Биография Л.Н.Толстого. Том 4

В предисловии была выражена та же в высшей степени сочувственная мне мысль о суеверии внешнего переустройства и необходимости внутренней работы каждого над самим собой. И я взялся за чтение статей этого сборника.

Я ждал ответа на естественно вытекающий вопрос о том, в чем должна состоять та внутренняя работа, которая должна заменить внешнюю, но этого-то я и не нашел.

И если есть что-нибудь подобное такому ответу, то были ответы, выраженные в особенно запутанных, неопределенных и поразительно искусственных словах».

Лев Николаевич взял в руки выписку из «Вех» и, улыбаясь, прочел мне ее:

– Говорилось например:

«О пиетете перед мартирологом интеллигенции», о том, как «героически максимализм проецируется во мне», как «психология интеллигентного героизма импонирует какой-то группе», как «религиозный радикализм апеллирует к внутреннему существу человека, а безрелигиозный материализм отметает проблему воспитания»; говорилось об «искусственно изолирующем процессе абстракции», об «адекватном интеллектуальном отображении мира», о том, что «революционизм есть лишь отражение», о «метафизической абсолютизации ценности разрушения» и т. п.

Лев Николаевич продолжал:

«Кроме же того, и самые ответы различных авторов сборника были различны и не согласны между собой. Так что я разочаровался, не найдя того, чего искал.

И, читая все это, мне невольно вспоминается старый умерший друг мой, тверской крестьянин Сютаев, в преклонных годах пришедший к своему ясному, твердому и несогласному с церковным пониманию христианства.

Он ставил себе тот самый вопрос, который поставили авторы сборника «Вехи».

На вопрос этот он отвечал своим тверским говором пятью короткими словами:

«Все в табе, – говорил он, – в любве».

По странной случайности, кроме этого, вызванного во мне сборником, воспоминания о Сютаеве, в тот же день, в который читал сборник, я получил из Ташкента одно из значительных, получаемых мною от крестьян писем, – письмо крестьянина, обсуждающее те самые вопросы, которые обсуждаются в сборнике, и так же определенно, как и слова Сютаева, но более подробно отвечающее на них.

Вот одна страница из этого удивительно безграмотно написанного письма».

При этом Лев Николаевич передал мне изложенное им содержание письма:

«Основа жизни человеческой – любовь, – пишет крестьянин, – и любить человек должен всех без исключения.

Любовь может соединить с кем угодно, даже с животными – вот эта любовь и есть бог.

Без любви ничто не может спасти человека, и потому не нужно молиться в пустое пространство и стену – нужно умолять каждому только самого себя о том, чтобы быть не извергом, а человеком.

И стараться надо каждому человеку самому о хорошей жизни, а не нанимать судей и усмирителей.

Каждый сам себе будь судьей и усмирителем.

Если будешь смирен, кроток и любовен, то соединишься с кем угодно.

Испытай каждый так делать, и увидишь иной мир и другой свет и достигнешь великого блага, так что прежняя жизнь покажется диким зверством.

Не надо спрашивать у других, а самим надо разбирать, что хорошо и что дурно.

Надо не делать другим, чего себе не хочешь.

Как в гостях люди сидят за одним столом и все одно и то же едят и все сыты бывают, так и на свете жить надо, все одной землей, одним светом пользуемся, и потому все должны трудиться и кормиться, потому что все ничье, и мы все в этом мире – временные гости.

Ничего не надо ограничивать, надо только свою гордость ограничить и заменить ее любовью. А любовь уничтожит всякую злобу.

А мы теперь все только жалуемся друг на друга и осуждаем, а сами, может быть, хуже тех, кого осуждаем.

И все теперь, как низшие, так и высшие, ненавидят, так что даже готовы убивать друг друга.

Низшие думают этим убийством обогатить себя, а высшие усмирить народ.

И это – заблуждение.

Обогатиться можно только справедливостью, а устроить людей можно только любовным увещанием, поддержкой, не убийством.

Кроме того, люди так заблудились, что думают, что другие народы – немцы, китайцы, французы – враги им и что можно воевать с ними.

Надо людям подняться на духовную жизнь и забыть о теле и понять то, что дух во всех един.

Поняли бы это люди – все бы любили друг друга, не было бы меж ними зла, и исполнились бы слова Иисуса, что царство божие на земле, внутри нас, внутри людей».

– Так, – сказал Лев Николаевич, – думает и пишет безграмотный крестьянин, ничего не зная ни о «политическом импрессионизме», ни об «инсценированной провокации» и т. п., ни даже о русской орфографии».

Глава 15. 1909 год (продолжение). Генри Джордж. Стокгольм. Н. Н. Гусев

В конце мая Л. Н-ча посетил И. И. Мечников, знаменитый парижский ученый.

30 мая Л. Н-ч записывает в своем дневнике:

«Приехал Мечников и корреспонденты. Мечников приятен и как будто широк. Не успел еще говорить с ним».

Н. Н. Гусев рассказывает об этом следующее:

«31 мая. Вчера приехал на один день И. И. Мечников с женой. Особенно значительных разговоров у него со Л. Н-чем не было, по крайней мере тогда, когда я имел время слушать.

После завтрака Мечников с восторгом заговорил о художественных произведениях Л. Н-ча. Л. Н-ч высказал свое обычнее отношение к ним и затем прибавил:

– Как в балагане выскакивает наружу заяц и представляет разные фокусы для того, чтобы завлечь публику вовнутрь, где настоящее представление, так и мои художественные произведения играют такую же роль: они привлекают внимание к моим серьезным вещам.

Далее Л. Н. сказал, что значение искусства он видит в том, что оно объединяет людей в одном и том же чувстве.

– Если это чувство хорошо, – сказал Л. Н., – то и произведение искусства будет хорошо: если же это чувство будет дурное – сладострастия, гордости, то и произведение искусства будет вредно.

Г-жа Мечникова сказала, что, по ее мнению, значение художественных произведений в том, что они раскрывают душу того человека, которого изображают. Л. Н. вполне согласился с этим.

После отъезда Мечникова Л. Н. сказал мне:

– Дорогой (они ездили к Черткову) я пробовал с ним заговорить о религии; он из уважения ко мне не возражал, но я увидел, что это его совершенно не интересует. Я даже рад, что сам мало говорил, а предоставил ему говорить».

Корреспондент «Русского слова» передает записанное им со слов Л. Н-ча такое мнение его о Мечникове:

«Я не встретил в нем обычной черты узости специалистов, ученых людей. Напротив, широкий интерес ко всему и в особенности к эстетическим сторонам жизни.