Вопрос и ответ

Это была улыбка без Шума.

Кто-то – наверное, один из этих, патрульных – уже как пить дать ездил навстречу армии на дорогу. Отвозил лекарство. Армия не производила ни звука, кроме топота и вот этой речовки.

Ногу… ногу… ногу на шею.

Войско промаршировало вокруг площади к платформе. Мистер Моллот остановился на углу, представив порядкам выстроиться позади, спиной ко мне, лицом к толпе, которая теперь вся как один смотрела на них.

Я узнавал солдат одного за другим. Мистер Уоллас. Мистер Смит-младший. Мистер Фелпс, магазинщик. Все прентисстаунские и еще много, много других.

Да, армия явно выросла, пока шла.

Вон Айвен, который из амбара в Фарбранче… он еще сказал, што везде есть сочувствующие. Он возглавлял один из порядков, а все, кто доказывал его правоту, строились за ним – по стойке смирно, ружья на изготовку.

Последний солдат встал на место с последним словом речовки.

Ногу на Ше-Ю!

И воцарилась тишина. Веющая над Новым Прентисстауном, будто ветер.

Пока в соборе не грохнула дверь…

И мэр Прентисс не вышел говорить со своим новым городом.

– Прямо сейчас, – сказал он в микрофон, отдав честь мистеру Моллоту и взойдя по лестнице, – в этот самый момент вы боитесь.

Город глядел на него, молчал – ни единого Шума, ни даже жужжания.

Женщины стояли в переулках и тоже молчали.

Армия – навытяжку, готовая ко всему.

Я понял, што и сам затаил дыхание.

– Прямо сейчас вы думаете, что вас захватили, завоевали. Вы думаете, что надежды нет. Вы думаете, что я вышел сюда, чтобы зачитать ваш приговор.

Я не видел его лица, но из спрятанных по четырем углам площади колонок голос гремел ясно и гулко – над всем городом, над всей долиной и дальше. Хотя кому его там слушать? Есть ли еще кто в Новом свете, кто не здесь или не лежит под землей?

Мэр Прентисс обращался сейчас к целой планете.

– И вы совершенно правы. – И клянусь, я услышал улыбку у него в голосе. – Вы действительно завоеваны. Вы действительно побеждены. И сейчас вы узнаете свою судьбу.

Он умолк, дал мысли усвоиться. Мой Шум взрокотал, и несколько мужчин в толпе подняли головы, устремили взгляд на вершину башни. Я постарался притихнуть. Кто же они? Кто они такие, эти чистые, благополучные и совсем не голодные люди, которые просто взяли и отдали себя ему?

– Но это не я вас завоевал, – продолжал мэр. – Не я победил, разгромил и поработил вас.

Он помолчал, оглядывая толпу. Мэр был весь в белом: белая шляпа, белые сапоги… Белая материя покрывала платформу. Дневное солнце лило сверху свет – все вместе просто слепило глаза.

– Вас поработила ваша леность, – возвестил он. – Вас победило самодовольство. Вас приговорили… – здесь его голос внезапно набрал мощи и так вдарил это «приговорили», что половина народу на площади подпрыгнула, – ваши благие намерения!

Он накручивал сам себя, тяжело дыша в микрофон.

– Вы позволили себе ослабеть, размякнуть перед лицом опасностей этого мира – настолько, что за одно-единственное поколение превратились в тех, кто сдался СЛУХАМ!

Он принялся мерить сцену шагами с микрофоном в руке. Каждое перепуганное лицо в толпе, каждое неподвижное – в армии поворачивалось ему вслед: туда, обратно… туда, обратно…

И мое тоже.

– Вы дали армии беспрепятственно войти в город! Вместо того, чтобы заставить нас взять его приступом, вы отдали его сами, по доброй воле!

Он продолжал ходить и громыхать.

– Вы все знаете, что я сделал. Я пришел и взял. Я взял вас. Я взял вашу свободу. Взял ваш город. И ваше будущее.

Он рассмеялся, словно поверить не мог в собственную удачу.

– А я ведь ждал войны.

Некоторые в толпе уставились себе на ноги, избегая чужих взглядов.

Неужто им стыдно?

Надеюсь, што так.

– Но вместо войны, – продолжал мэр, – я получил… беседу. Беседу, которая началась с «пожалуйста, не причиняйте нам вреда» и закончилась «пожалуйста, берите все, что хотите».

Он остановился посреди платформы.

– Я ждал ВОЙНЫ! – рявкнул он и выбросил в их сторону кулак.

И они отшатнулись.

Если толпа вообще может отшатнуться – в общем, она отшатнулась.

Больше тысячи мужчин попытались уклониться от кулака одного.

Чем там были заняты женщины, я не знаю.

– И поскольку войны вы мне не дали, – светло заключил мэр, – теперь пожинайте последствия.

Двери собора снова распахнулись, и вперед вышел мистер Коллинз, толкая перед собой мэра Леджера – прямо через армейские порядки, руки связаны за спиной.

Мэр Прентисс молча, скрестив руки на груди, смотрел, как он идет. В толпе мужчин наконец-то поднялся ропот, еще громче – в толпе женщин. Всадники многозначительно покачали стволами в назидание. Мэр даже не оглянулся на звук, словно это было ниже его достоинства – такое замечать. Он просто глядел, как мистер Коллинз толкает мэра Леджера вверх по ступенькам на платформу.

На самом верху тот остановился и уставился на публику. Публика в ответ уставилась на него, слегка морщась от пронзительного, визгливого жужжания Шума, который… да, который уже начинал кричать какие-то членораздельные слова – страх, картинки страха, картинки того, как мистер Коллинз подбил ему глаз, разбил губу, как мэр Леджер сдавал город, соглашался, штобы его заперли в башне.

– На колени, – скомандовал мэр Прентисс, и хотя голос был тихий и сказал он это не в микрофон, а в сторону, я почему-то услышал все ясно, будто колокол ударил, и, судя по тому, как ахнула толпа, там это тоже наверняка услышали.

И, кажется, даже не поняв, што он делает, мэр Леджер уже стоял на коленях и словно бы удивлялся, почему он смотрит на мэра Прентисса снизу вверх.