Брат Смотрящего

За такие слова в моей деревне он бы сразу выхватил леща по башке от любого взрослого, а тут мужик спокойно достал пачку и протянул ему сигарету. Мальчишка тут же поразил меня еще больше:

– Дядь, дай лучше две, нас в палате много…

Для меня это была тогда настоящая дикость. Мент угощает ребенка сигаретами на глазах комиссии, и всем было наплевать, да и сам паренек меня удивил немало. Он по-хозяйски осмотрел свои владения и, признав во мне новенького, быстро подскочил со странными вопросами:

– Привет, а тебя как зовут? А где у тебя мама с папой? Ты же к нам в приют потом поедешь, да?

Этого разговорчивого паренька звали Миша, и было ему аж целых 16 лет, но по внешнему виду ему было лет 13, не больше. Это я потом узнал, что у многих ребят из неблагополучных семей идет серьезная задержка в развитии, поэтому определить их возраст визуально порой крайне сложно.

Со слов Миши я узнал, что в больнице полно ребят из приюта – их сюда частенько ссылали, если кто-то из них начинал чем-то болеть. Ведь проще изначально изолировать одного человека, чем ждать, пока он заразит остальных.

А тем временем заведующий определил меня в шикарную (по местным меркам) двухместную палату. Спустя час туда заселили одного «домашнего» мальчишку. Так называли тех, у кого были родители и кто проживал дома в благополучной семье. Звали этого пиздюка Виталиком, на вид лет десяти, не больше, худенький, скромный такой, и, вроде, к рассказу он не имеет никакого отношения, но именно с него все и началось.

Ужин в больничке в 18:00, и в следующий раз кормить будут только утром, а до отбоя еще так далеко и голодно. И если «домашним» ребятам родные всегда присылали продукты, то приютским об этом приходилось только мечтать. Вот отсюда и начинался первый камень преткновения. Я гулял по коридору, когда услышал крики своего соседа по палате:

– Не трогай! Это мое!

Виталя стоял посреди палаты, растирая слезы по щекам, а в это время по тумбочкам вовсю шарились какие-то парни.

– Да ладно, Виталька, с тебя не убудет же! – приговаривал один из «разводящих».

Я, может, и не отреагировал бы на эту ситуацию, но они попутно рылись и в моих вещах, а это уже залет высшей категории.

– И хуле вы там потеряли?

Мой голос заставил их остановиться. Они оглянулись, и, никак не отреагировав, продолжили свое дело. Тут стоит отметить, что мои вещи – это все, что осталось у меня от прежней жизни, это единственная память о моем доме, и за их сохранность я был готов буквально убивать, поэтому численный перевес меня никак не испугал.

Я силой толкнул ногой парня, что рылся в моей тумбочке, и он тут же звонко ударился башкой об панцирную кровать. На мгновенье все замерли, и следом раздался страшный вой. Парень, схватившись за голову, взревел, как раненный зверь. Он буквально валялся на полу и громко плакал! Я был готов ко всему, но только не к этому! Весь состав мародеров ломанулся прочь из палаты, и куда бы вы подумали? К дежурному врачу!

Я даже не успел сообразить, что происходит, как вдруг в палату врывается злая бабища в белом халате и начинает орать во все горло, какой я безобразник, а за ее спиной стоят эти суки и тыкают на меня пальцем со словами:

– Это он драку устроил! Первый приставать начал! Это он, мы все видели!

Этот ловко спланированный цирк позже не раз будет выручать меня самого, а в тот вечер я впервые познакомился со своим будущим коллективом.

Любые попытки доказать, что жертва здесь – я, ни к чему не привели. Бабища твердо стояла на стороне приютских ребят и слушать не желала мои оправдания. Я только позже сообразил, почему врачи применяют именно эту тактику поведения. Ведь сирот наказать в принципе невозможно, куда ты пожалуешься? Что ты им сделаешь? Они завтра утром в побег сорвутся, и твоя жопа будет гореть синим пламенем, такие проблемы никому даром не нужны. Именно поэтому проще оказать давление на «домашних», так сказать, вынудить их к примирению. Вот только я уже не был «домашним», а приютским я еще не стал. В тот момент я был сам по себе, а это, без преувеличения, самый нестабильный и опасный контингент.

Как только дежурная узнала, кто я такой, она быстро сменила гнев на милость и уже по-отечески дала первый урок:

– А давай жить дружно? (гениально, блять! Да она бог дипломатии!).

Я не считал себя крутым, но для Виталика в тот вечер я стал настоящим героем, и до конца своего пребывания в больничке он постоянно делился со мной всем, что у него было.

На следующее утро после завтрака ко мне подошел тот самый разговорчивый паренек Миша. Он предложил выйти на лестничные пролеты. Негласно это место считалось курилкой. Охуенная детская больница, правда? Там я повстречал вчерашних мародеров, и сначала подумал, что сейчас они будут меня бить, но все вышло немного иначе. Миша закурил сигарету, с ухмылкой глядя на меня снизу вверх, и задумчиво спросил:

– Ногами, значит, махать любишь? Крутой, значит?

