Николай Некрасов. Его жизнь и литературная деятельность

Все, что во сне мерещится,
Как будто бы назло
В глаза вот так и мечется,
Роскошно и светло!
Все повод к искушению,
Все дразнит и язвит
И руку к преступлению
Нетвердую манит.
Ах! если б часть ничтожную!
Старушку полечить…
Но мгла отвсюду черная
Навстречу бедняку…
Одна открыта торная
Дорога к кабаку!

Так рисует поэт в стихотворении «Пьяница» душевное состояние бедняка, озлобленного зрелищем несправедливых общественных контрастов. Как и в другом стихотворении того же периода – «Отрадно видеть, что находит порой хандра и на глупца», – мы впервые встречаем здесь характерную и оригинальную ноту некрасовской поэзии, ноту злобы, той «злобы тайной», которая терзает сердце приниженного человека, составляя мучительную отраду его беспросветного существования.

Облик «неласковой и нелюбимой музы», «печальной спутницы печальных бедняков, рожденных для труда, страданья и оков», вырисовывается перед нами уже в резко определенных, своеобразных очертаниях.

Со всей силой возмущенного чувства протестует поэт против «бессмысленного мнения» толпы, «пустой и лживой», бессильно стонущей в тисках нужды и горя и в то же время готовой клеймить презрением всякого, кто в жизненной борьбе является не палачом, а жертвой. Стихотворение «Когда из мрака заблужденья» (даже на взгляд враждебных Некрасову критиков – «превосходное») было чуть ли не первой в русской литературе попыткой реабилитации падшей под гнетом нищеты и несчастий женщины. Приблизительно в то же время написано и одобренное Белинским стихотворение «Старушке», направленное вообще против «морального вздора» опутавших общество условностей и предрассудков. Пьеса не была, однако, включена автором ни в одно издание стихотворений, да и в журнале появилась за неполной подписью. Причина понятна: в смысле обработки она оставляет желать очень многого. [20 - Напечатано в августовской книжке «Отечественных записок» за 1845 год.Когда еще твой локон длинныйВился над розовой щекойИ я был юноша невинный,Чистосердечный и пустой —Ты помнишь: кой о чем мечталиС тобою мы по вечерам,И не забыла ты: давалиСвободу полную глазам.И много высказалось взоромЖеланий тайных, тайных дум;Но победил моральным вздоромВ нас сердце искаженный ум.И разошлись мы полюбовно,И страсть рассеялась как дым…И чрез полжизни хладнокровноОпять сошлись мы – и хранимМолчанье тягостное…Так-то!Когда б к избытку сил младыхПобольше разума и такта (?) —Не так бы вял и горько-тихБыл час случайной поздней встречи,Не так бы сжала нас печаль,Иной тоской звучали б речи,Иначе было б жизни жаль…15 мая 1845 г. Н. Н-в.]Объясняется это, конечно, тем, что тема стихотворения, хотя и вполне реальная, не была подсказана Некрасову лично пережитым чувством: ведь поэту было всего двадцать три года… Могучий лиризм Некрасова – и он сам прекрасно чувствовал это – получал настоящий размах лишь в тех случаях, когда поэт вдохновлялся живой, конкретной действительностью.

Таково оригинальное и сложное содержание стихотворений, появившихся в 1845-1846 годах и, несомненно, глубоко поразивших современного читателя. Очевидно, новые мысли и чувства бурей прошли по душе поэта, заставив зазвучать сразу все ее струны…

Ощутив и осознав кровную связь с родным народом, Некрасов сразу нашел все нужные краски и для изображения родной природы. Как пейзажист уже в 1846 году он является перед нами со своей особенной, ни на кого другого не похожей манерой:

Сторож вкруг дома господского ходит,
Злобно зевает и в доску колотит.
Мраком задернуты небо и даль,
Ветер осенний наводит печаль;
По небу тучи угрюмые гонит,
По полю листья – и жалобно стонет…
Стало светать <…>
Чудная даль открывается взору:
Речка внизу, под горою, бежит,
Инеем зелень долины блестит,
А за долиной, слегка беловатой,
Лес, освещенный зарей полосатой.
:::::::::::::::::.
Падает сизый туман на долину,
Красное солнце зашло вполовину,
И показался с другой стороны
Очерк безжизненно-бледной луны…
В поле, завидев табун лошадей,
Ржет жеребец под одним из псарей…
::::::::::::::::::..
Заунывный ветер гонит
Стаи туч на край небес,
Ель надломленная стонет,
Глухо шепчет темный лес.
На ручей, рябой и пестрый,
За листком летит листок,
И струей сухой и острой
Набегает холодок.
Полумрак на все ложится;
Налетев со всех сторон,
С криком в воздухе кружится
Стая галок и ворон.
Над проезжей таратайкой
Спущен верх, перед закрыт;
И «пошел!» – привстав с нагайкой,
Ямщику денщик кричит.

