Заир

Нет. Ибо в самом вопросе уже скрыта моя неспособность удержать рядом с собой любимую женщину. Стоит ли разыскивать ее, чтобы убедить вернуться? Умолять, выклянчивать еще один шанс на спасение нашего брака?

Какая нелепость – уж лучше страдать, как страдал я раньше, когда те, кого я любил, бросали меня. Страдать и зализывать раны. Сколько-то времени я буду неотступно думать об Эстер, буду упиваться горечью, буду раздражать своих друзей тем, что говорить со мной можно только об этом. Я буду пытаться объяснить, оправдать случившееся, буду по минутам вспоминать жизнь с нею, а потом приду к выводу, что она поступила со мной жестоко, тогда как я старался изо всех сил. Появятся другие женщины. На улице в каждой встречной мне будут мерещиться черты Эстер. Я буду страдать днем и ночью, ночью и днем. И так будет продолжаться неделями, месяцами, и займет, наверно, чуть больше года.

Но вот в одно прекрасное утро я проснусь и поймаю себя на том, что думаю о другом, и пойму – худшее позади. Рана в сердце, сколь бы тяжкой она ни была, затянется, ко мне вернется способность наслаждаться красотой жизни. Так бывало раньше, так, я уверен, произойдет и на этот раз. Недаром сказано: «Если один уходит, то для того, чтобы дать место другому» – и я вновь встречу любовь.

А пока можно посмаковать мой новый статус – ведь я теперь холостяк-миллионер. Могу ухаживать за кем пожелаю, никого не стесняясь. Могу вести себя на вечеринках так, как никогда прежде себе не позволял. Слухом земля полнится, и уже очень скоро многие женщины – юные и не первой молодости, богатые и не очень, умные или, по крайней мере, достаточно образованные, чтобы сказать то, что, по их мнению, мне приятно будет услышать, – постучат в мою дверь.

Хочу верить, что это прекрасно – быть свободным. Снова быть свободным. Готовиться к встрече с истинной любовью, с любовью на всю жизнь, с той, кто ждет меня и никогда не заставит вновь пережить нынешнее унижение.

Допиваю шоколад, смотрю на часы, сознавая, что рановато еще предаваться приятному ощущению того, что я снова – часть человечества. На мгновение тешу себя мечтой о том, что Эстер вот сейчас появится в дверях, пройдет по этим дивным персидским коврам, молча сядет рядом, закурит, устремит взгляд за окно, сожмет мою руку. Проходит полчаса, полчаса я верю в только что выдуманную мной историю, а потом понимаю, что это – очередная игра воображения.

Я решаю домой не возвращаться. Подхожу к стойке портье, прошу дать мне номер, зубную щетку, дезодорант. Отель переполнен, но управляющий ухитряется предоставить мне прекрасный «люкс» с видом на Эйфелеву башню. Крыши Парижа. Светятся окна – семьи собираются за воскресным ужином. Ко мне возвращается ощущение, испытанное не так давно на Елисейских Полях: чем прекрасней все вокруг, тем более отверженным я себя ощущаю.

Никакого телевизора. Никакого ужина. Я сижу на террасе и вспоминаю свою жизнь, – жизнь человека, который с юности мечтал стать знаменитым писателем, а потом вдруг увидел, что реальность разительно отличается от мечты: он пишет на языке, на котором почти никто не читает, – в его стране, как утверждают, вообще нет читателей. Родители настаивали, чтобы он поступил в университет («да не все ли равно, сынок, в какой – лишь бы получить диплом, а без диплома ты в жизни не пробьешься»). Он бунтует, становится хиппи, странствует по свету, встречает некоего музыканта, пишет тексты для его песен и неожиданно начинает зарабатывать куда больше своей сестры, которая слушалась папу с мамой и стала инженером-химиком.

Я сочиняю новые и новые стихи, певец пользуется все большим успехом, покупаю несколько квартир, ссорюсь с певцом, но это уже не страшно – у меня достаточно денег, чтобы несколько лет прожить не работая. Первый брак: жена старше меня, я многому учусь у нее – и тонкостям секса, и английскому, и тому, что утро может начинаться далеко за полдень. Но дело кончается разводом, ибо, по ее мнению, я – «существо эмоционально незрелое и не пропускаю ни одной грудастой девчонки». Женюсь во второй, потом в третий раз – я доверяю этим женщинам, я обретаю с ними душевное равновесие, но, достигнув того, чего хотел, сознаю, что это вожделенное равновесие сопровождается тоской и скукой.

