Обитатели пустоты

Анжела взяла себя в руки и, сдерживая эмоции, стеклянными глазами посмотрела на мертвого сына. Она не произнесла ни слова за ту тягостную для нее минуту, отведенную врачом. Едва ли решилась разбудить томное молчание вопросом, как вдруг справа от нее истошно прошипел Родион. Схватившись за грудь, он облокотился на стену и в болезненном припадке замычал. Анжела в испуге подступилась к Родиону и спросила:

– Вам плохо? Позвать врача?

– Я сам врач, – выдавил он и вскрикнул от нахлынувшей боли.

Его телом взыграла дрожь, а разум овили странные видения. Он почувствовал, как что-то взметнулось по его спине и заставило его вывернуться до хруста в позвоночнике. Родион застыл, вцепившись взглядом в серый потолок. Женщина отпрянула, в исступлении смотря на него, принявшего неестественно пугающую позу. Его руки находились за спиной, пальцы растопырены. Он с раскрытым ртом стоял беззвучно, в его глазах блуждала тень кошмара от позабытой боли. Анжела намеревалась убежать за помощью, но ее что-то остановило. Как и все вокруг, она замертвела, глядя на Родиона, и в голове ее зазвучал непередаваемый голос, точно сама преисподняя решила с ней заговорить.

«Страх беспощаден перед людьми, – перед существами низшей степени, что считают себя владыками смертных земель. Страх осязаем и плотен, он существует рядом с каждым на протяжении всего краткого цикла, который у вас называется жизнью. Вы питаете его своими словами и мыслями, от чего сами страдаете, взывая о помощи всякий раз, когда он касается вас когтистыми лапами. Отростки скручивают ваши руки, ноги, голову и туловище, не давая вдыхать воздух свободы, ведь вы боитесь ее, как и всего, что вас окружает.

Страх – часть вашего никчемного сознания, бурлящего в гнилых телесах. Вы не достойны жизни, ведь боитесь ее, страшитесь каждой секунды, просите защитить вас от того, чему ваш скудный ум не может дать четкого определения. Вы именуете это страхом, но не знаете истинного названия и его предназначения. Он родился в ту минуту, когда миллионы лет назад первое существо, нареченное человеком, увидело меня, мою личину.

Страх – жарче пламени и холоднее льда, он проникает во чрево подсознания и крутит вами, уничтожая все то, что для вас прекрасно, искореняя в каждом жизнь. Но что для вас жизнь? Ее не существует, пока в телах течет огонь соблазна узнать больше, чем вам дано. Вы не способны испытать удовлетворение от запахов и похоти, ведь вами движет ужас тех последствий, что предрешены столетия назад.

Страх – затвердевшей глиной сидит в чертогах подсознания и тает, растекаясь по сосудам гноем, когда пожар трагедии настигает вас врасплох. Вы соседствуете с миром, где правит боль, – у вас зовется это так, ведь вы ее боитесь. Но как животное может давать именование тому, чего никогда не испытывало? Вы не переживали истинной боли, не переносили на себе те муки, что сделали бы из вас разумных тварей, а не людей, чьи души – в оковах страдания в собственных фантазиях. Вы существуете в этой реальности, как на задворках идеальной вселенной, подарившей вам шанс на развитие. И будь вы умны, то использовали бы его миллионы лет назад, до рождения в ваших умах того, кого теперь вы называете богом».

Анжела очнулась, будто ото сна. Она стояла рядом с Родионом и смотрела на тело сына. Врач, до этого пребывавший в изломанном положении, находился в неведении того, что с ним произошло. Он встряхнул головой и судорожно огляделся.

– Простите, я отойду, – сказал он и похромал к раковине. Умывшись холодной водой, Родион взглянул на руки и заприметил под ногтями сиреневые точки, как у Петра Гринева. Мужчина все еще пребывал в состоянии, словно через него пустили ток: тело билось от холода, голова гудела, а в ушах стоял искристый звон.

– Значит, мне подойти за телом сына к одиннадцати? – прозвучал голос Анжелы за спиной Родиона.

Мужчина вытер лицо полотенцем, посмотрелся в зеркало и после продолжительного молчания выдал:

– Простите, но нужно дождаться результатов анализа. Они будут не раньше полудня.

– Но вы говорили…

– Знаю, – протянул Родион. – Я думал, что они уже готовы. Как только я получу все результаты, то позвоню вам и сообщу, когда сможете забрать его.

Анжела записала свой номер телефона на обрывке тетрадного листа, предоставленного Родионом. Она замялась, скрыв застенчивость уставших глаз. В нервном приступе женщина занырнула в сумочку, висевшую на ее руке, и достала кошелек. Вынув из него купюру в две тысячи рублей, Анжела протянула ее Родиону и сказала:

– Спасибо!

