Куратор

Ди не пожелала продолжать этот разговор. Ей хотелось стереть все из памяти и, что еще важнее, чтобы об всем забыл и Роберт. Эту дверь следовало запереть на засов и выкрасить под цвет стены.

Ди вошла в его объятья и поцеловала в шею.

– Так-то лучше. Как спалось? – спросил Роберт.

– Нормально, – ответила Ди.

Слушай

В Ювенильном пансионе учителя и учительницы говорили детям слушать, но Ди быстро усвоила, что на самом деле от детей требовалось помалкивать.

Холера, забрав Амброуза, забрала и их родителей, и когда выяснилось, что инвестиции отца пошли прахом, его троюродная сестра из Канады, выразившая желание взять опеку над Ди, передумала. Дом, мебель и даже пианино-миньон, которое Ди получила на день рожденья, были проданы за долги.

– Если бы не мой муж, Ди, я бы тебя взяла, но муж сказал «нет». Ты ведь знаешь, что я бы тебя взяла? Знаешь? – снова и снова спрашивала нянька, ведя Ди в Ювенильный пансион. Дважды по дороге им пришлось остановиться, и нянька убегала за угол стошнить.

Ди заверила, что все понимает, и даже поглаживала няньку по мягкой спине, не признавшись, что ей известно: нянька – вдова.

Нянька привела Ди в пансион № 8, иронически прозванный Гэммон-кортс[7 - Ветчинный дворик (англ.).], ибо ни одна часть свиньи отродясь не подавалась к обеду юным воспитуемым.

– Ты будешь слушать, – сказала начальница пансиона, – и научишься полезным ремеслам.

– Да, мэм, – сказала Ди. Начальница отвесила ей оплеуху и гаркнула, что она еще не договорила.

?

– Ну, что слышно? – спросил член городского совета, прибывший с инспекцией.

Все двадцать воспитуемых, все мальчики и девочки пансиона № 8, выстроились перед ним в мастерской. Инспектор поднял золотые часы на цепочке и покачал ими в воздухе.

– Секунды тикают, сэр! – выпалила самая старательная девочка. Член совета назвал ее тупой грязной лгуньей, потому что у этих превосходных швейцарских часов абсолютно бесшумный ход и стоят они дороже, чем ее никчемная жизнь, после чего они с нынешним начальником разразились оглушительным хохотом.

После начальник долго макал старательную девочку в ванну с грязной водой, приговаривая:

– Посмотрим, сможешь ли ты как следует отмыть свои уши!

?

– Я ясно выразилась? – спросила как-то раз преподавательница шитья.

Кто-то громко выпустил воздух, отчего кто-то другой хихикнул. Учительница взвизгнула от ярости, подбежала к мальчишке, сидевшему за рабочим столом ближе всех и не издавшему ни звука, и воткнула ему в плечо иглу от швейной машинки.

?

Все уроки сильно походили друг на друга и бесконечно повторялись в течение семи лет, в течение которых Ди выживала в Ювенильном пансионе. В пятнадцать лет она выехала, получив свою первую работу уборщицы в Национальном университете. Это тоже был ценный урок, и смысл его звучал как «не существуй».

Идеальная горничная, в представлении Ди, соткана из воздуха и легкими мановениями ветерка орудует швабрами и щетками, пока весь мир спит. Идеальная горничная – существо мистическое.

Тихая и маленькая не значит невидимка, но порой это почти одно и то же.

?

В торцах длинного помещения, где стояли койки для девочек, имелись окна. Иногда по ночам, после вечернего обхода начальника или начальницы, девочки молча собирались у одного из окон посмотреть на кошку на булыжной мостовой.

