1812 год в жизни А. С. Пушкина

Вербуя рекрута, подносит
Ему весёлый Вакха дар,
Пока воинственный угар
Его на месте не подкосит?
Я сам служивый – мне домой
Пора убраться на покой.
Останься ты в строях Парнаса;
Пред делом кубок наливай
И лавр Корнеля или Тасса
Один с похмелья пожинай.

С 1820 по 1832 год Катенин жил в своём имении Шаево Костромской губернии. Размолвка с Пушкиным случилась заочно и не была острой: при наездах Павла Александровича в Петербург они встречались. «Приехал я прямо на дачу, где жил граф Пушкин, на Петергофской дороге, неподалёку от городской заставы. Узнав о том, многие из знакомых поспешили меня навестить, и между первыми Александр Сергеевич. Свидание было самое дружеское. Тут я поздравил его с окончанием “Евгения Онегина”.

– Спи спокойно, – сказал я, – с “Онегиным” в изголовье; он передаст имя твоё поздним векам, а конец увенчал всё дело, последняя глава лучше всего.

Когда «Евгений Онегин» вышел отдельным изданием, Александр Сергеевич подарил книгу Катенину. В ответ Павел Александрович писал: «Я прочёл её с несказанным удовольствием, и точно – она драгоценный алмаз в русской поэзии. Какая простота в основе и ходе! Как из немногих материалов составлено прекрасное целое! Сколько ума без умничанья, сколько чувства без сентиментальности, сколько иногда глубины без педантства, сколько поэзии везде, где она могла быть! Какое верное знание русского современного дворянского быта, от столичных палат до уездных усадьб! Какой хороший тон без малейшего жеманства, и как всё это ново, как редко в нашей скудной словесности!..».

И это писал человек, который говорил о себе: «Я редко хвалю без пути, а притворно никогда».

Какое уже там «без пути», то есть без причины! Вот мнение на этот счёт Вигеля:

– Он был довольно хорош с Шаховским, ибо далеко превосходил его в неистощимой хуле писателям; ни одному из них не было от него пощады, ни русским, ни иностранным, ни древним, ни новым…

7 января 1833 года Пушкин и Катенин были избраны в члены Российской академии и вместе приходили на её заседания. Александру Сергеевичу они скоро наскучили, а Павел Александрович, вновь поступивший на службу, уехал на юг России. Там его и застала скорбная весть о кончине великого друга.

– В Кизляре узнал я о его несчастной смерти. Человек погиб, но поэт жив. Его творения, в коих светится и врождённый дар, и художественный ум, драгоценнейшее по нём наследство, оставленное всем сколько-нибудь образованным людям. Его стихотворения не жмутся в тесном кругу России наших дедов; грамотные русские люди читают их всласть; прочтут и чужие…

Кстати. Пророчество Катенина о том, что «Евгений Онегин» передаст имя его создателя будущим столетиям, осуществилось сторицей: в романе десятки имён современников поэта, ставших по его воле бессмертными. Вот, в частности, строки, относящиеся к самому Павлу Александровичу:

Там наш Катенин воскресил
Корнеля гений величавый…

«Там» – это в Петербургском театре, для которого Катенин перевёл корнелевского «Сида», написал трагедию «Андромаха» и комедию «Студент»; более того, подготовил к сцене актёров В. А. Каратыгина и А. М. Колосову.

А вот скрытое упоминание нашего героя:

Всё было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые;
Да дрожек отдалённый стук
С Мильонной раздавался вдруг…

На этой улице находились казармы Преображенского полка, и поэт нередко туда захаживал, по поводу чего Катенин писал Пушкину: «Нашёл я в нём (в романе. – Н.) своё имя. Кроме прелестных стихов, я нашёл тут тебя самого, твой разговор, твою весёлость и вспомнил наши казармы в Миллионной».

Случайная встреча. Лажечников Иван Иванович происходил из богатой и просвещённой купеческой семьи. Получил домашнее образование, в дальнейшем слушал лекции профессоров Московского университета. Военную службу начинал прапорщиком Московского ополчения. Участвовал в сражениях при Малоярославце и под Красным; в рядах русской армии дошёл до Парижа. В декабре 1819 года вышел в отставку в чине штабс-капитана. В следующем году отдельным изданием вышли его воспоминания – «Походные записки русского офицера».

К этому времени Лажечников был знаком почти со всеми известными литераторами, кроме… Пушкина. «Пушкина, которого мелкие стихотворения, наскоро, на лоскутках бумаги, карандашом переписанные, разлетались в несколько часов огненными струями во все концы Петербурга и в несколько дней Петербургом вытверживались наизусть, Пушкина, которого слава росла не по дням, а по часам. Между тем, я был одним из восторженных его поклонников».

Перед отставкой Лажечников жил в одной квартире с майором Денисевичем, любителем поспать и поесть. Во время отдыха в походах его можно было разбудить, только засунув в рот ложку. Майор был человеком весьма ограниченным: «учился на медные деньги и образован по весу и цене металла». Через него и состоялось желательное для Лажечникова знакомство: «В одно прекрасное (помнится, зимнее) утро, только что успев окончить свой военный туалет, я вошёл в соседнюю комнату, где обитал мой майор, чтоб приказать подавать чай. Денисевича не было в это время дома. Только что я ступил в комнату, из передней вошли в неё три незнакомые лица. Один был очень молодой человек, худенький, небольшого роста, курчавый, с арабским профилем, во фраке. За ним выступали два молодца-красавца, кавалерийские гвардейские офицеры, погромыхивая своими шпорами и саблями. Один был адъютант, другой – фронтовой офицер. Статский подошёл ко мне и сказал мне тихим, вкрадчивым голосом:

– Позвольте вас спросить, здесь живёт Денисевич.

