Обитатели пустоты

За пыльной ширмой вы – лишь тени, слепые обитатели пустот, готовые сражаться за глоток отравленного воздуха. И пусть я вам не вспомнюсь, как день, когда вы родились, но все же часть меня поселится грязным осадком в каждом из вас. Тела пропитает беспокойство, а в умах останется ледяная мысль о том, что вы мертвы, все человечество мертво.

Мне чуждо находиться среди вас, среди обезличенных грехами душ. Противно видеть ваши постные эмоции, слышать голоса и читать похотливые мысли. Здесь я по ошибке пробудился долей подлинного божества. Та оболочка, принявшая до этого меня, была сильна, но обезображена внутри, предана анафеме, как и все из человеческого рода. Я нашел того, кто умеет слышать, говорить и видеть. Безумца, спасшего мою крохотную частицу от заточения в земле, от стылой сыри, питающей живье с беспамятных времен. Я лицезрю каждого из вас и внемлю скудные слова, слагаемые в мысли, что ядом отравляют реки лет. Я лишь хочу вернуться в край – туда, откуда меня выдернули. И я доберусь до собственного рая, сокрытого вратами преисподней. Смогу вновь наблюдать за вами, продолжу отправлять своих приспешников за уникальными экспонатами, что пополнят мой мир, как ваш наполняют звери в зоопарке.

Вы заложники собственных фантазий и за личной верой пропадаете в дебрях исканий, отчуждаетесь, скрываясь от истины. Строя храмы на костях подобных себе, доказываете небу свою неразумность. Вы смешны своими поползновениями в поиске разгадки на извечный вопрос: с чего началась жизнь?»

Голос оборвался, и наступила искристая тишина, забиваемая жужжанием люминесцентных ламп. Секционный зал был холоден и мрачен, столы для трупов пустовали, а одна из холодильных камер приоткрыта. На залитом кровью полу валялись обрывки халата и резинового фартука. От них к выходу тянулись жирные следы сиреневого цвета. Они уходили в коридор, к ступеням и выше. Анжела, Александр и Генадич завороженными фигурами стояли с поднятыми к потолку глазами. Они не шевелились, как и все в этом просторном, покинутом богом помещении.

За мутным окном хмурилась зима, метелью обрушиваясь на блеклый город. И силуэты едва различимых людей бесцельно плелись в шершавой пустоте.

Живец

10 октября между тремя и четырьмя часами утра раздался телефонный звонок. Время я запомнил, так как незадолго до этого покормил кота. «И кому взбрело в голову звонить в такую рань?!» – с этой мыслью я сбросил трубку и отвернулся на другой бок. Мобильная вибрация вновь затрещала по прикроватной тумбочке и заставила меня подняться. Цифры незнакомого номера тут же вынудили меня отключить телефон и лечь обратно в постель.

Уснуть не давал дождь, колотивший по жестяному карнизу. Небесный рокот колол мои нервы, а кота заставлял прятаться под кроватью. Шторм за окном бушевал уже сутки. Линии электропередач едва выдерживали натиск стихии, деревья клонились к земле и порой хлестали по оконным стеклам, что вытягивало из меня остатки духа.

Во время очередного припадка непогоды вместе с громом и ярко сверкнувшей молнией тишину разрезал внезапный стук в дверь. Я вскочил, накинул халат и подошел к ней. Взглянув в глазок, ничего не увидел. В подъезде мрак. «Света нет!» – подумал я.

Очередная серия громких ударов отбросила меня к стене. Я замер, схватившись за грудь, но не лишился дара речи. Взяв себя в руки, спросил:

– Кто вы? Что вам нужно?

За дверью прозвучал невнятный басистый голос. Я не разобрал ни слова и потребовал убираться от моей квартиры. Послушал ли меня человек по ту сторону? Нет, он со свежей силой продолжил колотить в дверь. Меня это вывело из себя. Я попытался дозвониться в полицию, но трубку никто не поднимал. За это время стукач ни на секунду не унялся.

Я ушел в комнату, достал из тумбочки электрошокер и, вооружившись им, вернулся в прихожую. Мне пришлось пригрозить незнакомцу, что у меня в руках оружие, и если он не уйдет, я выстрелю. На этот раз человек угомонился. За дверью раздался скрип несмазанных колес, что меня насторожило. Я кинулся к окну и сквозь плотный тюль с осторожностью выглянул на улицу. Так как я живу на первом этаже, долго ждать не пришлось. Вскоре моему взору открылась подозрительная картина: громадный, выше двух метров, сгорбленный человек вез перед собой инвалидную коляску. Кто в ней сидел, мне разглядеть не удалось.

