Роман с абьюзом, или Не называйте это любовью

– Здравствуйте, Полина.

Я беззастенчиво разглядывала ее, и под моим взглядом она заерзала.

– А, вы сестра Романа, он рассказывал о вас.

Я удивленно посмотрела на Вадима, то пожал плечами, вид у него был растерянный.

– Ошибаетесь. Я не сестра ему. Невеста.

И подложила руку под подбородок так, что мое шикарное помолвочное кольцо было невозможно не заметить.

Марина перевела взгляд с меня на кольцо, потом снова на меня и выцедила:

– Не знала…

Повисла пауза.

Представьте наше общее разочарование с этой дамой, когда выяснили, что я как бы невеста с кольцом на пальце, а она как бы та, с кем Роман обещался полететь в Эмираты после освобождения. Она знала, что ему помогает Полина, его сестра.

Забавно, что у Романа действительно были сестры, но их звали иначе, и они никак не участвовали в его судьбе.

Как потом мне рассказывал наш отряд дозора, после моего ухода, она подсела к подруге и очень эмоционально обсуждала, что я никакая не сестра, что он ей все наврал.

– Я не знала, что он отдал деньги поверенному моей матери, мы пытаемся его найти.

– Дайте нам его фамилию и данные, мы в этом явно преуспеем лучше вас.

На том мы и расстались. Данные передали Грише Гиблому, и стали ждать поимку чернокожего (как оказалось) мошенника. Странным образом получается, что одни мошенники притягивают других, они редко вступают в коалиции друг с другом, ибо не доверяют, но вот в пути на перекрестках часто сталкиваются. Когда это происходит в поворотных точках – оборачивается трагедией.

А я ехала домой и читала все переписки в смартфоне. Там кроме этой дамы и пламенного общения с ней, был еще диалог с бывшей сотрудницей (той самой, про которую он клялся дочерью, что больше не напишет ей ни слова). Я читала диалог за диалогом и излечивалась. Мне как будто, наконец, сняли шоры с глаз. Некоторые переписки я фотографировала себе на телефон, читала и прозревала. Я была удобной, покладистой женщиной, которая стала вещью. Необходимой, нужной вещью.

Да, он никого не любил и даже не испытывал душевной привязанности, я читала очень внимательно и понимала его ход мыслей. Каждой была отведена своя роль. Кто-то должен был вернуться в компанию и собрать разбежавшихся клиентов, кто-то отвечал за нужные знакомства, кто-то за тыл и быт, кто-то просто тешил его самолюбие.

Да, мне он доверял, будучи уверенным в моих чувствах к нему. А я сама очень сильно обманывалась. Не он меня обманывал, а я сама сделала все, чтобы оказаться на этом дне кувшина. Так долго игнорировала тревожные огни, так долго гнала мысли и не слышала, что мне говорят люди вокруг. Я все себе могла объяснить. Сначала большой любовью, потом, что он нуждается во мне и я ему необходима.

Как мне сказал однажды отец: «Ни один мужчина не придумает такое оправдание, какое выдумает женщина и сама же в него поверит».

Если кто-то причинил тебе зло, не мсти. Сядь на берегу реки, и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывает труп твоего врага. (Лао-Цзы)

Пока специально обученные люди искали, куда кануло двенадцать миллионов рублей, ситуация развивалась своим чередом. Адвокаты подали на условно-досрочное, потому что был зачтен срок домашнего ареста. Прокуратура подала протест по отмене второй статьи, и пока шла эта бумажная волокита, прошло полтора месяца. В московскую тюрьму ходил только Вадим. Роман гордо сказал: «Полина не должна меня здесь видеть. Ни к чему». Мы выиграли очередной суд, который подтвердил отсутствие доказательств ОПГ, прокуратура просто тянула время и добилась отправки Романа в колонию из «Матросской тишины». Один из адвокатов, преданный Давид, поехал вслед за ним, чтобы уже на месте подавать на досрочное освобождение. Адвокат звонил мне каждый день и докладывал обстановку.

Тем временем я съехала с нашей квартиры, отвезла все вещи Романа к его матери, сократила персонал в фирме, оставив только самые ключевые позиции, закрывала по возможности все дела, которые он по своей беспечности и самонадеянности наштамповал, поддерживала его мать (светлого и очень доброго человека, которого я искренне любила).

Я ждала даты суда по досрочному освобождению, перевезла свои вещи и собаку к своей матери, планировала, чем займусь, как только все моменты будут улажены.

Но все было бы слишком просто, если бы закончилось так.

Утром звонок, смотрю Давид. Время – 8 утра.

– Алло, Давид, я еще глаза не открыла.

– Полина, Роман в карцере. Я не знаю, что произошло, но теперь об условно-досрочном не может идти и речи. Я его тут не представляю совсем. Мне кажется, здесь даже птицы не летают.