– Здесь, – отвечал я, – но он вышел куда-то, и я велю сейчас позвать его.

Я только хотел это исполнить, как вошёл сам Денисевич. При взгляде на воинственных ассистентов статского посетителя он, видимо, смутился, но вскоре оправился и принял также марциальную осанку.

– Что вам угодно? – сказал он статскому довольно сухо.

– Вы это должны хорошо знать, – отвечал статский, – вы назначили мне быть у вас в восемь часов (тут он вынул часы), до восьми остаётся ещё четверть часа. Мы имеем время выбрать оружие и назначить место…

Всё это было сказано тихим, спокойным голосом, как будто дело шло о назначении приятельской пирушки. Денисевич мой покраснел как рак и, запутываясь в словах, отвечал:

– Я не затем звал вас к себе… я хотел вам сказать, что молодому человеку, как вы, нехорошо кричать в театре, мешать своим соседям слушать пьесу, что это неприлично…

– Вы эти наставления читали мне вчера при многих слушателях, – сказал более энергическим голосом статский, – я уж не школьник и пришёл переговорить с вами иначе. Для этого не нужно много слов: вот мои два секунданта. Этот господин военный (тут указал он на меня), он не откажется, конечно, быть вашим свидетелем. Если вам угодно…

Денисевич не дал ему договорить.

– Я не могу с вами драться, – сказал он, – вы, молодой человек, неизвестный, а я штаб-офицер…

При этом оба офицера засмеялись. Я побледнел и затрясся от негодования, видя глупое и униженное положение, в которое поставил себя мой товарищ, хотя вся эта сцена была для меня загадкой.

Статский продолжал твёрдым голосом:

– Я русский дворянин, Пушкин, это засвидетельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно иметь будет со мной дело».

Лажечников был поражён: Пушкин, сам Пушкин! В его голове мелькнула тревожная мысль: «Пушкину, автору “Руслана и Людмилы”, автору стольких прекрасных мелких стихотворений, которые мы так восторженно затвердили, будущей надежде России, погибнуть от руки какого-нибудь Денисевича; или убить… нет, этому не быть! Во что б ни стало устрою мировую, хотя б и пришлось немного покривить душой».

Для начала Лажечников попросил офицеров, сопровождавших поэта, рассказать, что стало причиной вызова господина майора к барьеру. Оказалось, Пушкин поясничал в театре. Денисевич пригрозил вызвать полицию, а после окончания спектакля сделал ему замечание в фойе.

– Молодой человек, – сказал он, обращаясь к Пушкину, и вместе с этим поднял свой указательный палец, – вы мешали мне слушать пьесу… это неприлично, это невежливо.

– Да, я не старик, – отвечал Пушкин, – но, господин штаб- офицер, ещё невежливее здесь и с таким жестом говорить мне это. Где вы живёте?

Денисевич назвал адрес и назначил приехать к нему в восемь часов утра. Пушкин расценил это как вызов.

Узнав всё это, Лажечников увёл Денисевича в другую комнату и стал уламывать его, доказывая, что он сам виноват во всём; пригрозил пожаловаться начальству.

Денисевич, человек несостоятельный, дорожил своей карьерой и поддался на уговоры – извинился перед юнцом. Лажечников же по этому поводу говорил: «Подвиг мой испортил мне много крови в этот день». Но позднее, много позднее изменил своё первоначальное мнение:

– Теперь, когда прошло тому тридцать шесть лет, я доволен, я счастлив, что на долю мою пришлось совершить его («подвиг»). Если б я не был такой жаркий поклонник поэта, если б на месте моём был другой, не столь мягкосердный служитель муз, а чёрствый, браннолюбивый воин, который вместо того, чтобы потушить пламя раздора, старался бы ещё более раздуть его, если б я повёл дело иначе, может быть, Пушкина не стало б ещё в конце 1819 года и мы не имели бы тех великих произведений, которыми он одарил нас впоследствии. Да, я доволен своим делом, хорошо или дурно оно было исполнено.

…Через несколько дней после описанного случая Лажечников встретился с Пушкиным в театре – Александр Сергеевич первый подал ему руку. Будущий автор исторических романов «Последний новик», «Ледяной дом» и «Басурман» поздравил его с успехом поэмы «Руслан и Людмила».

– О, это первые грехи моей молодости! – ответил Пушкин. – Сделайте одолжение, вводите нас чаще такими грехами в искушение, – возразил Лажечников.

…Две случайные встречи, но запомнились обоим, став через полтора десятилетия основой для восстановления более прочной связи.

Кстати. За двадцать лет самостоятельной жизни Пушкин был участником двадцать одной дуэли. Пятнадцать из них поэт инициировал сам (из них состоялось четыре), шесть раз вызывали его. За четыре года, предшествовавших ссылке, было десять поединков и только дважды вызов получал Александр Сергеевич[19 - По подсчетам Я. Рогозиной, Пушкин имел тридцать вызовов («Тайны XX века», 2017/7. С.8).].

П. П. Катенин, майор Павлоградского гусарского полка, вызвал поэта, возмутившись его шуточными стихами. Дуэль не состоялась. Затем сгоряча Пушкин бросил вызов Н. И. Тургеневу, государственному деятелю, одному из руководителей «Союза благоденствия». Николай Иванович остро высказался о политических эпиграммах, в которых поэт высмеивал порядки управления страной и ряд высокопоставленных лиц. Тургенев был убеждён в том, что «негоже кусать руку, которая кормит». Обдумав положение, в котором он оказался (три брата Тургенева покровительствовали поэту, к тому же Николай Иванович был на десять лет старше его), и подавив гордыню, Александр письменно принёс Тургеневу свои извинения.