Моё путешествие в мир научной философии

Моё путешествие в мир научной философии
Павел Айдаров

Автобиографическая повесть о нескольких годах, проведённых в недрах университетской философии. В последней главе, подводя итог своему путешествию, автор пытается осмыслить вопрос статуса научной философии и её отношения к философии вненаучной. Все изложенные события являются реальными, имена действующих лиц заменены на вымышленные.

Моё путешествие в мир научной философии

Павел Айдаров

Для философии было бы желательно, чтобы её преподавание в университете было прекращено, а молодые люди время, предназначенное ими для философии, посвящали чтению истинных, прирождённых, серьёзно относящихся к делу философов.

А. Шопенгауэр, «Новые паралипомены»

Философия возможна лишь в том случае, если есть особый, отличный от научного, путь философского познания. «Научная» философия есть отрицание философии.

Н. А. Бердяев, «Я и мир объектов»

© Павел Айдаров, 2021

ISBN 978-5-0053-8493-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. На пути в мир знаний

Научная философия. Что это за мир? Мир философов и мудрецов, подобно Гераклиту, Платону и Аристотелю? Или Декарту, Шопенгауэру и Бердяеву? Так может казаться. Но так ли это?..

Примерно лет до двадцати двух я не испытывал ни к науке, ни к философии, как и подавляющее большинство людей, ни малейшего интереса. Более того, моё отношение к наукам было большей частью негативным: как к чему-то совсем ненужному для обычной жизни, бесполезному. Во многом это стало следствием десятилетнего времяпровождения в школе, где попытки прививать знания насильственным путём, вызывают зачастую лишь обратную реакцию. В школьном возрасте чуть ли не каждый ученик задаётся вопросом: «А зачем мне всё это? Разве мне это в жизни пригодится?..»

Но вот всё изменилось. Окунувшись во взрослую жизнь и набив немало шишек в самых разных начинаниях, я наконец понял, что мне не хватает именно знаний. Первым моим научным увлечением стала экономика, выбор в пользу которой был вполне естественным для середины 90-х – тогда знания по рыночной экономике были наиболее актуальными. Поступив в техникум на вечернее отделение, я принялся за учёбу со всей возможной серьёзностью – не ради диплома, а ради знаний. Жажда знаний была огромной, и от учёбы я получал большое удовольствие, чего никогда не было в школе. Один за другим я сдавал предметы только на пятёрки и, к своему собственному изумлению, окончил техникум с отличием. Такой успех никак не сочетался с тем, что школу я закончил хуже всех в классе…

Во время же обучения в техникуме произошёл случай, который повернул мой жгучий интерес познания от экономики совсем в другое русло. Мне нужно было написать контрольную работу по новоявленному для тех времён предмету «Менеджмент». Поскольку в то время в библиотеках ещё не было книг по рыночной экономике, всю нужную литературу приходилось покупать самому. Причём большого выбора при покупке книг не было, порой увидишь книгу с подходящим названием и ценой – сразу и покупаешь, даже не заглядывая внутрь. Так в одном из магазинов я увидел небольшую книжку «Менеджмент слаженной команды» и, будучи абсолютно уверен, что это книга по менеджменту, сразу же её купил. Оказалось, что это книга по соционике – новой науке, которую можно применять в том числе и в менеджменте. До этого я однажды по телевидению уже увидел небольшой сюжет про эту науку – там рассказывали о психологических типах (социотипах – по соционике), к которым принадлежат известные артисты, писатели, политические деятели. Этот сюжет вызвал тогда у меня очень сильный интерес, но до того, чтобы пойти в книжный магазин, купить книгу по соционике и стать её изучать – до этого тогда не дошло.

Тема психологических типов после прочтения книги меня так заинтересовала, что я стал вникать в эту новую науку всё глубже и глубже. Интерес к соционике стал просто огромным. Я искал новые книги, пытался выделять среди людей социотипы, и это значительно помогало в моей практической деятельности. Благодаря соционике я теперь знал, с чем стоит, а с чем не стоит обращаться к представителю того или иного типа. Определив же себя самого как «логико-интуитивного интроверта», я соответствующим образом организовывал и собственное поведение: стал избегать того, что противоречит моему социотипу, и охотно брался за то, что ему соответствует. Однако правильно выделять социотипы – дело достаточно трудное, и зачастую в их определении я сильно ошибался: долго думал, что человек принадлежит к одному типу, но те или иные его действия в определённых ситуациях заставляли пересмотреть его тип; но и со второго раз зачастую тоже совершал ошибку. Бывало, что тип некоторых людей я так и не мог определить, даже несмотря на общение с ними годами… Я понимал, что для дальнейшего продвижения в этом деле нужны дополнительные знания.