– А в чем, собственно, проблема?

– Проблема в тебе, новенький. Ты еще не понял, куда попал? Вот, полюбуйся видом из окна – через дорогу от больницы тот самый приют «Счастье», где тебе придется жить с нами очень-очень долго. С нами дружить надо, а ты с первых дней ногами машешь, как циркулем, нехорошо так делать, понимаешь?

Я пытался оправдаться и объяснить, что защищал свои вещи, но меня будто никто не слышал. По их мнению, я оказался нехорошим беспредельщиком, и за мой поступок мне придется держать ответ, но не в больничке, а в приюте, а вот это уже попахивало крупными неприятностями. Эти ребята меня больше не трогали, но с того дня они не упускали возможности напомнить о скорой расплате. Это создавало очень гнетущее ощущение. Представьте: вам больше некуда идти, и вас больше никто и нигде не ждет, а тут параллельно тебе каждый день шипят в спину:

– Молись, новенький, в приюте тебе пизда!

Глава 2 «ПРОПИСКА»

Вскоре из больницы выписали Виталика, и я остался в палате совсем один. Другие «домашние» со мной дружить не спешили, а приютские точили на меня зуб, абсолютно этого не скрывая. В тот момент я для себя твердо решил, что, если все будет туго, то устрою побег. Я понятия не имел, куда бежать, но элементарная мысль свалить в другой приют мне казалось очень даже заманчивой.

Я уже не помню, сколько дней провел в больнице, но хорошо запомнил первый день в приюте. Это было типовое двухэтажное здание детского сада советского образца из железобетонных блоков, вот только вместо детского сада там был приют для детей-сирот.

Меня завели в кабинет, где уже заседала куча женщин. Они тут же стали докладывать все сведения обо мне в сторону директора. Эта была пожилая женщина с добрым лицом, что немного вселяло спокойствие. На душе полегчало – все-таки, здесь не гестапо. Они говорили обо мне, при этом не обращая на меня никакого внимания. Создавалось ощущение, что меня пытаются продать, словно негра на ярмарке. Типа, «посмотрите на его здоровые зубы и сильные ноги, этот ниггер будет хорошо работать в поле!» Ну, во всяком случае, мне казалось, что все выглядело примерно так.

Директор взяла бумаги и, не поднимая головы, досадно произнесла:

– Ни отца, ни матери?

Вот тут одна из женщин возразила:

– У него, кстати, есть старший брат!

Директор впервые посмотрела на меня и с удивлением спросила:

– А почему про его старшего брата ничего в документах не указано?

В этот момент все изумленно уставились на меня. Ну наконец-то, первая встреча глазами! Здравствуйте вам!

Какая-то женщина начала копошиться в бумагах и стала объяснять:

– Дело в том, что он не родной, а сводный, и он сейчас отбывает очередное наказание в исправительной колонии. – После небольшой паузы она тихо добавила: – Судя по бумагам, он рецидивист…

Весь состав комиссии разом выдохнул:

– А-а-а-а! Уголовник, значит?

Вот тут следует сделать небольшое отступление и немного поведать о сводном брате. Был он мне родным по отцу, и видел я его еще в совсем юном возрасте, но письма, помнится, он писал домой исправно, да что толку? Когда отца не стало, то домой он заглядывал крайне редко, и я его почти не видел. Но, в условиях сложившихся обстоятельств, был он мне единственным близким по крови человеком, роднее его никого осталось. И, как вы уже поняли, пользы от этого было крайне мало – никто из комиссии даже в мыслях не допускал факт, что брат-рецидивист мне сможет чем-то помочь, он же потерянный для общества человек.

Процедура знакомства закончилась тем, что мне объяснили свод простых правил из разряда:

– С этого дня приют – твоя семья, и здесь мы все делаем сообща, все друг друга уважают и слушаются старших… Бла-бла-бла…

Но вот что мне запомнилось больше всего, так это финальное напутствие директора:

– Запомни: тебя здесь никто не держит, и если будешь нарушать дисциплину или устроишь побег, мы за тобой бегать не будем, а молча сдадим тебя в областной спецприемник, а оттуда поедешь в исправительную школу для трудных подростков.

Этот расклад в корне менял дело. Кто же не слыхал про закрытую школу-интернат? По сути, обыкновенная тюрьма для детей, правда, режим там помягче. Но одних только слухов о том, что там творится, хватало, чтобы усмирить любого подростка-хулигана. В это заведение никто не желал попадать, а я уж тем более.

После небольшой экскурсии и разъяснений правил, а также распорядка дня, меня привели на второй этаж и объявили, что здесь живут мальчики. Группа пребывания была точно такой же, как в обыкновенном детском саду: был игровой зал, большой туалет и отдельная спальная комната. Мне выделили койку у самой двери, и это считалось очень плохим местом, ведь любой, кто будет ночью выходить попить, поссать, посрать, и так далее, будет проходить возле меня. Нормального сна в таком месте точно не будет.