстегнутой ширинкой. Тогда я говорю себе: следующего спрошу, кто войдет и кто не дурак, и входишь ты, Лайонел! У меня прям отлегло – ты же не дурак, вечно о чем-то думаешь. Я хочу съездить в морг с тем, у кого в голове мозги, а не дерьмо. Ну, что скажешь? Признайся, заманчиво же забросить книжки на денек и проветриться! Будет тебе образование на выезде.

Это было почти смешно, а чувство юмора у Лайонела имело свои пределы. Как он слышал, Беллоу учебников отродясь не открывал и образованием не интересовался – ни полевым, ни камеральным. Профильным предметом Беллоу можно было считать привычку зонтиком задирать горничным юбки, а непрофилирующим – вопрос, нет ли у кого настроения сходить пожрать.

Лайонел знал о своей репутации ботаника и носил ее без сожаления и даже с некоторой гордостью. Поэтому он как-то рассчитывал, что уж к нему-то Беллоу потянется в последнюю очередь.

Беллоу совершенно не был популярен в университете. Если прилежание Лайонела снискало некоторую симпатию, то привычка Беллоу хвастаться своими деньгами и успехами у проституток не принесла ему ни одного приятеля.

Однако Йовен Лайонела действительно интересовал, в этом Беллоу не ошибся.

Газетные отчеты, в которых всячески выпячивалась «самооборона» министра финансов, неизменно коробили Лайонела. За вычетом конкретных персоналий и специфических обстоятельств происшествия оставались трое мужчин с пистолетом против одного, вооруженного тарелкой.

Были и иные алогичности, с недавних пор не дававшие ему покоя: старый официант из университетской столовой, который, примостившись на ящике на заднем дворе, перебирал объедки, тщательно очищая куриные кости и откладывая остатки мяса на салфетку, чтобы забрать домой; студенты вроде Беллоу, не проявлявшие интереса к занятиям, однако числившиеся в университетских списках по единственной причине – их родственники занимали посты в правительстве; необъяснимость того факта, что национальная великая армия вела войну за тысячу миль, по другую сторону океана, и при этом жизнь вокруг текла как обычно, ибо ни у Лайонела, ни у его знакомых не служили ни родственники, ни приятели. Можно было искренне забыть, что идет война, настоящая война под национальным флагом страны.

Лайонел сказал, что съездит с Беллоу в Плавучий морг.

– Класс! Вестховер с моим папашей дружбаны с самых тех пор, как они тут учились, – продолжал трепаться министерский сынок. – Как тебе идейка: может, один из нас когда-нибудь тоже пристрелит психа и наши сыновья пойдут поглазеть на его труп! Во ржачно-то будет, Лайонел!

?

От университета они поехали на трамвае на западную окраину города, где был пришвартован Плавучий морг. Беллоу, захвативший с собой фляжку, с ходу прицепился к какой-то нищенке, настаивая, чтобы она с ним выпила.

Женщина сидела напротив. Каштановые, с сильной проседью волосы, оплывшие черты лица – почти старуха. Она утопала в заплатках и лохмотьях, а мятые бумажные цветы, пришпиленные к обвислой коричневой шляпе, подрагивали в такт тряске вагона.

– Да ты понюхай, а потом будешь отказываться! – уговаривал Беллоу, размахивая фляжкой с отвинченным колпачком под носом у нищенки. Сидевшему рядом с ним Лайонелу не требовалось подносить к носу флягу, чтобы уловить запах: этим пойлом разило даже от кожи Беллоу.

Женщина испуганно обнимала непокрытую корзину у себя на коленях, наполненную поцарапанными дверными ручками, ржавыми петлями и непонятными бронзовыми штуковинами, и отвечала ручейком слов на незнакомом языке. Лайонел предположил, что женщина набрала хлама в обвалившихся постройках или на мусорных кучах, и вспомнил официанта, руки которого покрывали старческие пятна; он обирал волоконца мяса с куриных костей, бережно откладывая свою добычу на салфетку. Жизнь Лайонела спокойно текла в университете, тогда как другие люди вытягивались в нитку, чтобы выжить.

– Она тебя не понимает, – сказал Лайонел, желая, чтобы Беллоу оставил нищенку в покое. Министерский сынок и ухом не повел, убеждая женщину:

– Если ты сделаешь глоток этой живительной влаги, я куплю твою лучшую дверную ручку. Черт, да я и худшую куплю! А теперь, раз мы договорились по чесноку, давай сюда дверную ручку, а затем я дам тебе отхлебнуть. – Беллоу отпил, рыгнул и помахал фляжкой: – Видишь? Прямо мед на языке!