Вполне логично в этом случае было обратиться к работе Карла Густава Юнга «Психологические типы», путём переработки которой и возникла соционика. Юнг произвёл на меня очень сильное впечатление, вследствие чего я принялся изучать и другие его произведения. Вместе с тем мною были приобретены и оба тома «Соционики» Аушры Аугустинавичюте. Книги Юнга настолько затмили работы Аугустинавичюте и её последователей, что теперь я на них смотрел как на нечто совсем примитивное. Юнга и Аугустинавичюте даже нельзя сравнивать – это что небо и земля. Впоследствии я стал считать, что Аугустинавичюте извратила во многом идеи Юнга, превратив их в нечто примитивно-популярное. Определение типов великих личностей у неё в большинстве своём является неправильным… Одним словом, после работ Юнга соционика для меня, по сути, перестала существовать. Единственный положительный момент, который, по моему мнению, можно было поставить в заслугу соционике – это попытка разработать вопрос о взаимоотношении между типами, чего у Юнга совсем не было. Вместе с тем и теория Юнга, как впоследствии я понял, является во многом несовершенной и требует дальнейшей доработки…

Поскольку же в книгах Юнга постоянно упоминаются Фрейд и Адлер, которые вместе с ним образовывали знаменитую троицу психоанализа, я обратился к работам и этих авторов. При этом, когда я читал работы Юнга, то внутренне чувствовал с ним какую-то общность – общность, которой у меня не было ни с Фрейдом, ни с Адлером.

Юнг, в отличие от Фрейда с Адлером, вовсе не был погружен исключительно в психоанализ, он весьма философичен – постоянно поднимает философские темы и обращается к работам тех или иных философов. Пожалуй, более других он упоминает Шопенгауэра. То, что Юнг высоко ценил Шопенгауэра, послужило для меня некоторой рекомендацией – я захотел познакомиться с и с его произведениями. Это знакомство, как оказалось, имело для меня решающее значение. Та общность, которую я чувствовал с Шопенгауэром, была намного сильнее, нежели общность с Юнгом. Я стал чётко понимать, что то дело, которому посвятил себя Шопенгауэр, – это и моё дело, и я должен посвятить себя не чему иному, как философии. После Шопенгауэра я стал изучать произведения других философов и с каждым разом всё больше и больше убеждался, что философия и есть то дело, к которому я предназначен.

Девяностые – это было время, когда на смену марксисткой литературе пришла литература настоящая. Теперь свободно издавались книги, о выпуске которых в советское время даже и думать было нельзя. И интерес к этим книгам был весьма большим. Как-то даже мне встретилось, что книги Юнга продавались на уличном лотке возле остановки электрички – такое сейчас и представить трудно…

Я покупал и прочитывал одну за другой книги по философии, хотя попутно интересовался и психологией. Помимо Шопенгауэра на меня весьма положительное впечатление произвёл Николай Бердяев, также большой интерес вызывала древнегреческая философия, хоть я не могу там кого-то особо выделить. Бердяев, Юнг и Шопенгауэр – это три автора, которые в то время оказали на меня наиболее сильное влияние.

Постепенно я и сам стал пробовать писать философские трактаты. Ничего не получалось. Было ощущение, что сказывается нехватка знаний. Нужно идти учиться? Но ведь многие великие философы вовсе не обучались философии ни в каких заведениях, а все-таки создали учения, которые живы до сих пор. Например, Дэвид Юм закончил лишь школьные курсы при университете, которые длились три-четыре полугодовых семестра, и которые в то время заканчивали обычно к четырнадцати-пятнадцати годам – по сегодняшним меркам это даже нельзя приравнять к неполному среднему образованию. А какое образование получали древнегреческие философы? До тех пор, пока не возникли академии Платона и Аристотеля, большей частью вообще никакого. Да и обучение в этих академиях нельзя сравнивать с современным образованием… Всё это наводило на мысль, что для философского ума достаточно лишь наблюдать и размышлять, читать книги философов, а обучаться в каком-либо образовательном учреждении – вовсе не обязательно. Я наблюдал, размышлял, читал книги, пытался снова писать – ничего не выходило. Знаний явно не хватало… Можно, конечно, и дальше самостоятельно изучать философию, но каковы перспективы этого?..