Я удивился: не припомню никого с такими внешними данными. Да и инвалидов-колясочников в моем и близлежащих дворах нет. Сосенский – город небольшой, население не более десяти тысяч человек. Здесь все друг друга знают, а приезжие заглядывают редко. Мне даже стало любопытно, кто эти люди и почему они ломились ко мне в дверь. Не удивлюсь, что телефонные звонки часом ранее – их рук дело. Но откуда они меня знают и что им нужно?

***

Утром, после очередного собеседования, я возвращался домой и наткнулся на конверт, лежавший на пороге квартиры. Вскрыв его, достал желтоватый, точно выцветший лист бумаги с текстом, написанным мелким витиеватым почерком.

«Уважаемый, Степан! Сердечно просим у Вас прощения за столь поздний визит. Мы не желали приходить в тот час и, тем более, не хотели напугать Вас.

Мы беженцы и были вынуждены покинуть свой дом. Вчера около полуночи оказались в Вашем изумительном городке. Погода не баловала, а потому нам нужно было срочно искать прибежище, хотя бы на ночь. Наткнувшись на объявление о сдаче домика за городом, принялись звонить по указанному номеру, но ничего не вышло. Как же мы обрадовались, когда увидели под номером телефона Ваш домашний адрес. Простите еще раз, но у нас не было иного выхода. Я инвалид-колясочник и не мог долго находиться под проливным дождем и на пронизывающем ветру. Мы все вымокли до нитки, а внучки, похоже, простудились. К утру у них поднялась температура. Нам пришлось ночевать в лесу без крошки еды и сухой одежды, но слава Всевышнему, непогода ушла, подарив нам возможность просохнуть. Еще раз простите нас за нашу наглость!»

Я посчитал себя последней сволочью, скомкал письмо и швырнул в стену. Больно представить, через что прошли эти бедные люди. Найдя в телефоне ночной номер, я тут же набрал его и начал дожидаться ответа. К счастью, долго ждать не пришлось. Буквально через пару гудков прозвучал твердый мужской голос. Я сразу представился и принялся извиняться за свой гнусный поступок, на что мужчина отреагировал необычно: сначала захихикал, а затем перебил меня в довольно грубой форме. «Дурак! – сказал он. – Зачем ты звонишь?» Я опешил и закашлялся. Было странно сравнивать то, с каким уважением написано письмо и то, с какой надменностью теперь отвечал незнакомец. Я собирался бросить трубку, но голос в ней вдруг размяк, и человек продолжил виноватым тоном: «Простите за грубость! Прошу вас, помогите нам!» Воспитание не позволило мне остаться в стороне. Хоть я и был озадачен, но все же понимал, что эти люди пребывают в стрессе и не вольны себя контролировать. Мы условились о встрече.

***

Как я уже упоминал, город у нас маленький, выросший из шахтерского поселка. Обогнуть его неспешным шагом получится минут за сорок, а если идти поперек, мимо выцветших панельных многоэтажек, по асфальтовой, местами загубленной трещинами дороге, то уже через полчаса упрешься в старое гаражное сообщество, за которым начинается густой лес.

Беженцы, как они представились в письме, ждали меня у исторического центра города – Дома культуры «Горняк», находящегося неподалеку от выездной дороги, а вернее, дороги, ведущей к деревням.

Добравшись до «Горняка», я последовал в скверик, расположенный за ним. Погода не жаловала: моросил дождь, дул промозглый ветер. На улице было безлюдно и тихо, как на кладбище, что тревожило и заставляло озираться. Издалека я заметил необычную семью, непоколебимо ждавшую меня.

Их было пятеро. Громадный сутулый мужчина в длинном кожаном плаще, с лицом, скрытым за черной мантией. Он не выпускал из рук инвалидную коляску, в которой сидел старик. На вид тому было лет сто: бледное тощее лицо в пигментных пятнах, костлявые руки выглядывали из-под шерстяного пледа, а макушку закрывала белая тряпичная кепка, сидевшая на голове набекрень. Мне показалось, что я его знаю, или он лишь похож на Витьку – коллегу по прошлой работе. Только Витьке, как и мне – тридцать пять, а этот выглядел на полвека старше. Лицо женщины тоже было закрыто плотной накидкой с прорезью для глаз, безумно широко раскрытых и косых. Больше ничего не было видно, но фантазия дорисовывала остальную часть уродливой физиономии, отчего в душе свербело, а к глотке поднимался тошнотворный ком. Ее запятнанная серая юбка подчеркивала всю дефектность пышных форм.