Там всегда сидела минимум одна кошка (как правило, их было больше). Луна любовно освещала их гибкие тела, подсвечивая полосы и пятна, и наполняла глаза серебром. Другие девочки шептались, как им хочется ту или эту кошку, совсем как Ди, когда ее родители и Амброуз были живы, а она сама была маленькой. Но чем больше Ди наблюдала за кошками – как они подкрадываются к добыче, припадая к земле, как без усилий взмывают с земли на высоту подоконника, как светятся в темноте их глаза, – тем меньше ей хотелось себе кошку.

Ди хотелось самой стать кошкой, ходить, куда захочется, и наносить раны острыми когтями.

?

В первую ночь в музее Ди сидела на кровати в хижине золотоискателя, закрыв глаза, и прислушивалась.

Кусок мела, которым вели по деревянному полу, вздрагивал на стыках половиц: ш-ш-ш-к, ш-ш-ш-к, ш-ш-ш-к.

Нянька стояла на улице, всхлипывая по своей Ди. Ди была ее дитём, и она совершила ужасную ошибку, отдав девочку.

Самый молодой начальник пансиона, с потрескавшимися губами и дергавшим шею нервным тиком, бродил между койками, бормоча что-то о вшах:

– Приносят ли вшей грязные дети, или же вши приносят грязных детей? Ха-ха, ха-ха, ха-ха…

Сынок члена правительства велел ей поднести ему плевательницу – «А вот тебе подарочек, красотка», после чего отхаркнул зеленоватый комок мокроты и выплюнул в оловянную миску.

В университетской библиотеке тихо гудели лампы, когда Ди смотрела в глаза Роберту, а он смотрел в глаза ей.

Ди выдохнула, и выдох расширился в просторную кипучую тишину музея с его залами и стенами, с его экспозициями и витринами, с его лавками и прочим инвентарем, с его мужчинами и женщинами, сделанными из воска. Все это принадлежало ей – имущество и, что еще важнее, огромные пустые галереи.

Она вспоминала, как брат увел ее за угол и заставил мальчишек исчезнуть и назвал это магией. Это не было волшебством; магия заключалась в том, что рядом с братом Ди чувствовала себя особенной, хотя была совсем малявкой и к тому же девчонкой, раздражавшей своих родителей.

– Амброуз? – Ди слушала, как растет имя ее брата, заполняя галерею пятого этажа, упираясь в потолок и стены. – Ты меня слышишь?

Она прислушивалась к эху собственных слов, пока они не исчезли.

– Смотри, что я сделала!

Ди ждала. Слышал ли он? Видел ли? («Да, я вижу тебя. Твое… лицо».)

– Почему? – закричал кто-то в бывшем посольстве. – Почему?

Спрашивавший не унимался, повторяя свой вопрос снова и снова, и Ди слушала это бесконечно долго, пока крики не прекратились, но если ее сосед, капитан Энтони, что-то и ответил, это осталось за пределами слуха.

События, которые привели к свержению правительства Короны

Часть III

Целый день они кружили по Лису с его облезлыми, пыльными, загаженными улицами и переулками, с его зловонными трущобами и грозившими обвалиться домами-душегубками. Группу вел активист благотворительного движения; кроме Джонаса Моузи присутствовали лидер университетских протестов и несколько студентов. Предводитель нелегального союза портовых грузчиков все поглядывал на университетского барчука Лайонела, предвкушая, как тот подожмет хвост и сбежит к себе в кампус.

В одной обшарпанной комнате с покосившимися стенами они увидели одиннадцать истощенных детей, на что Моузи и бровью не повел. Одна из девочек деловито объяснила, что несколько дней назад их было двенадцать, да вот Бетси свернулась комочком и померла. Им показали место Бетси на полу, а какой-то мальчонка добавил, что оно несчастливое: «На этом месте всегда умирают».

В тесной каморке они беседовали с женщиной, проживавшей с мужем и сыном, ослепшими от бракованного лекарства, которого оказалась целая партия. Моузи не в первый раз слышал о подобных трагедиях. Слепой, сидевший спиной к стене, повернул хмурое лицо в сторону говоривших.