Победитель остается один

Он взбунтовался против существующего порядка и совершил настоящий переворот в системе, определяющей путь фильма к массовому зрителю. Один лишь Роберт Редфорд попытался в свое время совершить нечто подобное, создав фестиваль независимых кинематографистов – но и он, несмотря на десятилетия отчаянных усилий, все же не сумел преодолеть барьер, приводивший в движение сотни миллионов долларов в США, Европе и Индии. А Джавиц Уайлд стал победителем.

Джавиц Уайлд, спаситель кинематографистов, человек-легенда, защитник малых сих, друг артистов, покровитель искусств, благодаря хитроумной системе – Морин не знала, как она действует, но видела ее эффективность, – смог взять под контроль кинотеатры во всем мире.

Джавиц Уайлд назначил ей назавтра десятиминутную встречу. И это означало только одно – он принял ее предложение. Осталось лишь обговорить детали.

«Я соглашусь на все. На все решительно», – повторяет Морин про себя.

Само собой разумеется, что за десять минут невозможно рассказать о том, что происходило в эти восемь лет – четвертую часть ее жизни – потраченные на создание фильма. Бессмысленно будет описывать, как она училась искусству режиссуры, как снимала рекламные ролики, а потом поставила две короткометражки, снискавшие успех в провинциальных городах и нескольких нью-йоркских барах, где устраивали просмотры «альтернативного кино». Как заложила в банке полученный по наследству дом, чтобы получить необходимый для съемок миллион. Как осознала, что эта встреча – ее последний шанс, ибо второго дома у нее нет и закладывать больше нечего.

Она следила за карьерой своих сокурсников, которые бились-бились, да и предпочли уютный мир коммерческой рекламы или скучную, но надежную работу в одной из многих компаний, выпускающих телесериалы. Ей этот путь заказан: после того как ее короткометражки были одобрительно приняты публикой, Морин стала мечтать о большем, и мечты эти уже стали ей неподвластны.

Она была убеждена, что ее миссия – преобразовать этот мир в нечто более пригодное для жизни. Объединившись с другими, подобными ей, показать, что искусство – не только способ забавлять или развлекать сбившееся с пути общество. Надо еще и показывать пороки и недостатки его лидеров, спасать детей, в эту самую минуту умирающих с голоду где-нибудь в Африке. Выявлять проблемы окружающей среды. Бороться против социальной несправедливости.

Слов нет, проект амбициозный, однако Морин уверена, что ей хватит упорства довести его до конца. А для этого нужно очистить душу и прибегнуть к тем четырем силам, которые всегда вели ее, а силы эти – любовь, смерть, мощь и время. Необходимо любить, потому что мы любимы Богом. Необходимо сознавать неизбежность смерти, чтобы острее чувствовать жизнь. Необходимо бороться, чтобы расти, – но при этом не угодить в ловушку власти, которую можем обрести в ходе этой борьбы, ибо знаем, что власть ничего не стоит. И наконец, необходимо как должное принимать, что наша душа – пусть даже она бессмертна – пребывает в плену у времени со всеми его ограничениями и возможностями.

Но душа и в этом состоянии может работать над тем, что дарует ей отраду и удовольствие. И Морин своими фильмами внесет свой вклад в спасение распадающегося у нее на глазах мира, в преобразование действительности, в изменение рода человеческого.

Потеряв отца, который всю жизнь сетовал, что так и не смог заниматься тем, о чем всегда мечтал, Морин поняла нечто очень важное: разительные перемены происходят с человеком именно в такие кризисные моменты.

Ей бы не хотелось повторить судьбу отца. Неприятно было бы сказать дочери: «Я хотела и в определенную минуту даже могла, но не нашла в себе мужества рискнуть всем». И получив наследство, она тотчас поняла, что оно дано ей по одной-единственной причине – ради того, чтобы она выполнила свое предназначение.

И Морин приняла этот вызов. Еще в ранней юности, в отличие от своих сверстниц, мечтавших стать киноактрисами, она хотела лишь рассказывать истории, которые заставят будущие поколения людей улыбаться и мечтать. Примером ей служил «Гражданин Кейн» – фильм о радиокомментаторе, осмелившемся критиковать могущественного газетного магната, ставший классикой не только благодаря сюжетной канве, но еще и потому, что новаторски и творчески затрагивал этические и технические проблемы своей эпохи. Одним-единственным фильмом его создатель обессмертил свое имя.

Одним-единственным. И первым.