По окончании техникума встал вопрос о продолжении образования и, естественно, мне хотелось далее обучаться именно по философии: в таком случае я одновременно буду заниматься тем, что мне интересно, и получу профессию преподавателя философии. Однако во всём городе была лишь философская магистратура, на базе же среднего образования философии нигде не обучали. Ближайший город, где можно было заочно получить высшее философское образование, находился аж за две тысячи километров, и ехать туда учиться мне было не по карману. Философские же аспирантуры у нас в городе были, притом в нескольких вузах. Получалось, что нужно сначала получить образование по нефилософской специальности, потратив несколько лет на то, что тебя совершенно не интересует, и лишь потом поступать либо в философскую магистратуру, либо в аспирантуру. Впрочем, в одном из негосударственных вузов, которые появлялись в то время один за другим, был психолого-философский факультет, но только по философии там не было государственной аккредитации, которая для выпускника имеет очень большое значение. Получение негосударственного диплома закрывает путь к защите диссертации, а без научной степени твои научные работы не опубликует ни один журнал, твою философскую книгу не выпустит ни одно издательство. Можно написать гениальное произведение, но что толку, если его так никто и не увидит? Путь оставался только один – получать образование по нефилософской специальности, а затем на базе высшего образования поступать либо в философскую магистратуру, либо в аспирантуру. Этим путём я и решил идти. После длительного размышления я остановился на двух вариантах. Первый из них предполагал продолжение экономическое образование, тем более что у меня был красный диплом техникума, что само по себе двигало дальше на путь изучения экономической науки, однако к этой науке я к тому времени уже совсем охладел. Второй вариант – пойти учиться по психологии, ведь изучая работы Юнга, Фрейда и Адлера, я проникся большим интересом к этой сфере. Но и здесь было препятствие. Дело в том, что все эти три автора, как и многие другие близкие мне представители психологии (например, Гёффдинг, Грот), – все они относятся к так называемой «ненаучной» психологии. Научная же психология, то есть психология, основанная на строго организованном наблюдении и эксперименте, у меня вызывала отвращение – кроме лицемерия я не видел в ней ничего. И я понимал, что если пойду учиться на психолога, то обучать там будут главным образом именно научной психологии. Получается, что мне предстояло сделать выбор между тем, что неинтересно, и тем, что ненавистно. В конечном итоге я выбрал первое.

Поступив на заочное отделение в достаточно престижный экономический университет, я сразу же почувствовал разницу по сравнению с учёбой в техникуме. По всем правилам и представлениям учёба в университете должна быть более серьёзной, нежели в техникуме, однако на деле было наоборот. В техникуме я действительно учился, здесь же больше складывалось впечатление, что я просто плачу за обучение и числюсь в списке студентов – как таковой учёбы я не ощущал. Сессия проходила один раз в год и длилась около сорока дней, в каждый из которых читалось по 8—10 часов лекций. Если иметь в виду, что за сессию сдавалось 12—14 предметов, то нетрудно подсчитать, что на изучение каждого предмета отводилось в среднем три дня.

Для меня система прохождения годового курса за сорок дней была невыносима. В моём понимании усвоение знания подобно усвоению пищи: чтобы хорошо воспринять новое знание, старое должно перевариться, для чего требуется время, если же воспринимать новое знание, не переварив в голове старое, то будет то же самое, что и при обжорстве – организм изрыгнёт всё содержимое наружу. Кроме того, чтобы знание воспринялось, а не отторгалось обратно, к нему должен быть и своего рода аппетит: человек должен загореться разгадкой какого-либо вопроса, и лишь тогда он будет с успехом усваивать всё то, что хоть как-то способствует этой разгадке. В противном же случае ситуация уподобляется попытке кормить человека, который совсем не хочет есть. Обучение должно быть творчеством со стороны обучающегося, он должен браться за вопросы, которые ему интересны, а не навязываются для обучения другими.