– Это еще что? – спросил в растерянности врач.

– Вам… за работу…

– Мне не нужны ваши деньги! – с гневом в голосе отстрочил Родион. – Оставьте их при себе!

Женщина хмыкнула, убрав деньги, после чего попрощалась и покинула холодные стены секционного зала.

За ней в помещение вошли двое мужчин невысокого роста. Их небритые лица выглядели хмурыми, но глаза сверкали в хмельной усладе. Один из санитаров подошел к Родиону, кивнул на тело Петра, лежавшее на холодильной полке, и спросил:

– Этого пакуем?

Родион в задумчивости посмотрел на труп и ответил:

– Нет, этот подождет. Я с ним не закончил. – Родион схватился за грудь, но не показал виду, что ему снова больно. Скорчив лицо, он выдавил из себя вздох и выпрямился во весь рост.

– Забирайте тело Ионова и везите в макияжную. Как закончу с Гриневым, я дам знать.

Родион дождался, когда санитары вывезли тело Ионова и ушли. Он опять перенес жуткое недомогание, взял трость и подошел к окну. Открыв неширокую форточку, заглотил свежий воздух. Его не покидала мысль, что внутри него кто-то шевелится, щекочет грудную клетку и точно пытается поговорить с ним на необыкновенном скрипучем наречии. Родиона тошнило, но рвота не прорывалась, как случилось это ранее.

Подойдя к зеркалу, он посмотрелся в него. Лицо выглядело измятым, словно он не спал неделю. Раскаленные глаза слезились, а под ними мешковатая кожа. Он взглянул на ногти, и тревога скользнула по сознанию. Если ранее под ними виднелись сиреневые точки, то теперь на их месте были уже пятна крупнее, но все того же цвета.

Задумавшись о своем состоянии, он вдруг замер в исступлении. В бешеном сердечном ритме его кожа поблекла. Схватив трость и сумку, Родион скорым шагом покинул зал. Он поспешно двигался по сырому коридору, часто моргал и в тихой истерии дергал головой. Поднявшись на первый этаж, он зашел в свой кабинет, быстро переоделся и вышел. Миновав стол, за которым сидел Генадич, он подступился к двери выхода.

– Уже уходишь? – спросил старик. Родион ничего не ответил, а лишь посмотрел на него искоса и ушел.

***

Когда Родион открыл дверь в свою квартиру, он сразу же учуял знакомый запах разложения. В тягучей тишине не прозвучало встречающее мурлыкание Костика, и в утреннем полумраке не ощущался мягкий бок трущегося о ногу кота. Родион нажал на включатель, и прихожую осветил приглушенный желтый свет лампочки, висевшей под плафоном, собравшим на себе многолетнюю пыль. Родион поставил сумку, разулся и не глядя сделав шаг, наступил на что-то неприятное. Нога скользнула по ламинату, оставив за собой след розоватой слизи. Родион, в гадливости скривив лицо, посмотрел на то, что было у его ноги: влажный клок шерсти, облаченный в неприглядную массу кисельного цвета.

– Костик, – зовом разразился мужчина, – Костик, ты где?

Родион бодрым шагом последовал в зал, куда его вели жирные капли. Войдя в комнату, он вдруг перенес пронзительную боль в груди, где-то рядом с сердцем. Он скорчился и побледнел, словно что-то резануло его изнутри. Набравшись сил, в припадке жара мужчина все же сделал шаг вперед и поднял взор. Посреди комнаты лежало обездвиженное тело Костика, а вокруг него – лужица сиреневой субстанции, от которой лоснилась клочковатая черно-белая шерсть. Запрокинутая назад голова со слегка раскрытыми веками так и намекала на то, что жизнь угасла в этом исхудалом теле. Родион припал на колено и коснулся животного, но, ощутив липкую слизь, отпрянул. Верх взяла нежданная брезгливость, покидавшая его в те минуты эйфории, когда, вкушая сочные плоды охолодевших трупов, он сбрасывал с себя груз уязвимости к сопревшим особям, что порывались в его особый мир.

Он замычал, в психозе отвернувшись, отстранился и ничего не мог сообразить. Затем достал мобильный телефон, открыл в нем список номеров и пролистал вниз, до имени «Ветеринар Елена». Палец замер над значком зеленой трубки. Родион посмотрел на спортивную сумку и снова уронил взгляд на номер ветеринара. Выключив телефон, он положил его в карман и в неистовстве затопал по квартире. Должно быть, бесконечные шаги и громкие удары трости о пол выбивали из соседей снизу остатки выдержки.