И это при том, что сам Орсон Уэллс никогда больше не смог достичь взятой им высоты. При том, что сошел со сцены (да, так бывает), и сейчас его помнят только исследователи и знатоки кино. Нет сомнения, что скоро кто-нибудь заново откроет его гений. Уэллс оставил потомкам не только своего «Гражданина Кейна», но и преподал им урок: достаточно сделать блистательный первый шаг – и вся твоя дальнейшая карьера обеспечена.

Морин поклялась себе, что никогда не забудет, через какие трудности и испытания ей пришлось пройти. И постарается сделать так, чтобы человек стал вести более достойное его существование.

А поскольку первым может быть только один фильм, она сосредоточила все свои нравственные и физические силы, всю эмоциональную энергию на единственном проекте. Не в пример друзьям, рассылавшим сценарии, синопсисы, сюжеты и работавшим одновременно над несколькими идеями, ни одна из которых, впрочем, не приносила результатов, Морин душой и телом предалась своим «Тайнам подземелья» – истории о том, как пять монахинь попадают в руки сексуального маньяка. И вместо того чтобы попытаться обратить его к вере и нормам христианства, приходят к выводу, что возможно только одно решение – принять правила его извращенного мира и отдаться ему, чтобы он через любовь сумел постичь величие Бога.

Замысел ее был прост: голливудские актрисы, как бы знамениты они ни были, лет в тридцать пять исчезают с экранов. Они продолжают мелькать на страницах глянцевых журналов, посещают благотворительные вечера, блистают на празднествах, церемониях и торжествах, а потом стараются подогреть гаснущий интерес замужествами и разводами, а также публичными скандалами – но былую славу им удается вернуть лишь на несколько месяцев, недель или дней. И в этом промежутке между невостребованностью и полнейшим забвением деньги уже не играют для них особо значительной роли: они готовы принять любое предложение – лишь бы снова появиться на экране.

И Морин приблизилась к женщинам, которые всего десять лет назад находились на вершине славы, а теперь, с ужасом чувствуя, как уходит из-под ног почва, отчаянно пытались вернуться туда, где были раньше.

В таком деле, как кино, немыслимо начинать со смирения и самоуничижения. Великая тень Орсона Уэллса являлась ей во снах: «Замахнись на невозможное. Перемахни несколько ступенек, раз уж по воле судьбы оказалась у подножия. Лезь вверх, пока не выдернули лестницу. Будет страшно – помолись, но не отступай». Она знала – у нее великолепный сюжет, первоклассный актерский состав, а потому необходимо снять такое кино, которое было бы принято крупными студиями и дистрибьютерами, но при этом – не поступиться качеством.

Необходимо сделать так, чтобы искусство и коммерция шли рука об руку.

А прочее – оно прочее и есть. Критики, склонные к умственной мастурбации и обожающие фильмы, которые невозможно понять. Маленькие зальчики, откуда ежевечерне выходит полдесятка ценителей, чтобы после просмотра засесть до утра в баре и в густом табачном дыму обсуждать сокровенную суть той или иной сцены (придавая ей зачастую противоположный смысл по сравнению с тем, что хотел сказать режиссер). Сами режиссеры, собирающие пресс-конференции, чтобы растолковать публике то, что должно быть совершенно очевидно безо всяких объяснений. Жалобы на государство, не оказывающее поддержки кинематографу. Манифесты и декларации, напечатанные в интеллектуальных журналах, многочасовые обсуждения и прения, сводящиеся в итоге все к тем же жалобам на отсутствие интереса, то есть финансирования. Одна-две статьи, появившиеся в крупных газетах и прочитанные только теми, кого это касалось впрямую или их домашними.

Кому под силу изменить мир? – Суперклассу. Тем, кто делает. Тем, кто способен воздействовать на поведение, разум и душу максимального возможного числа людей.

Поэтому она жаждала встречи с Джавицем Уайлдом. Для этого ей нужен «Оскар». И Каннский фестиваль.

А поскольку ничего этого не добьешься «демократической» работой – другие люди хотят всего лишь высказать свое мнение о наилучшем способе делать то-то и то-то, но не рисковать, – Морин пошла ва-банк. Наняла съемочную группу, несколько месяцев переписывала и правила сценарий, уговорила превосходных – и при этом безвестных – операторов, художников, актеров на роли второго, суля ничтожные деньги, но многообещающую возможность грандиозно «засветиться». На всех сильное впечатление оказывал список пяти главных героинь («Воображаю, сколько они запросили!»), все сначала требовали крупных гонораров, а потом убеждались, что участие в этой затее будет очень важно для их карьеры. Морин так загорелась своей идеей, что, казалось, ее энтузиазм открывает ей все двери.