Еще два развода. И снова – свобода, вернее, ощущение свободы, ибо она – не в отсутствии обязательств, а в возможности выбирать – перед кем лучше всего эти обязательства нести.

Продолжаю искать любовь и сочинять стихи. Когда меня спрашивают, кто я, отвечаю: писатель. Когда мне говорят, что знают лишь тексты моих песен, отвечаю, что это – лишь часть моего творчества. Когда собеседник, извинившись, сообщает, что не читал моих книг, отвечаю: я работаю над неким проектом. Это ложь. На самом деле у меня есть и деньги, и связи, нет лишь одного – отваги написать книгу, ибо моя мечта с течением времени стала неосуществимой. Если я попробую и провалюсь, то не буду знать, как прожить после этого остаток жизни, так что лучше лелеять свою мечту, чем взять и своими руками загубить ее.

Однажды я давал интервью некой журналистке – ее интересовало, как это так получается, что мое творчество известно по всей стране, а меня не знает никто, ибо «светился» в СМИ только мой певец. Она была красива, умна, немногословна. Вскоре мы опять встретились на какой-то вечеринке, и, раз уж она была «не при исполнении», я попытался в тот же день затащить ее в постель. Я влюбился, а она решила, что я – «под дозой». Отказ. Телефон неизменно занят. Чем упорней она сопротивляется, тем сильней меня к ней влечет.

И вот наконец мне удается уговорить ее провести со мной уик-энд в моем загородном доме (бунтарь, изгой, паршивая овца, однако же единственный из всех моих друзей обзавелся к тому времени подобием виллы).

Трое суток мы провели с глазу на глаз. Смотрели на море, я стряпал, она рассказывала мне всякие забавные случаи из своей журналистской практики и вот в конце концов влюбилась в меня. Вернулись в город, она стала регулярно ночевать у меня. Как-то утром она ушла раньше обычного, а вернулась со своей пишущей машинкой: с этого дня, без объяснений и признаний, мой дом стал превращаться в ее дом.

Пошли обычные и привычные споры и ссоры – как и всем ее предшественницам, ей хочется стабильности, верности, а я вечно ищу приключений и новых, неизведанных ощущений. Но на этот раз связь получилась длительной, и все же спустя два года мне показалось, что настало время ей перевезти обратно свою машинку и все прочие вещи.

– Думаю, это будет правильно.

– Но ведь ты меня любишь, и я тебя люблю. Разве не так?

– Не знаю. Если спросишь, хорошо ли мне с тобой, я отвечу: «Да». Но если спросишь, смогу ли я жить без тебя, я отвечу то же самое.

– Я никогда не жалела, что не родилась мужчиной, мне нравится быть женщиной. В конечном счете все, чего вы требуете от нас, – это умение сносно готовить. А вот мы требуем от мужчин всего, всего решительно – чтобы добычу приносил, и любовником был, и защищал, и оберегал, и кормил, и чтобы при этом был человеком успешным.

– Не о том речь – я сам себя вполне устраиваю. Мне хорошо с тобой, но я уверен, что ничего из этого не получится.

– Тебе хорошо со мной, а с самим собой – не очень. Ты все время ищешь приключений, чтобы отвлечься от чего-то важного. Тебе нужно постоянно впрыскивать в кровь адреналин, ты забываешь, что в жилах должна течь кровь – и ничего больше.

– Я не отвлекаюсь от важного. Да и что, по-твоему, важно?

– Написать книгу.

– Я могу взяться за это хоть сейчас.

– Вот и возьмись. Потом, если захочешь, мы расстанемся.

Ее подначка кажется мне полной чушью – я способен написать книгу в любой момент: у меня есть знакомые издатели, журналисты, люди, многим мне обязанные. Эстер боится меня потерять, этим все и объясняется. Довольно, говорю я, наши отношения подошли к концу, и речь не о том, что она считает, будто делает меня счастливым. Речь о любви.

А что такое любовь, спрашивает она. Больше получаса я распространяюсь на эту тему, а потом понимаю, что определить любовь не могу.