Вскоре Родион зашел в кухню, открыл чайный шкафчик и достал из него пузырек с чистым спиртом. Открутив крышку, он вылил половину содержимого в граненый стакан, стоявший возле обугленного чайника на подоконнике, застеленном порыжелыми газетными листами. Разбавив спирт водой, он выпил его, не моргнув и глазом. Затем он кинулся к аптечке, открыл ее и принялся что-то искать, в припадке плывшего рассудка, выкидывая неугодные ему лекарства. Родион закричал в неврозе и снова бросился к пузырьку со спиртом. Вылив остатки содержимого на руки, он тщательно растер их, затем натер похолодевшее от ужаса лицо и вернулся в комнату, где на полу все также недвижимо находилось тело любимого питомца, которому не было и трех лет. Родион смотрел на Костика и вспоминал, как подобрал его у порога морга; как тот просился на руки, мяукал и мурчал; как он беспечно ластился, выпрашивая пищу, или то, как он приходил к нему ночами и ложился в ногах, кусая перед этим его пальцы. Воспоминания о котенке, спасшем его от одиночества после смерти матери, били в самое сердце, но заставляли действовать решительно. Родион расстегнул сумку и поставил ее рядом с Костиком, а сам наклонился к нему и аккуратными движениями проспиртованных рук пролез под скользкое тельце. Он отделил кота от ламината, пропитанного чем-то клейким и пахучим, как незрелый кориандровый плод. Поместив Костика в сумку, взглянул на него еще раз, а после застегнул ее и ушел в ванную. Родион, посмотрел на себя в зеркало. Его лицо не отражало тех эмоций, что бушевали в душе. Он был опустошен, как будто обескровлен. Он тщательно вымыл руки, затем умылся и вернулся в комнату, запятнанную мраком зашторенных окон.

Родион вызвал такси, оделся, взял сумку и спустился к подъезду. Ждать долго не пришлось, машина приехала быстро. Родион сел на заднее сиденье, а сумку положил себе на колени.

Поглощенный скверными домыслами, он вырывался из лихорадочной яви, боролся с собой, как делал это в минуты черствой изоляции, придуманной в тенистых уголках своего подсознания. Ощущая леденящую вены дрожь, Родион терялся в забвении, подобно вымыслам в голове, нагрянувшим в рассветных видениях. Он пребывал в упадке, и слабость, хлынувшая в голову, хлестала жесткой плетью, не позволяя дать себе очнуться.

Как в морфиновом беспамятстве он добрался до рабочего места – до зала с пустыми жестяными одрами, пропахшими гибельным духом. Родион поставил сумку на секционный стол, расстегнул ее и вынул тело кота. Он положил его на ложе и отступил на шаг назад. Припадок вновь настиг и вынудил склониться в адской боли. Ком подступил к горлу, а через секунду Родиона стошнило. Жидкая масса вместе с кровью текла по его подбородку, стон, а за ним и рев разбили торжествующую тишину мертвецких стен. Врач вцепился руками в стол, преодолевая муки, подтянулся и склонился над телом Костика. Родион взял скальпель и сделал неглубокий надрез на груди животного. Из-под кожи вырвалась плотная капля крови, после чего липкая шерсть расползлась, и взору мужчины предстало багровое нутро Костика. Родион отвернулся, не желая резать ниже. Рука дрогнула, и скальпель с железным грохотом выпал на стол. Внутри холодильной камеры, где лежало тело Гринева, что-то заскрежетало. Звук походил на страшный скрип ногтей о лист металла.

Родион, точно околдованный, подошел к холодильнику и выдвинул стол с лежавшим на нем раздутым трупом, что в ярком свете ламп выглядел едва не фиолетовым. Еще мгновение назад врач не допустил бы этого, но теперь им словно правил алчущий демон. Мужчина пригнулся к телу, впился пальцами в шрам и разорвал плоть, выпустив наружу сиреневую гущу, медленно ползущую к нему. Он замер и задрал нос к потолку. В тот миг субстанция приняла форму сабли и вонзилась Родиону в грудь, вырвав из него монструозный гвалт. Пластмассовый протез выпал из-под ноги, оставив Родиона на весу.

На шум примчал Генадич. Он открыл двери секционного зала и застыл, узрев инфернальную картину. Тело Родиона превращалось в хтоническую сущность, способную своим лишь видом вывести с ума. Оно не издавало ни звука, находясь под дьявольскими чарами, обрастало, как ядовитый гриб, наплывами кожных образований. Пузыристая тварь пульсировала и насыщалась чем-то, что текло по толстым каналам, протянутым от трупа Гринева. Родион лишился привычных для человека очертаний: по бокам из тела выросли волосатые отростки, похожие на корематы, как у мотыльков, но длиннее и противнее. С хрустом и багровыми брызгами разорвалось его лицо, а сквозь осколки черепа вытекла густая каша головного мозга. Как только орган полностью лишился тела, оставшись серыми подтеками на обрывках ткани, в опустошенном коробе разбитой головы явилось что-то белое, оно тянулось через горло вверх. Меж черепных обломков явился глаз огромного размера. Пытливый зрачок медленно плавал, как яблоко в молочном озере.