Оставалось нанести последний и решительный удар. Писателю или музыканту недостаточно создать нечто талантливое и значительное: нужно еще, чтобы его творение не плесневело в ящике стола или на полке хранилища.

Необходимо «засветиться».

Она послала экземпляр сценария только одному человеку – Джавицу Уайлду. Привела в действие все свои связи. Стойко сносила все унижения, но не сворачивала с пути. Ей грубили, над ней смеялись, но она продолжала верить, ибо вложила в свое создание всю себя. Так продолжалось до тех пор, пока на сцену не вышел ее бывший возлюбленный. И Джавиц Уайлд назначил встречу.

И в этом павильоне она устроилась так, чтобы видеть его и предвкушать их беседу, которая произойдет через два дня. Внезапно она замечает, что взгляд его становится невидящим, а тело обмякает. Один из его спутников вертит головой, оглядываясь назад, озираясь по сторонам и не вынимая руку из-за борта пиджака. Другой хватает телефон и непослушными пальцами поспешно набирает несколько цифр.

Что-нибудь случилось? Но люди, сидящие неподалеку, продолжают как ни в чем не бывало разговаривать и пить, наслаждаясь солнцем, фестивалем, праздничной атмосферой и прекрасными телами вокруг.

Джавица пытаются поднять и увести, однако он, похоже, не может пошевелиться. Да нет, наверное, просто перепил… Усталость… Стресс… Что ж еще?

Ничего другого и быть не может! Она прилетела сюда из такой дали, она была в двух шагах от исполнения своей мечты, и вот…

Слышится вой сирены. Должно быть, полиция пытается расчистить путь через вечно забитую магистраль какому-нибудь ВИПу.

Спутник Джавица забрасывает его руку себе за плечи, выдергивает его со стула и тащит к дверям. Сирена все ближе. Второй продолжает озираться по сторонам. В эту минуту они встречаются взглядом.

Джавица волокут к выходу. Морин спрашивает себя, как это такой хрупкий на вид человек умудряется без видимых усилий тащить такую тушу.

Вой обрывается у самого входа в огромный шатер. В эту минуту Джавиц уже скрылся из виду, а второй его «друг», по-прежнему держа руку за бортом пиджака, подходит к ней.

– Что случилось? – в испуге спрашивает Морин. Лицо человека, остановившегося перед нею, кажется высеченным из камня – такие лица бывают у профессиональных убийц.

– Сама знаешь, что случилось, – отвечает тот с каким-то странным акцентом.

– Ну да, я видела, что ему стало плохо… Что с ним?

Человек не вынимает руку из-за пазухи. Морин в этот миг осеняет: этот маленький инцидент можно будет превратить в огромный шанс.

– Давайте, я помогу чем-нибудь… Можно?

Тот по-прежнему цепко следит за каждым ее движением, но держится уже не столь напряженно.

– Можно, я поеду с вами? Я знакома с Джавицем… Я дружна с ним…

Целую вечность спустя – хотя на самом деле прошло не более доли секунды – мужчина разворачивается и торопливо уходит в сторону Круазетт, ничего ей не ответив.

Морин лихорадочно соображает. Почему этот человек сказал, что она знает, что случилось? И почему так внезапно утратил к ней всякий интерес?

Прочие гости ничего не заметили – ну, разве что звук сирены привлек на миг их внимание, но они решили: наверное, что-то стряслось на улице. Сирены плохо вяжутся с морем и солнцем, с коктейлями и знакомствами, с красавцами и красавицами, с представителями племен «бронзовых» и «бледных». Сирены принадлежат к другому миру – где происходят аварии, катастрофы, сердечные приступы, преступления. А потому совершенно не интересуют никого из присутствующих.

Голова Морин работает теперь четко. Что-то произошло с Джавицем, и это «что-то» – подарок небес. Она подбегает к выходу и видит, как по резервной полосе, закрытой для других машин, уносится на высокой скорости карета «скорой помощи», снова включившая сирену.

– Там мой друг! – говорит она охраннику. – Куда его везут?

Тот сообщает название клиники. Ни секунды не тратя на размышления, Морин бросается ловить такси. И лишь десять минут спустя сознает: такси просто так по городу не ездят – их вызывают швейцары к дверям отелей и получают за это щедрые чаевые. У Морин денег нет, и потому она входит в пиццерию, показывает план города, и ей объясняют, что до нужной ей больницы полчаса ходу, вернее бега.

Что ж, это ей нипочем, она всю жизнь бегает.

12:53 РМ