Путевые записки

и звездам указывает их путь».

VIII

«И когда подрос я, дитя мое, побольше
понимать стал, и поумнее стал – я стал
верить в бога сына»,

IX

«В милого бога сына [в любящее], в это любящее
сердце, любовь нам завещавшего, и который, как
восстал от смерти, народом распят был.»

X

«А теперь, как я уже вырос, да много прочел,
да много изъездил, да пострадал – от всего
сердца я верую в святой дух».

XI

«Этот творит великие чудеса и еще больше
сотворит, он разрушит притеснения граждан
владельцами, он разрушит иго рабства»

XII

«Он излечивает старые, смертельные раны и возобновляет
старые и добрые правила: все люди, одинаково
рожденные, одинаково благородны».

XIII

«Он развевает белые облака, расправляет
темные морщины на лбу и завещает всем любовь и
свободу во дни и ночи».

XIV

«Тысячу рыцарей, хорошо вооруженных,
изобрел святой дух для исполнения воли и
благословил их на подвиги».

XV

«Блистают их дорогие мечи [развеваются их
добрые знамена], страшно губят их проклятия;
О! хотелось бы тебе, дитя мое,
видеть хоть одного из этих гордых рыцарей?»

XVI

«Так смотри же на меня, дитя мое,
поцелуй меня и смотри смело, я сам
один из них, я рыцарь святого духа».

Впрочем Юная Германия несколько потеряла влияние свое с тех пор, как все ее члены переругались между собой, Менцель

(#c_31) с Гуцковым, Гейне с Менцелем, Берне с Гейне и т. д. Представителем нового направления умов сделалась известная газета «Gallische Jahrbucher»

(#c_32), которая возвела требование свободы до философского мышления, взяв от Юной Германии отвращение к немецкой пошлости, слабосилию и наклонности к апатическому спокойствию, ненависть ко всем подкупленным защитникам, Status quo[9 - Существующее положение вещей (лат.).] и беспощадное преследование всякой подлости, всякого изменения образа мысли, колебания и всякой бесхарактерности. В последнее время досталось от нее порядком Фарнгагену-фон-Ензе.

[И ныне] Но обратимся к Гамбургу. Если он не имеет политического, художественного и ученого элемента, зато торговый развит в нем сильно. Он сообщает жизнь всему Гамбургу, разукрасил его пестрыми, чудесными магазинами, доставил ему дешевизну в отношении всех житейских потребностей вместе с добротой их и снабдил (неразборчиво), которые затаскивают вас к портным, сапожникам, продавцам белья и проч. От последних особенно должен остеречься иностранец, потому что они получают десять процентов [с хозяина] со всего того, чем хозяин может вас надуть… Путешественника здесь все считают, от мальчишки, продающего спички, до портного Петерсона включительно, за быка с золотыми рогами, какой выставляют в большой праздник и всякий старается оторвать самый большой кусок. Несколько оказий приключилось Иваницкому

(#c_33), Бредо и Кайданову

(#c_34). Но так как во всех этих торговых оборотах мы принимали участие весьма неохотно, то и поспешили убраться.

14/2 ноября, в субботу, взяли мы дилижанс и в 9 часов вечера выехали из Гамбурга. В понедельник мы были уже в Берлине, 16/4 ноября, в 6 часов утра, проехав 33 мили, или 260 верст, за 33 часа… На дороге [случилось] успел я заметить три вещи: Лудвиго-Луст, замок герцога Мекленбургского, который похож на загородный дом промотавшегося барича, удивлявший некогда великолепием и приходящий теперь в разрушение, да еще заметил я, что прусские чиновники, ощупывающие наши пожитки, были весьма учтивы и снисходительны, да еще, что в дилижансе мы набиты, как селедки, и что на станциях позволяли нам отдохнуть именно столько, сколько нужно было времени кондуктору, чтобы высморкаться и уложить платок в карман.

Из портовых сооружений в Гамбурге примечательна старая биржа, это просто навес на тяжелых, массивных столбах, под которым собираются каждый день купцы и деловые люди. В это время даже площадь вся покрывается народом. Другое заведение есть биржевая зала, Borsen-Halle, где получаются газеты почти всех европейских городов, книги приобретаются почему-либо известные, и на особых досках выставляются рукописные извещения о всех новостях во всех уголках Европы и где уж ни одно изменение мира сего не укроится от глаз, от внимания людей [рассматривающих], следящих за судорогами сего времени. Эта [заведение] зала заслуживает полного [внимания] уважения и показывает, как сильно торговля развивает гражданственность народную.

Берлин

И прямо в небе знаменитый музеум постройки Шинкеля.

В Берлин въезжаешь садом, который хотя и называется Thir-Garten[10 - Зоопарк (нем.).], но животных не имеет: это великолепный парк [прямо в котором] с двумя дворцами: Шарлотенберг и Бельвю, оба на берегу Спре. – Мимо!

Вот на конце длинной аллеи виднеется колонна Брандербургских ворот со скачущей победой наверху

(#c_35), которая по велению Наполеона перевезена была в Париж и в 1814 г. снова возвращена на старое место, и естественное дело, что если победа так будет скакать, то рано или поздно [она] сломит себе шею. За Брандербургскими воротами Pariesen-Platz[11 - Парижская площадь (нем.).], и у самого въезда дом вдовы Блюхера

(#c_36), но – мимо!

Вот прямо знаменитая улица Unter der Linden[12 - Под липами (нем.).] с липовой аллеей посреди и высокими, великолепными домами по обеим сторонам, в числе которых первое место занимает, без сомнения, дом русского посольства. Тут промелькнет мимо вас скромная вывеска ресторатора Ягора

(#c_37), который считается первым поваром Германии, [тут] заметьте ее, а все прочие магазины, лавки, кондитерские, трактиры, особенно Petersbourg, где принцы и знаменитости современные подняли цены и носы прислужников желудка до неслыханной степени, – пропустите мимо!

Вот на конце аллеи место, очищенное для памятника Фридриху Великому: так как на нем еще ничего не видно, то мимо!

Вот к массивной королевской библиотеке прислонен дворец принца Вильгельма

(#c_38), за потомством которого, по случаю бездетности короля, останется престол прусский: посмотрите на его зеркальные стекла и – мимо!

Вот напротив дворца Академия живописи под председательством Шадова

(#c_39), совершенно подавленная Дюссельдорфской школой

(#c_40), покрасневшая от зависти, что провинциальная Академия совершенно затмила столичную перед глазами всей Европы, – мимо!