Опустошенное тело Гринева тянулось к монстру, срасталось с ним и приобретало неестественную форму, что в глазах охранника виделось совокуплением неземных существ. Тела увеличивались под жуткую гармонию шипения и благозвучную мелодию потусторонних звуков, походивших на громогласный щебет саранчи.

Генадич попятился, но позади него появилась Анжела. Она оказалась не одна, за ней стоял Александр, вероятно, решивший уточнить у Родиона, почему тот не желает отдавать женщине тело ее сына. Однако случиться этому было не суждено. Анжела едва не потеряла сознание, узрев события, приводящие любой человеческий ум в упадок.

Она увидела того, чей облик мог быть лишь острой фантазией бога извне. Та сущность, высившаяся над бетонным полом, над секционными столами, своим видом застила рассудок, заставляла выть внутри, но не извергать ни писка, и в страхе оказаться под взором мифического ужаса. Все наблюдавшие за действом кошмарной эволюции – за празднеством фантасмагорического рождения безымянной твари – будто были околдованными скульптурами: такими же бездвижными и белыми, как гранит. Шевелились только их зрачки в обездушенных безвестностью глазах.

Тело кота, лежавшее на секционном столе, вдруг встрепенулось. Из него потянулись каналы, вскоре встретившиеся с правителем. Костика изнутри проткнули острые, подобно паучьим, лапы. Животное поднялось. Его шея вытянулась, как пластилиновая. Голова повисла на кровавых жилах, но продолжала вертеться, точно живая. Нечто, некогда называвшееся котом, все еще жило, но теперь мертвой жизнью. Оно поднялось на паучьи лапы, спрыгнуло со стола и подбежало к людям, стоявшим у выхода. Тварь не решалась нападать, но кружила, обнюхивая все висевшей, как ненужный отросток, головой. Мясистые жилы между телом Родиона и котом вдруг напряглись. Монстр на длинных толстых связках невольно полз назад, его тянул к себе хозяин, забирал подобно конечности, слипавшейся с человеческой кожей.

Головы жертв сытились буйством убивающих сознание кошмаров. Они наблюдали за приближением твари, чья плоть кипела и рыхлилась, ручьилась гнойными потоками, но не могли сделать и шагу назад, ведь находились под полным контролем существа, один лишь вид которого мог отнять жизнь. Они недвижными предметами стояли, а все вокруг них замерло, даже мошки черными каплями застыли в воздухе. Одно в них было живо – мозг. Он принимал сигнал, который можно обругать отвратным скрипом, но скрип тот был ничем иным, как потусторонним голосом, пришедшим ниоткуда. Монструозный тон раздался в голове у каждого, и слышался он в такт, как наяву:

«Из века в век кошмар пропитывал людей, являлся им в обличиях, рожденных их личными фантазиями. Жалкие подобия здравой жизни звали меня, воспевали в песнях и молитвах, но как только я к ним приходил, они в безумном ужасе открещивались от своих прошений и изгоняли своего спасителя, сжигали на кострах моих носителей, топили в грязных водах, вешали, истязали в непостижимых уму машинах смерти. Они боролись за меня, но вскоре в страхе бежали с проклятых земель. Они видели во мне Дьявола, способного истребить все живое, но с этим они справлялись и сами, проклиная при этом меня.

Неприглядные насекомые, вы понятия не имеете, кто ваш бог, кто ваш творец и наставник. За светлой личиной мученика вы разглядели спасителя, дали ему имя и наивно преклоняетесь пред ним всякий раз, когда страх дышит вам в спину. Будь Господь таков, каким вы видите его, подарил бы он вам бесконечные страдания и черную бездну тайн? Ни один родитель не оставит свое дитя без ответов на вопросы.

В ваших жилах течет отрава, которой вы убиваете друг друга. Вы не вольны понимать жизнь и не способны отрицать смерть. Для вас это два разных понятия. Понятия, которые в ваши головы вложил ваш бог. Устами святых нечестивцев он веками лил в уши грязь, смеялся в лицо, когда вы шептались о своих планах. Так почему же вы до сих пор боитесь оказаться в мнимом раю, увидеть своего создателя и отчитаться перед ним о славных днях, что были прожиты впустую? Ответ прост: вы боитесь увидеть истинное обличие владыки судеб, страшитесь правды, что веками затмевала ваш хрупкий разум.

Вы не готовы изменить свой мир, наивно полагаясь на Всевышнего, дарованного вам неокрепшими умами, что создал вас и взрастил в тех муках, которых вы достойны. Глупые создания, отвергнувшие истинного творца, придумавшие себе идола, не способного избавить вас от страданий.