Вопрос и ответ

У собак человечьих проблем нет.

Собакам ничего не мешает быть счастливыми.

Я посидел еще, сдышивая туготу в груди, воду в глазах.

Подождал, пока уйдут мысли про мою собаку.

Потом поднял глаза и увидел – вовсе даже не собаку.

Понурив голову, медленно, шагом, через площадь ехал человек. Копыта звонко клацали по кирпичам. И хотя жужжание в голове у мэра Леджера уже стало такой докукой, што хрен его знает, как я сегодня буду спать, я слышал его аж с самого низа. Его слышал. Шум.

На фоне тишины замершего, ждущего города я слышал человеческий Шум.

А он слышал мой.

Тодд Хьюитт? – подумал он.

И я услышал, как по его роже расползлась улыбка.

Я тут кой-чо нашел, Тодд, сказал он, вверх, через всю площадь, взглядом нашаривая меня сквозь лунное марево. Твое кой-чо нашел.

Я ничего не сказал. Даже не подумал ничего.

Просто смотрел, как он полез рукой назад, вынул што-то, поднял ко мне.

Даже на таком расстоянии, даже в скудном свете лун я знал, што это.

Книга моей ма.

В руке у Дэйви Прентисса.

2

Ногу на шею

[Тодд]

Назавтра рано утром у подножия колокольни быстро и шумно возвели платформу с микрофоном, а когда утро перевалило в день, перед ней собрались жители Нового Прентисстауна.

– На кой? – поинтересовался я, глядючи на них сверху.

– А на той, – отозвался из своего темного угла мэр Леджер, мрачно потирая виски: его шум нечленораздельно визжал пилой, горячий и металлический. – Сам-то как думаешь? Познакомиться с новым начальником.

Мужчины говорили мало, лица у них были бледные и суровые – кто их знает, о чем они там думают, когда не слышишь их Шум? Но они всяко выглядели чище, чем в Прентисстауне: щеки бритые, волосы короче, одежда лучше. Довольно много круглых да мягких, совсем как мэр Леджер.

Милое место это ваше Убежище. Удобное. Тут людям явно не приходилось драться каждый день, просто штобы выжить.

Слишком милое и удобное, вот в чем проблема.

Мэр Леджер фыркнул што-то себе под нос, но словами ничего не сказал.

Люди мэра Прентисса расставились в стратегических точках по площади – все верхами; человек десять-двенадцать, ружья наготове, штобы, значит, все вели себя прилично – хотя угроза надвигающейся армии и так уже сделала полдела. Вон мистер Тейт, мистер Морган, мистер О’Хеа… С ними я рос, их видел каждый день – на полях, на фермах; люди себе как люди, пока вдруг в одночасье не превратились во што-то совершенно другое.

Дэйви Прентисса было нигде не видать. Стоило вспомнить о нем, Шум мой снова зарокотал.

Вернулся, стало быть, с холмов, куда лошадь его уволокла, и нашел мой рюкзак. В нем всего-то и было што тюк никуда уже не годной одежды да книга.

Книга моей ма.

Ее слова для меня, ее сына.

Она их писала, когда я на свет народился. До тех самых пор, пока не умерла.

Пока ее не убили.

Мой чудесный сынок, я клянусь, ты увидишь, как в мире все станет хорошо…

Слова… которые Виола мне прочитала, потому што я сам не умел.

И теперь этот Дэйви чертов Прентисс…

– Ты не мог бы, – прошипел, скрипя зубами, мэр Леджер, – хотя бы попытаться…

Он заткнулся и умоляюще посмотрел на меня.

– Прости, – пробормотал он в миллионный раз с тех пор, как мистер Коллинз разбудил нас поутру, подав завтрак.

Не успел я и рта открыть для ответа, как меня так внезапно, так крепко потянуло за сердце, што я чуть не охнул.

Выглянул поскорее наружу.

Да. Это шли женщины Нового Прентисстауна.

Они показались поодаль, группками, на боковых улочках, отдельно от толпы мужчин – мэровы верховые патрули держали их там, не давая приблизиться.

Я чувствовал их безмолвие, как никогда не чувствовал мужского. Оно было словно утрата, словно пятно скорби на звуке мира, так што мне снова пришлось вытирать глаза, но я все равно вжался в бойницу, пытаясь их хорошенько разглядеть… каждую из них разглядеть.

Потомуш вдруг она там.

Но ее там не было.

Не было.

Выглядели они как мужчины: большинство было в штанах и рубашках разного кроя… некоторые, правда, в длинных юбках, но в основном все чистые, откормленные, привыкшие к удобству. В прическах разнообразия было больше: волосы собраны то назад, то вверх, то вперед, короткие, длинные – и светловолосых куда как меньше, чем у мужиков в Шуме… в нашенских, по крайней мере, местах.

И руки у многих скрещены, а на лицах – сомнение. И гнева больше.

Уж всяко больше, чем у мужчин.