Две девочки в розовых куртках, стоявшие рядом с женщиной, тяжело смотрели на меня, как будто ненавидели всем сердцем. Они плотно прижимались друг к другу, точно связанные, а их крохотные лица, также спрятанные за черными платками, у меня вызывали бурное негодование и любопытство. Что меня смутило в них больше всего, так это то, что у обеих малышек безжизненно висели пустые рукава курток, словно у девочек не было рук.

Я оторопел от запаха гнили, исходившего от них всех. Пришлось выдавить из себя подобие улыбки, хоть я и понимал, что совершил ошибку. Будь проклят мой добродушный характер: меня выворачивало от их внешнего вида, пусть в душе я и понимал, что они неповинны в том, какими явились на свет. Я поприветствовал их. В ответ прозвучал только стариковский голос, который, кажется, я когда-то слышал. Инвалид тягостным тоном сказал, что рад встрече. Остальные, как околдованные, стояли мертвыми поленьями и не шевелились, что меня пугало все сильнее.

Разговор наш был недолгим. Документов при себе у них не оказалось, но, если верить старику, их подвезут со дня на день со всеми остальными вещами. Пришлось поверить на слово, ведь они беженцы. Мне удалось узнать, что им нужен дом, как можно дальше от города. То и ясно, что здесь ужиться им будет нелегко.

Я, было, хотел отказаться, предлагал подыскать другой вариант, но они убедили меня ценой, а деньги мне нужны в это непростое время. С работы сократили, а на новую… три месяца, десятки пустых собеседований и лишь редкий калым.

Я сдавал домик неподалеку, в лесничестве, где раньше проживало много дачников, но теперь все затянула паутина безделицы, и участки пустуют. Объявление повесил сразу после смерти матери, а значит, год назад. Никто не хотел заселяться даже за три тысячи рублей в месяц, а тут странная семейка предлагает пять с дальнейшим выкупом участка. Как здесь не пойти на сделку? К тому же, они предложили мне аванс за два месяца вперед.

***

Я вел их тихой трассой к домику, расположенному в загородном лесу. Мне показалось, что путь для беженцев сложен. Они не поспевали за мной, дышали так, будто им всем не хватало воздуха. Даже влажный клокот в детских легких мне слышался бурлящим кипятком. Я сбавил ход, обернулся и сказал, что скоро с трассы мы свернем вглубь леса, на что они кивнули разом. Их поведение во мне будило необузданную тревогу. И я бы бросил их на том же месте, но не мог, деньги мне важнее всяких принципов. С долгами нужно расквитаться.

Пройдя по глубокой колее, давно оставленной проезжим самосвалом, я вывел странную компашку к старым огородам, необитаемым с начала нулевых. Следуя вдоль прогнивших деревянных изгородей, мы углубились в темный лес, где через пару сотен метров и наткнулись на огород в пять соток. Там, за картофельными грядками и каркасом бывшей теплицы, стоял небольшой одноэтажный домик с высоким чердаком под треугольной крышей. В последний раз я был в доме год назад, незадолго до маминой смерти. Она же и предложила мне его продать. Мы с ней приходили, чтобы навести в нем порядок, подкрасить ставни и подлатать кровлю.

Старик угрюмо хмыкнул, точно ожидал большего. Громила отпустил коляску и прошел вперед, к крыльцу. Его походка не переставала удивлять меня. Мужчина словно плыл над землей, а подол длинного плаща тянулся за его ногами. Девочки, не отпускавшие друг дружку, шаг-в-шаг поднялись по ступеням крыльца и скрылись за громоздкой деревянной дверью. Женщина, нелепо переваливаясь с боку на бок, вертела головой, как бы осматривая будущие владения.

– Мог бы я ходить, – вдруг прохрипел старик.

Мне показалось, что он желает посмотреть дом изнутри. Я приблизился к нему, схватил за поручни коляску, и здоровяк жутко замычал, а я, не отводя с него недоумевающего взгляда, отступил. Уродец выглядел сердитым, об этом говорили его раздутые краснющие глаза, хоть они и косились в стороны, но были гневными. У меня от его вида волосы на руках вздыбились.

– Они не любят, когда кто-то посторонний приближается ко мне, – сказал старик и мило улыбнулся. Я безмолвно кивнул ему, засунул руку в карман штанов и нащупал деньги, переданные мне ими. Хотел вернуть их и прогнать к черту этих беженцев. Слишком уж сильно они меня взволновали.

Из дома донеслись холодящие душу детские стоны, каких я раньше не слышал от людей. Мы переглянулись со стариком. Он подмигнул и, даже, едва заметно махнул рукой, будто бы давал понять, что я там лишний. Странная женщина неуклюже, словно неумело, поднялась по трем невысоким ступеням и скрылась за массивной дверью. Уродливый великан подступился к инвалидному креслу и повез его в дом. Когда он разворачивал коляску, я заметил, как старик смотрел на меня умоляющим взглядом.