– Вы, как всегда, очень образно мыслите, а если не уходить в драму, какие перспективы?

– Единственное свидание в ближайшие три месяца возможно завтра. Дальше не понятно. Я останусь в канцелярии посмотреть бумаги. Вы приедете?

– Да.

И я дала отбой.

На следующий день Вадим отвез меня в Ярославль. Вокруг все такое серое, первый снег, на дворе уже заканчивался октябрь. Обшарпанное здание проходной, высокие стены с колючей проволокой. Десять утра, время свиданий. Скромная очередь на заполнение заявлений, которое Давид уже подал за меня, Вадим ушел оформлять передачу.

Вот это у меня карьера, думаю я. Из Парижа в Ярославль.

Нас заводят в комнату, где сидят еще надзиратели. За мутными стеклами уже сидят заключенные. Ты проходишь и садишься напротив своего абонента. Старые телефоны, такие же серые, как и стены. Люди в серой робе, с белыми нашивками фамилии на груди.

Я с трудом узнала его. Побритый налысо, осунувшийся и бледный, он сидел, опустив голову. Ждал Давида. Когда он увидел меня, он закрыл лицо руками, а когда убрал их – по щекам текли ручьями слезы. Он взял трубку и не смог сказать ни слова.

Так мы и сидели, я с трубкой у уха, а он зажимал ее в руках и закрывал рот, чтобы не рыдать. Прошло минут 15. Жестом я показала, чтобы он поднес трубку к уху:

– Давай, я буду говорить, а ты слушай, приходи в себя и успокаивайся. Нам надо решить вопросы по компании, по офису, сотрудникам, долгам.

– Прости меня. Я так нас подвел. И…– он запнулся, – я был уверен, что ты после этого меня бросишь. И вот ты тут… – и он снова заплакал.

Я смотрела на него, и мне было его искренне жаль. И было очень грустно, что вся наша история закончилась предательством и ложью, и что, как бы плохо он ни поступил со мной, мне очень не хочется, чтобы этот молодой мужчина проводил свою жизнь здесь. Сердце мое сжималось от таких быстрых метаморфоз в его облике.

– Скажи мне, ты еще меня любишь? – взмолился он и приложил ладонь к стеклу.

– Да, я все еще люблю тебя.

Моя ладонь прислонилась к месту отпечатка его руки.

– Не бросай меня. Я сойду с ума, если не буду знать, ради чего мне жить.

– Не брошу. Пока ты тут, я буду в твоей жизни.

Я приезжала раз в два или три месяца, когда разрешали встречу.4 часа длится длинное свидание через стекло, и я приходила провести это время с ним. Через адвокатов мы передавали друг другу письма. Я писала про работу, его мать, дочь. Он про свою любовь и планы, куда он хочет поехать и где побывать, какие книги удалось прочесть, жаловался на здоровье, условия быта, плохую еду. Письма были очень наивны. И меня совершенно не трогали. Лучшее лекарство – исключить прямое общение, было реализовано самым кардинальным способом. И это ощущение отдаления начало нарастать и укрепляться. Я много работала, вела дела компании, пошла на уроки живописи и снова начала жить жизнью, где я была самостоятельной единицей. Переехала к маме, гуляла с собакой, писала картины в свой единственный выходной, и мне уже не казалось, что моя жизнь будет какой-то удивительной.

Я поседела, похудела, и внутри меня разрослась черная дыра, которая поглощала хорошие и плохие эмоции, меня ничего не радовало, ничто не веселило, и вместе с тем, удивительное спокойствие поселилось внутри.

Роман не был бы Романом, если бы в очередной раз не поменял свое мнение, касаемо моего участия в его тюремных буднях. Если вначале он был благодарен и сентиментален, говорил, что здесь мне не место, что о длительных свиданиях не может быть и речи, потому что могут быть вши, то буквально через пару месяцев он стал говорить про заключение брака в стенах колонии, а потом и о том, что «другие же жены приезжают и на два и на три дня, потом просто шампунем специальным моют голову».

Но это уже я не слышала, эти слова ударялись о невидимое стекло, под которое я себя поместила. Однажды, когда он был особенно настойчив и начал меня пытаться шантажировать «моей недостаточной любовью и преданностью», я спокойно ответила:

– Тебе никто не мешал сходить в ЗАГС у дома, когда ты был под домашним арестом. Ты тогда сказал: «Не ко времени». Ну что ж. Теперь я возвращаю твои же слова обратно. Свадьба в колонии – абсолютно точно не для меня. И если я не дотягиваю по твоей шкале любви и доблести, я могу вернуть кольцо, и забудем об этом.

Спесь слетела моментально. Видимо по моим глазам было понятно, что я не шучу.