Система обучения, принятая в университете, вела лишь к тому, что перед экзаменом нужно было зазубривать материал, который уже через пару дней совершенно забывался. Если же в голове что-то и пыталось остаться, то оно тут же выбивалось оттуда новым материалом. Однако многим студентам эта система учёбы вполне подходила – я ни разу не слышал, чтобы кто-либо высказывал по этому поводу недовольство. Конечно, большинство приходило не учиться, а получать диплом. Но дело не только в этом. Большое значение имеет и психологический склад человека. Есть люди, которые способны быстро усваивать достаточно большой объём информации, но лишь поверхностно, а есть те, кто наоборот – способен усваивать лишь небольшие объёмы, но очень глубоко. Вся система образования преимущественно построена под первый тип людей, а второго для неё как бы вообще не существует. Однако именно люди этого второго типа и двигают науку вперёд, ибо только они проникают глубоко в суть вещей. Они стремятся к глубокому пониманию, которого люди первого типа никогда не достигают…

В течение года никаких заданий, кроме написания контрольных работ и рефератов, не было. Однако у меня сложилось впечатление, что из всей группы самостоятельно их писал лишь я один. Казалось, что все остальные целый год ничего не делали, а приехав на сессию, тут же обращались к быстро расплодившимся новоявленным фирмам, которые за определённую плату предлагали написание любых учебных работ – во всяком случае, я много раз слышал, как прямо с телефона, расположенного в коридоре первого этажа университета, они звонили и спрашивали о готовности своих заказов. Когда же на занятиях поднимался вопрос об уже защищённых до сессии контрольных работах (это можно было сделать, придя в специально отведённые часы на соответствующую кафедру), то всегда выяснялось, что это сделал лишь я один… Атмосферы учёбы, атмосферы получения знаний не было совершенно. Всё это больше походило на какое-то хорошо организованное лицемерие: одни делали вид, что учат, другие – что учатся.

Посреди всего этого мне светил лишь один светлый луч – я с нетерпением ждал, когда же начнутся лекции по философии. По какой-то причине философия была перенесена с первого курса на второй, и долгожданной встречи пришлось ждать ещё целый год.

И вот этот день – день встречи с философией – наступил. Я вошёл внутрь аудитории и с восторгом посмотрел на кафедру – сегодня с неё будут выступать не набившие уже оскомину экономисты, а философ! Я впервые будет присутствовать на философской лекции! Здесь будет звучать история философии – многовековая мудрость, прошедшая испытание временем. Так думал я и с нетерпением ждал начала.

Наконец, в аудиторию вошёл седовласый мужчина в сером костюме и с кожаным портфелем в руке.

– Профессор Мовсесян, – представился он.

Лишь только увидев его, у меня внутри раздалось: «Но ведь это не философ!» Я ожидал увидеть мудреца, подобно Платону и Аристотелю, а вместо этого передо мной стоял человек, больше похожий то ли на бюрократа, то ли на партийного работника… Передо мной была посредственность, но философия – это настолько интеллектуально-сложная деятельность, что с посредственным умом в ней делать нечего. Посредственным может быть физик, химик, экономист, но не философ… Впрочем, я быстро догадался, что это один из представителей так называемого «диалектического материализма» – учения, которое в советское время повсеместно насаждалось под вывеской философии, хотя ни Маркс, ни Энгельс это философией не называли. Материалистическая диалектика Маркса превратилась у Энгельса в диалектический материализм, который стал противопоставляться материализму метафизическому. Я позже много раз задавался вопросом: как может быть материализм метафизическим? Ведь метафизика – это выход за пределы физического мира, в мир умопостигаемый, она утверждает сущности, которые можно постичь только умом, они нематериальны. Тем самым материализм по самой своей сути должен отрицать любую метафизику, он никак не может быть метафизическим. Также и само деление всех философов на материалистов и идеалистов, как и провозглашение «основным вопросом философии» проблемы соотношения бытия и сознания (материи и духа), у меня вызывало большие сомнения… Диалектический материализм исчез из учебников философии вместе с падением коммунистического режима, однако все те, кто его преподавал, остались, и теперь преподавали обычную философию, по-прежнему представляя её как историческую борьбу материализма и идеализма. А студенты, смотря на них, думали, что это и есть философы…

Уже более двух лет я с трепетом ждал встречи с философией, а вместо этого столкнулся с какой-то её подделкой. Имитация учёбы, имитация обучения, имитация философии… Я принял решение уйти из университета.

2. Гуманитарный институт

Покинув экономический университет, я всё же обратился к тому варианту, который рассматривал два года тому назад, но отклонил, посчитав его самым нежелательным с прагматической точки зрения – поступить в гуманитарный институт на неаккредитованную специальность «философия». Я хорошо понимал, что с негосударственным дипломом нет дальнейшей перспективы, однако, как часто в жизни бывает, огромное внутреннее желание берёт вверх над объективными обстоятельствами. Кроме того, здесь меня устраивала форма обучения – вечерняя, которая предполагает ежедневные занятия по четыре часа; такая небольшая, но ежедневная нагрузка позволяет осмыслить воспринятое на лекциях и, по моему мнению, является оптимальной.