И вот, я стою перед домом совсем один и слышу ужасающую разум какофонию. Бессвязные и непрекращающиеся стоны тех, кого я по глупости своей впустил, не давали мне покоя. И знать бы, кто на самом деле эти беженцы, как они себя назвали.

***

Я ушел недалеко. Успел выйти на трассу, с которой виднелся город. До него оставалось порядка километра. Все время, пока шагал, мою дрянную голову не покидали мысли о верности своего поступка. Да, я не должен обращать внимания на их недуг, воспитан так, что каждый человек мне ровня. Мать постоянно мне внушала подобные мысли. Не оттого ли я вырос таким размазней и неудачником?

С каждым пройденным метром я становился злее от этих дум, с каждым шагом сбавлял ход и, достигнув точки извержения в душе, я вдруг остановился, вспомнил, как на меня смотрел старик в последний раз. Меня это насторожило и, собственно, заставило вернуться. А если его похитили и удерживают против воли? Желание выяснить, кто эти люди, овладевало мной, толкало вперед и заставляло сжимать кулаки.

Конечно, я мог бы вызвать полицию. Но кем я буду в их глазах, когда они решат, что я задумал прикарманить чужие деньги и упечь за решетку семью беженцев. Нет уж, думалось мне, пойду и сам во всем разберусь. Если нужно, то вызволю несчастного инвалида из плена или отдам деньги и выгоню их к чертовой матери. Мне проблемы ни к чему. Пускай ищут другого идиота, которого не испугает их жуткое поведение и внешность.

***

Пока я возвращался к домику, погода снова начала капризничать. На смену свинцовым облакам приплыли мрачные тучи. Вдалеке раздался гром. Неприятная морось хлестала по лицу, но это было лишь начало. Вскоре, если верить густому небу, в эти места прибудет шторм, настоящий, как прошлой ночью.

Я прокрался к домику. Вокруг стояла могильная тишина, разбиваемая далеким грохотом и безликим возгласом ветра, вырвавшимся из леса. Я приподнялся на цыпочки и заглянул в окно. Сквозь серое отражение рассмотрел две пустующие койки и пару стульев возле обеденного стола. Беженцев не было. Ничего об их нахождении не говорило, даже следов на рыхлой почве у крыльца я не обнаружил, хотя мои глубокие следы от берцев оставались. Я поднялся по ступеням и осторожно приоткрыл дверь, не распахивая ее, чтобы не шуметь. Протиснувшись в неширокую щель, осмотрелся. Никого. Запах тухлятины ударил в ноздри. Я не понимал, откуда вонь. Заткнув нос, вошел в комнату. Действительно, было пусто, как будто мне все это почудилось кошмарным сном. Я расслабился, вздохнул, еще раз осмотрелся. В жгучем молчании услышал скрип. Он донесся с потолка, откуда вмиг посыпалась и пыль. Меня вдруг осенило: они на чердаке.

Я обежал дом и забрался по хлипкой лестнице на чердак. Во мраке деревянных стен я заметил старика, бездвижно сидевшего в своем кресле. Он смотрел себе под ноги, его зрачки безжизненно бродили по дощатому полу, хоть он и понимал, что я вернулся. В углах чердака лежала одежда беженцев. Я узнал кожаный плащ великана и розовые куртки девочек. Как только я сделал шаг, старик назвал меня дураком. Я спросил, что происходит и, как он оказался наверху. Инвалид поднял голову, на его лице читалась боязнь, серая тень которой легла на морщинистые впалые щеки и влажные глаза. Затем он заговорил печальным тоном, словно доживал свои последние минуты.

– Ты не поймешь этот мир, и ту реальность, из которой прибыли эти монстры, тебе не изучить. Беженцы, – старик хмыкнул и отвернулся. – Скитальцы из иной сферы, способные уничтожить тебя изнутри, сожрать остатки духа, иссушить до состояния изюма, как меня. Когда ты окажешься по ту сторону пространства, наш мир тебе покажется невинной игрушкой, кукольным домиком, с запертыми в нем людскими сознаниями. Эти сущности, прибывающие сюда, и порабощающие нас, искатели неизвестного, коллекционеры, а я для них живец – мостик, по которому они переходят на новую ступень эволюции. И таких живцов у них полно. Они влезают в голову и внедряют свою правду, которую человеку не постичь. Увы, я не знаю истинной цели их пребывания, но уверен – они стиратели вселенных.