Полёт пяти. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 21

– С непривычки, – сказал Поляков, внимательно за мной наблюдая, – это сильно выбивает из колеи. Учтите – в смысле памяти я вам ничем помочь не могу, я поводырь, а не психолог. Потому и искал вас, чтобы, изучив теоретические основы, научиться делать то, чего ни один поводырь не умеет. С памятью у нас проблемы, и это, с одной стороны, естественно, однако…

С Мери мы поссорились из-за сущего пустяка. Я это понимал, она это понимала, пустяк стал лишь поводом, все к тому шло, и это мы оба понимали тоже.

Мери… Знакомое имя. Мария-Луиза. Аспирантка? Меня она никогда не интересовала. Мы кивали друг другу при встрече, и у меня (у нее тоже, уверен) не было никаких идей относительно того, чтобы встретиться, посидеть в кафе и уж, тем более…

Я почувствовал, как краска залила лицо: вспомнил наш уик-энд в Йеллоустонском парке. Поляков едва заметно кивнул и сказал со странной интонацией одновременного огорчения и удовлетворения:

– Вероятности наложения эмоционально окрашенных островов достаточно велики, я всегда их избегаю, но сейчас не стал выбирать внеэмоциональные траектории, чтобы вы ощутили… это не очень приятно, по себе сужу.

Я обошел стол (квадратный, хотя в памяти сохранился и круглый) и направился к окну, занавешенному тонким тюлевым занавесом приятного темно-зеленого цвета (вообще-то мне больше нравились жалюзи, но и занавески я выбирал сам, Мария-Луиза вызвалась помочь, утверждая, что женщина в таких делах разбирается больше, но я вежливо ей отказал, мне всегда хотелось, пока я живу один, все решать и делать самому).

Отодвинул занавеску и увидел то, что ожидал. Чего не ожидал – тоже. Вот засада: обе мысли возникли одновременно, оттолкнулись друг от друга и застыли трехмерными проекциями.

Мария-Луиза снимала коттедж напротив моего вот уже почти полгода, нам обоим так было удобнее. Над дверью у нее горел светло-зеленый карниз, освещая дорожку и куст сирени, посаженный предыдущим хозяином. Направляясь к Мери, я каждый раз отрывал ветку…

– Воспоминания? – участливо спросил Поляков.

– Да, – коротко сказал я, глядя на синюю дверь коттеджа и надеясь, что сейчас, как это часто бывало, откроется кухонное окно, Мария-Луиза высунется по пояс с телефоном в руке и начнет мне звонить, увидев мой силуэт за занавеской. Как вчера: мне нужно было готовиться к лекции, а Мери хотелось в кино, я не мог разорваться и предложил заказать фильм в мою гостиную, хотя голограмма, заполнившая все пространство, оставив вне поля только мой стол с компьютером, действовала на нервы, а когда айцелот вцепился в горло кротампу…

Я тряхнул головой и вспомнил другое: вчера я действительно провел весь вечер за столом – но один, и готовился не к лекции по геометрии Бермановых пространств, о которой не имел ни малейшего представления, а к сегодняшнему докладу по инфинитному анализу.

– Напрягает, – серьезно сказал Поляков, подойдя ближе, будто собирался подхватить меня, если я по какой-то причине потеряю равновесие и попробую упасть. – И вы видите, то есть, вспомнили, верно? Ну… что вы на этом острове не занимаетесь инфинитным анализом и ничем мне помочь не в состоянии.

– Вы уже… То есть…

– Это мелководье, отсюда удобно переходить в более проблематичные ветви, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Я сел. Стул выгнул спинку, и мне пришлось откинуться, я не любил эту позу и сел прямо, спинка тоже выпрямилась, но опереться на нее я побоялся, хотя и помнил, что спинка примет любую запрограммированную специально для моей спины форму.

– Человек, – медленно произнес я, стараясь не позволить Полякову отвести взгляд: пусть смотрит мне в глаза. – Человек, личность – это, в огромной степени, память.

– Конечно, – кивнул Поляков. – В том и проблема.

– Две памяти в одном мозге, – продолжал я, – прямая дорога к шизофрении.

– Если бы только две, – воздел очи горе Поляков. – Какая-то причинно-следственная связь… именно это обсчитать можете только вы…

– Обсчитать? Боюсь, воспоминания не относятся к вычислимым процессам.