И вот новая волнительная встреча. Первое занятие. Мне снова предстоит встреча с профессором философии. Кто это будет? Снова человек далёкий от философии и больше похожий на бюрократа? Если так, то, скорее всего, придётся и отсюда уйти… Медленно, словно боясь на кого-то натолкнуться, я вошёл в аудиторию. Все парты были пустыми – никого из студентов здесь не было. Возле доски, за столом сидела пожилая женщина.

– Здравствуйте! – доброжелательно проговорила она.

– Здравствуйте, я ваш новый студент…

– Мне о Вас говорили. Меня зовут Светлана Сергеевна. Я буду вести у вас основные предметы…

Она принялась расспрашивала меня о том, почему я решил обучаться философии, пытаясь выяснить, насколько серьёзны мои устремления. В это время в аудиторию вошли две девушки.

– Ну, вот все и в сборе, – с удовлетворением констатировала Светлана Сергеевна.

– Как все? – изумился я.

– Такова наша реальность, – с улыбкой отвечала она. – Всего три человека. Сейчас же все хотят быть экономистами и юристами… На философии особо не заработаешь… Но ничего! Наше будущее светло и прекрасно! Будем начинать…

Меня всё это хоть и сильно удивило, но вполне устраивало. Когда в аудитории всего три человека, нельзя спрятаться за спины других, нельзя что-то не выучить. По сути, ты всегда один на один с преподавателем. Для тех, кому нужен диплом – это плохо, а вот для тех, кому нужны знания – даже очень хорошо.

Светлана Сергеевна Краснова была действующим профессором госуниверситета, но одновременно подрабатывала и в гуманитарном институте. Она являлась представительницей той группы учёных-энтузиастов, которые в конце 50-х съезжались со всей страны в строящийся Новосибирский Академгородок. Одним из таких энтузиастов был и Михаил Александрович Розов, впоследствии переехавший в Москву и ставший заведующим кафедрой философии МГУ, а позже и ведущим сотрудником Института философии РАН. В ноябре 1963-го он организовал в Академгородке семинар по философии науки, просуществовавший до конца 70-х. Основным итогом семинара стало создание «Теории социальных эстафет», которая легла в основу докторской диссертации Розова. Кандидатская же диссертация у него была посвящена теме научной абстракции, хотя позже он стал говорить, что всё это было заблуждением, а абстракции вообще не существует… Основной вопрос семинара формулировался просто: «Что такое знание?» В ходе многолетних обсуждений вопрос трансформировался в проблему строения знания, и ответ об этом строении, если говорить кратко, звучал следующим образом: «знание состоит из социальных эстафет», говоря простым языком – из традиций. Вся сущность теории, в общем-то, и состояла в том, чтобы вскрыть механизм существования этих традиций… Светлана Сергеевна была не только активной участницей этого семинара, но и искренне считала появившуюся там теорию величайшим открытием в философии науки; на основе теории социальных эстафет была построена и её докторская диссертация. В 90-е годы она даже пыталась этот семинар возродить, хотя состав участников был далеко уже не тот…

Первым философским предметом, который мы начали изучать, стала «Античная философия». На одном из первых занятий мне было поручено сделать доклад о софистах. Когда я до этого изучал философскую литературу, то считал обязательным для себя постоянно сопоставлять прочитанное с тем, что встречал в жизни; я был абсолютно уверен, что так делают все философы. В полном согласии с этим, получив задание, я сразу же подумал: «Нужно привести в пример и какие-то современные софизмы». Копаясь у себя в голове, я быстро вспомнил, как в одном из философских учебников приводилась цитата из работы Льва Шестова «Странствования по душам». Суть этой цитаты сводилась к тому, что вся трагедия человечества не в материи, а в идеях, и это выдавалось за аргумент в пользу того, что материализм совершенно безобиден. Однако ведь материализм и есть не что иное, как идея. «Отличный софизм! Нужно его привести в качестве примера».

– Светлана Сергеевна, а анализировать современность на предмет наличия софизмов нужно? – спросил я.

– А в чём научность такого анализа? – недоумённо спросила Краснова. – Мы занимаемся здесь историей философии, нас интересуют греческие софисты, а не нынешние.

Я погрузился в раздумье. Как так? Современность философию не интересует? А для чего тогда изучать историю, если не прилагать её опыт к современности?..