Женщина испуганно улыбнулась и что-то затараторила.

– Не понимаю я твоей тарабарщины, – отмахнулся Беллоу. – Будем пить или нет?

Нищенка поспешно сошла, едва дождавшись следующей остановки.

Беллоу пьяно засмеялся.

– Бедняки бывают ужасными снобами, скажи? – Он протянул фляжку Лайонелу, приподняв бровь.

Лайонел знал, что Беллоу полный дурак, но не предвидел, каково будет провести несколько часов в его обществе. Предприятие грозило обернуться публичным позором.

– Нет, спасибо, – отказался он.

Беллоу снова зашелся смехом.

– Мне больше достанется!

Трамвай покатил дальше, и дорожный компаньон Лайонела почувствовал тягу к описанию проплывавших за окном сцен.

– О, глянь! – Беллоу указал на выцветший дом, чиненый досками разных цветов. Под дверным молотком висела серая перчатка. – Эта означает, что жильцы заражены холерой и умирают. Ну что за кретины! Нельзя пить оттуда, куда гадишь и мочишься, – когда ж до них дойдет?

Вдоль трамвайных путей появились рыночные лотки, заваленные одеждой.

– Если у тебя закончится запас грязных тряпок, рекомендую пополнить дефицит, – съязвил Беллоу. Женщины в платках перебирали груды барахла. На махристом коричневом платке одной из них читались буквы «УКА». До Лайонела не сразу дошло, что платок выкроен из мешка для муки.

Дорога шла под гору, следуя особенностям городского рельефа – холмы на севере, Лис в низине.

– Смотри, смотри! – оживился Беллоу, тыча пальцем в стекло. Жилистый старик в одном жилете, с голыми руками, сводил мула по деревянной лестнице со второго этажа. С каждым шагом мула со ступеней сыпалась грязь, и вся постройка содрогалась от фундамента до крыши. Трамвай проехал мимо, прежде чем Лайонел успел разглядеть, благополучно ли спустились мул и его погонщик.

– Как считаешь, у них законный брак или они так, по любви? – Беллоу отпил из фляги. – Не захочешь – обалдеешь. Каждая тварь находит способ выживать.

Лайонел хотел сказать, что это люди, но понимал – Беллоу и это вышутит.

Мелом на кирпичных и дощатых стенах были написаны объявления:

«Семейный пансион на ночь»

«Братство докеров в 10 на обычном месте»

«Дешевый превосходный поташ Дримма»

«Опытный костоправ – спросите Колла наверху в задних комнатах».

Дымок, сочившийся из труб, торчавших из крыш и стен, был угольно-черным из-за всякой дряни и мусора, который жгли вместо дров; от химической вони во рту появлялся вкус дегтя. Когда трамвай свернул к реке, к тяжелому духу гари добавились запахи рыбы, речного ила и прочих субстанций. Из заводских труб ниже Южного моста валили серые клубы, размазываясь по небу; их рвал на ленты ветер над заливом. Этот более светлый дым принес ноту свежей краски, щекотал ноздри и давил изнутри на глаза, заставляя Лайонела сгорать от неловкости на удобном трамвайном сиденье.

– А сколько тут прелестных кошечек! – ехидничал Беллоу.

Кошек и в самом деле было много: они сидели на крышах, подоконниках и лестницах. Лайонел даже заметил кота, восседавшего на закопченной спине купидона на карнизе. Завернув полосатый серый хвост шестеркой, кот сонными желтыми глазами рассматривал грязное небо.

Беллоу одобрительно продолжал:

– Они борются с грызунами, а в суровую зиму вот тебе и мясо в супе. Местные клянутся, что ни-ни – дескать, кошки священны, но это вранье: и жрали раньше, и будут впредь, не сомневайся. Когда припрет, лопаешь своих слуг. Такой закон у человечества.

Маршрут заканчивался на западной набережной возле Южного моста. Плавучий морг был пришвартован в полумиле от остановки. На мосту у балюстрады Лайонел заметил группу детворы.

– Кажется, это называется «мало-помалу», – сообщил Беллоу. – Стараются попасть камнями в мусор на реке. Излюбленный спорт у маленьких кретинов, верь не верь.