– Совершенно верно! Но ведь вы такими функциями занимаетесь!

– А когда вы перетащите меня в…

– Я никого не перетаскиваю, – быстро произнес Поляков. – Я поводырь, понимаете разницу?

– Ведете за руку…

– Показываю дорогу! Фарватер.

– Неважно. Там, в третьем мире…

– Острове.

– Острове, – повторил я, – мне вспомнится еще и…

– Ах, это…

– Так недолго и рехнуться!

– Я не знаю! Я практик. Интуитивист. И в моей практике ни разу не было такого, чтобы кто-нибудь запомнил хотя бы один остров. Никто и ни разу. Запоминают только конечную точку маршрута. Возможно, это закон природы – вы сможете ответить на этот вопрос. Я – нет. Поводырей учат умениям. Практикам. Как психологи в вашей ветви. То, что у вас называют психологией – не наука, а набор практик, как у нас лоцманство.

– Хорошо, – пробормотал я. – Поводырь, значит. С одной Земли на другую. В определенном порядке, суть которого вы не знаете, ощущаете интуитивно, просто чувствуете, что с этой Земли…

– Острова.

– С этого острова нужно перебраться на вот этот, а не на соседний, а почему – понятия не имеете, я правильно понял?

Поляков пожал плечами и одновременно кивнул. Получилось довольно смешно, он и сам улыбнулся, поняв, что его ответ – если подобный жест можно назвать ответом, – слишком многозначен, чтобы быть засчитанным.

– А вы сами? – я ткнул в Полякова пальцем. – Вы должны помнить каждый остров, иначе не смогли бы быть проводником…

– Поводырем.

– Какая разница? Не смогли бы, верно? И как эти многочисленные острова уживаются в вашей памяти?

Он пожал плечами.

– Это вы тоже должны будете учесть в расчетах.

– Какие расчеты? – буркнул я. – Работать с невычислимыми функциями обычными математическими методами невозможно.

– Это ваши проблемы…

– Вы не ответили на вопрос.

– О моей памяти? Каждый момент времени мне кажется, что память у меня одна, и помню я одну свою жизнь от детских лет до нынешнего мгновения. И все острова, конечно, помню, вы правы, как бы иначе я знал фарватер? Но все это помню я, понимаете? Я. Один.

– Да, – усмехнулся я. – Каждый момент вы помните свою жизнь, но не уверены, что одну и ту же? Одну – да, но ту же?

Он отвел взгляд. Конечно, он думал об этом. Много думал. Умный человек. В огромном архипелаге – бесконечно большом, по сути! – он сумел найти остров, где надеялся получить ответы на свои вопросы.

Я оставил его сидеть за столом и обошел коттедж – даже на крышу поднялся по знакомым ступенькам, через чердак, где было много пыли, хлама и воспоминаний, от наплыва которых мне пришлось остановиться, ухватиться рукой за свисавший с потолка шнур и переждать. Вспомнил, как в первую ночь, только переселившись в новое свое жилище, я всю ночь, вместо того, чтобы спать, простоял у открытого окошка (да, вот здесь) и смотрел на звезды, которых не видел несколько лет – в городе мне в голову не приходило любоваться звездным небом, там никогда не гасли огни реклам и фонари у домов, смотреть было не на что. Я смотрел на звезды и размышлял о том, как разобраться с проблемой Мардена-Кошета…

– Понимаю, – сказал я, вернувшись в гостиную и застав Полякова в той же позе, в какой оставил. – Очень странное ощущение: помню функции Кошета так, будто сам…

– Сами, конечно, – буркнул Поляков, не поднимая взгляда.

К этому было трудно привыкнуть. Я вспомнил Янку – мою первую девушку, еще в России, где я жил до отъезда в… Господи, я же из Москвы сразу переехал в Штаты, не было на моем пути Израиля, да и делать мне там было нечего, никто не занимался проблемой, которую я хотел взять в качестве доктората… Мы с Янкой перед моим отъездом оттянулись как сумасшедшие, оба понимали, что увидимся еще, нет проблем, но останемся просто хорошими знакомыми, может, друзьями, а то, что было между нами, не вернется, и не расстояние тому причиной, а наоборот – расстояние только поставит дли-и-нную точку (именно длинную, и понимайте как хотите).