Что ж, говорит она, если не можешь определить, что такое любовь, попробуй написать книгу.

При чем тут книга? Что общего между книгой и любовью? Я сегодня же уйду отсюда, а она может оставаться здесь, сколько ей будет угодно. Я поживу в отеле, пока она не подыщет себе другое жилье. Отлично, говорит она, с ее стороны возражений нет, я могу идти хоть сию минуту, и не позднее, чем через месяц, она отсюда съедет. Собирай чемоданы, а она пока почитает. Уже поздно, уеду завтра утром. Нет, она предлагает не тянуть и не откладывать, утром я могу потерять решимость. Ты так мечтаешь от меня избавиться, спрашиваю я. Со смехом она отвечает, что это моя инициатива. Мы идем спать, а утром мне уже не так сильно хочется уйти, я считаю, что должен все хорошенько обдумать. Эстер, однако, вовсе не считает, что вопрос исчерпан: подобные эпизоды будут повторяться, она будет несчастна и тогда в свой черед захочет бросить меня. Но только в этом случае намерение немедленно будет претворено в жизнь, и она тотчас сожжет за собой мосты. В каком смысле, спрашиваю я. Влюблюсь, заведу любовника.

Она уходит в свою редакцию, а я решаю устроить себе выходной (помимо сочинения текстов, я работаю в компании грамзаписи) и усаживаюсь за машинку. Потом встаю, листаю газеты, отвечаю на письма: сперва – на важные, а когда важных не остается – на все прочие. Записываю дела на завтра, слушаю музыку, слоняюсь по улицам моего квартала, завожу разговор с булочником, возвращаюсь домой. День прошел, а я не сумел выдавить из себя ни единой фразы. И прихожу к выводу, что ненавижу Эстер, которая заставляет меня делать то, что мне делать не хочется.

Вернувшись из редакции, она, ни о чем не спрашивая, уверенно говорит, что я ничего не написал, потому что взгляд у меня сегодня – такой же, как вчера.

Работать буду завтра, думаю я, но все же вечером вновь сажусь за письменный стол. Потом читаю, смотрю телевизор, слушаю музыку, опять возвращаюсь к машинке – и так проходят два месяца: стопа бумаги с «первой фразой» растет, а я не в силах завершить абзац.

Исчерпаны все мыслимые объяснения: в этой стране никто ничего не читает, я еще не придумал сюжет, я придумал превосходный сюжет, но пока не знаю, как его развить. Помимо всего прочего, я страшно занят – я сочиняю очередную статью или стихи для очередной песни. Проходит еще два месяца – и вот Эстер появляется на пороге, держа в руке авиабилет.

«Хватит, – говорит она. – Хватит притворяться, что ты занят, что ты ответственнейшим образом относишься к своим служебным обязанностям, что все человечество нуждается в том, что ты делаешь. Улетай на время».

Я могу стать главным редактором газеты, где время от времени печатаю репортажи, а могу – президентом компании, для которой мастерю тексты и где меня держат потому лишь, что не хотят, чтобы переманили конкуренты. Я всегда могу вернуться и заняться тем же, чем занят сейчас. А вот мечта моя больше ждать не может. Надо либо исполнить мечту, либо позабыть ее.

И куда же мне лететь?

В Испанию.

Разбиваю несколько стаканов, доказывая, что билеты стоят дорого, что я не могу сейчас отлучиться, что это поставит под удар мою карьеру, что потеряю партнеров, что проблема не во мне, а в наших отношениях. Если я захочу написать книгу, никто и ничто мне не помешает.

«Ты можешь, ты хочешь, однако же не пишешь, – говорит Эстер. – А поскольку, что бы ты ни утверждал, дело все-таки в тебе, будет лучше, если какое-то время ты побудешь один».

Она показывает мне карту. Итак, я долечу до Мадрида и там сяду в автобус, который отвезет меня в Пиренеи, на границу с Францией. Там начинается проложенная еще в Средневековье дорога – Путь Сантьяго: ее придется одолеть пешком. В конечной точке Эстер будет ждать меня. А сейчас она согласна со всем, что я говорю: и что я разлюбил ее, и что еще недостаточно прожил, чтобы без остатка посвятить себя литературе, и что думать больше не желаю о том, чтобы стать писателем, и что все это – не больше чем отроческие мечты.