Конечно, такого рода описаний природы не найдешь ни у Жуковского, ни у Пушкина с Лермонтовым, ни даже у Кольцова. Все это очень мало походит на «Красным полымем заря вспыхнула» или на «В небесах торжественно и чудно»… Краски Некрасова буднично серы, образы удивительно просты, прозаически реальны; отдельные углы рисуемой картины кажутся порой грубыми и неэстетичными. И, однако, странное дело: читатель чувствует себя захваченным, покоренным этой серой, но бесконечно милой красотою северного пейзажа; родная природа живет и дышит перед его глазами, и невольно хочется воскликнуть: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!..»

6. Основные черты некрасовского лиризма. – Мелкие недостатки и великие достоинства

Долго зревшее вдохновение вылилось в могучем и широком аккорде. Как мы только что видели, Некрасов сразу затронул почти все главные мотивы своей поэзии. Нельзя, однако, сказать, чтобы в следующие затем годы муза его отличалась особенной плодовитостью. Выпадали периоды, когда он писал по одному, много – по три небольших стихотворения за целый год (счастливым исключением был только 1853 год, когда возникли целых двенадцать пьес). Напав на настоящую дорогу, осознав настоящее свое призвание, поэт все еще, казалось, не был в себе уверен и с крайней осторожностью, почти с робостью пользовался своим поэтическим даром. Впрочем, следует принять в расчет и то, что для русской литературы это были исключительно тяжелые годы, меньше всего благоприятствовавшие расцвету такой именно музы, как некрасовская («музы гордой и несчастной, кипевшей злобою безгласной»)…

…Некий образ посещать
Меня в часы работы стал:
С пером, со склянкою чернил
Он над душой моей стоял,
Воображенье леденил,
У мысли крылья обрывал.

Таким образом, за первое десятилетие (1845-1854), кроме указанных уже выше, можно отметить еще лишь следующие выдающиеся стихотворения: «Еду ли ночью», «Муза», «Маша», «Извозчик», «Памяти Белинского», «Буря», «Несжатая полоса», «Влас», «Свадьба», «Блажен незлобивый поэт» и «Внимая ужасам войны». Все это сравнительно небольшие по объему вещи. Но зато в течение следующих десяти лет (1855-1864), открывших собой новую эру в жизни всей России, Некрасов обнаруживает почти лихорадочную деятельность. Он приступает к созданию широких картин общественной и народной жизни, и первым блестящим опытом этого рода становится поэма «Саша». Большие вещи чередуются с множеством мелких лирических пьес. Рядом с «Несчастными», «Поэтом и гражданином», «Тишиною», «убогой и нарядной», «В больнице», «Размышлениями у парадного подъезда», «О погоде», «На Волге», «Рыцарем на час», «Папашей», «Дешевой покупкой», «Крестьянскими детьми», «Деревенскими новостями», «Коробейниками», «Морозом, Красным носом», «Ориной» и «Железной дорогой» необходимо отметить в это время «Праздник жизни», «На родине», «Замолкни, Муза», «Школьник», «Прости», «Забытая деревня», «Тяжелый год», «В столицах шум», «Ночь», «Одинокий, потерянный», «Плач детей», «Похороны», «Свобода», «Стихи мои», «Зеленый шум», «В полном разгаре страда деревенская», «Надрывается сердце», «Памяти Добролюбова», «Благодарение Господу Богу». Уже из этого неполного перечня произведений Некрасова за 1855-1864 годы видно, что десятилетие это было наиболее кипучим и плодотворным в его творческой деятельности, как чрезвычайно кипучим и плодотворным было оно и в жизни всей России. Муза Некрасова всегда чутко отражала биение общественного пульса страны.

С падением этого пульса в середине шестидесятых годов замечается временный отлив и в поэзии Некрасова: для него это печальный период возрождения фельетона… Он пишет «Притчу о киселе», «Крещенские морозы», «Кому холодно, а кому жарко», «Газетную», «Песни о свободном слове», «Балет», «Суд», «Еще тройку»… Огромный талант и в это время продолжает, однако, вспыхивать яркими искрами – таковы «Ликует враг», «Неизвестному другу», «С работы», «Стихотворения для детей», «Медвежья охота».

Зато последнее десятилетие жизни поэта (1868-1877) отмечено новым чрезвычайным подъемом и ростом поэтического творчества: к этому именно периоду относятся «Русские женщины», «Кому на Руси жить хорошо», «На смерть Писарева», «Душно без счастья и воли», «Страшный год», «Памяти Шиллера», «Три элегии», «Уныние» и, наконец, несравненные «Последние песни»…

Окидывая мысленным взором эту огромную поэтическую работу, раскинувшуюся на пространстве тридцати двух лет, поражаешься прежде всего яркой определенности, если можно так выразиться – бесспорности писательской физиономии Некрасова. Перед нами резко очерченная, удивительно своеобразная индивидуальность, которую ни с какой другой, на самое даже короткое мгновение, не спутаешь. Лишь очень немногие из самых крупных писателей наших могли бы в этом отношении посоперничать с Некрасовым. Даже, например, Пушкин, при всей исключительности его значения для русской литературы, остается до сих пор предметом разногласий для критики, хотя о сущности его «пафоса» уже исписаны целые горы бумаги. С одинаковым успехом пытаются перетянуть его на свою сторону представители прямо враждебных друг другу литературных партий… То же или почти то же можно сказать про Лермонтова. Казалось бы, протестующий характер его поэзии не подлежит спору. Но против чего, собственно, был направлен его протест – этот вопрос каждый из критиков решал и решает по-своему. Для одних «в поэзии Лермонтова слышались слезы тяжкой обиды», вызванные тем, что никогда с такой бесцеремонностью, как в николаевское время, права, честь и достоинство человека не приносились в жертву идее бездушного, холодного формализма. Лермонтов, согласно этому мнению, поистине гениально выразил всю ту скорбь, какою преисполнены были его современники. Между тем один из новейших критиков Лермонтова высмеивает такое толкование его поэзии. «Можно ли более фальшиво, – спрашивает г-н Андреевский, – объяснять источник скорби поэта?! Точно в самом деле после николаевской эпохи, в период реформ, Лермонтов чувствовал бы себя как рыба в воде! [21 - Мимоходом напомним почтенному критику, что ведь и Некрасов, в «земном» характере протеста которого не может быть сомнения, отнюдь не почувствовал себя «как рыба в воде» с наступлением «эпохи реформ»…] Точно после освобождения крестьян, и в особенности в 60-е годы, открылась действительная возможность „вечно любить“ одну и ту же женщину? Или совсем искоренилась „месть врагов и клевета друзей“?.. Современный Лермонтову формализм не вызвал у него ни одного звука (?) протеста. Обида, которою страдал поэт, была причинена ему свыше – Тем, Кому он адресовал свою ядовитую благодарность».

Очевидно, не так легко найти определяющую сущность и лермонтовской поэзии. Относительно Некрасова такого затруднения как будто не существует. Одно имя – и у друзей так же, как у врагов, сразу возникает перед глазами суровый и печальный облик писателя, который «лиру посвятил народу своему». Поэт сам дал своей поэзии меткое и характерное определение «музы мести и печали» – и оно стало ходячим. Одна ослепительно яркая, скорбная, гневно-рыдающая нота, не умолкая на протяжении тридцати с лишком лет, звучит в его стихах, «народному врагу проклятия суля, а другу у небес могущества моля». На народе сосредоточены все чаяния, тревоги, любовь и печаль Некрасова; счастье народа – все его помыслы, – народа как совокупности всех трудящихся и обремененных. Но так как подавляющую массу русского народа составляет крестьянство, то немудрено, что поэт всего чаще и охотнее воспевает мужицкое горе. С течением времени русский мужик становится для Некрасова как бы воплощением, символом человеческого страдания, живым образом русского Прометея…

О личных своих муках поэт, так много выстрадавший, столько тяжелого переживший, говорит удивительно мало по сравнению с другими поэтами-лириками, да когда и говорит, то большею частью для того только, чтобы заклеймить себя как плохого гражданина, рассказать о своих ошибках и даже падениях… И самое большое, чего просит он у читателя, у родины, это не верить клевете и простить его за действительные вины… Много нужно иметь зложелательства и бесстыдства, чтобы Некрасова с его целомудренно-скромной, можно сказать – самоотверженной музой обвинять в желании разыгрывать роль «гражданского мученика»!

Как поэт Некрасов – лирик по преимуществу, лирик, исполненный одного сильного и глубокого чувства, всегда и всюду одушевленный одной идеей, ни на минуту не выпускающий ее из виду. Пишет ли он коротенькое лирическое стихотворение, большую ли эпическую вещь, смеется ли, плачет ли – он все тот же; даже когда он рисует простую картинку природы, по проникающему ее грустно-щемящему или умиленно-любовному чувству, по какому-то особенному, некрасовскому тону вы тотчас же догадываетесь, что поэт ни на секунду не расстается со своей «сокрушительной думой».

Поздняя осень. Грачи улетели.
Лес обнажился, поля опустели…
Только не сжата полоска одна…

Своеобразный склад, своеобразная музыка; если даже вы не знаете наизусть всего стихотворения, уже этими первыми строчками вы настроены на тон грустного рассказа. Или вот отрывок из «Крестьянских детей»:

Опять я в деревне. Хожу на охоту,
Пишу мои вирши. Живется легко.
Вчера, утомленный ходьбой по болоту,
Забрел я в сарай и заснул глубоко.
Проснулся: в широкие щели сарая