Да это просто бред какой-то! Женщина, с которой я связан уже два долгих года – целая вечность для романа! – решает за меня, определяет мою жизнь, заставляет меня бросить работу и пешком пересечь целую страну! К такому бреду следует отнестись серьезно. И несколько дней подряд я пью, и напиваюсь, причем Эстер, которая терпеть не может спиртного, пьет вместе со мной. Я делаюсь зол и раздражителен, твержу, что она просто завидует моей независимости и что эта безумная идея появилась только потому, что я решил ее бросить. А она отвечает, что все зародилось, когда я еще ходил в школу и мечтал стать писателем, а теперь пришла пора делать выбор – либо я одолею себя, либо до конца своих дней так и буду жениться, разводиться, рассказывать чудные истории о своем прошлом – и опускаться все больше, падать все ниже.

Само собой разумеется, я не могу признать, что Эстер права – хоть и допускаю, что это так. И чем яснее я сознаю ее правоту, тем сильней злюсь. Она кротко сносит мои приступы – и только напоминает, что день отлета близится.

И вот однажды ночью, незадолго до вылета, она впервые отвергла мои домогательства. Я выкурил целую самокрутку с гашишем, опорожнил две бутылки вина и, так сказать, отрубился посреди комнаты. А проснувшись, понял, что достиг самого дна и теперь мне ничего не остается, как начать подъем на поверхность. И я, так гордившийся своей отвагой, сполна осознал, до чего же я трусливый, косный, посредственный человек. В то утро я разбудил Эстер поцелуем и сказал, что согласен.

Я улетел в Испанию и тридцать восемь дней шел по дороге Сантьяго. Прибыв в Компостелу, понял, что только теперь и начинается настоящее путешествие. Я решил обосноваться в Мадриде, живя на «авторские» и сделав так, чтобы между мною и плотью Эстер пролег океан – мы еще не разведены официально и по телефону говорим регулярно и довольно часто. Это удобно – быть женатым мужчиной, знающим, что можно в любой момент вернуться в супружеские объятия, и при этом пользоваться всеми прелестями полной независимости.

Я последовательно увлекся сначала ученой каталанской дамой, потом аргентинкой, мастерившей ювелирные изделия, потом девушкой, певшей в метро. Отчисления продолжают поступать – и в количестве, достаточном для привольной праздной жизни, так что времени у меня сколько угодно, хватит и на то, чтобы написать книгу.

Но книга может подождать до завтра, потому что мэр Мадрида решил, что город должен превратиться в сплошное празднество, придумал забавный слоган – «Мадрид меня мочит», – и побуждает граждан кочевать всю ночь из бара в бар, все так забавно, так интересно, дни коротки, а ночи долги.

И в один прекрасный день мне звонит Эстер и сообщает, что собирается ко мне: по ее словам, мы наконец должны раз и навсегда выяснить отношения. Прилет назначен на следующую неделю, что дает мне возможность придумать целую цепь отговорок («Еду на месяц в Португалию», – говорю я девице, которая раньше пела в метро, а теперь живет в пансионе и каждый вечер вместе со мной наслаждается мадридским весельем).

Я прибираю квартиру, уничтожая малейшие следы присутствия женщины, заклинаю приятелей не проболтаться: «Сами понимаете – жена приезжает».

По трапу сходит неузнаваемая – коротко и ужасно остриженная – Эстер. Мы едем по Испании, осматривая маленькие городки, которые так много значат для одной ночи и которые забываешь, едва покинув. Посещаем бой быков и фламенко, я веду себя как самый образцовый супруг: мне хочется, чтобы у Эстер создалось впечатление, будто я ее все еще люблю. Не знаю, зачем мне это надо – может быть, потому, что в глубине души она сознает: мадридский сон когда-нибудь кончится.

Я сетую, что мне не нравится ее новая прическа, и она, спустя какое-то время обретя свой прежний облик, вновь хорошеет. До конца ее отпуска остается всего десять дней, я хочу, чтобы у нее были приятные воспоминания, а я останусь один в Мадриде, и все пойдет по-прежнему: коррида, дискотеки, начинающиеся в десять утра, нескончаемые разговоры об одном и том же, пьянство, женщины, и опять коррида, и опять женщины, и опять спиртное – и никаких, решительно никаких обязательств и обязанностей.