Колхоз. Назад в СССР

В итоге несколько часов слушал про грибы, рак всех внутренних и внешних органов, кладбище, лес и репрессии. Последнее, правда, осторожно и шепотом. Это у них был флирт. Если что. Мужик реально планировал таким образом «снять» запавшую в душу тётку.

Зато, хотя бы, заткнулся Гоша, внимательно слушая эту троицу. Особенно его заинтересовала тема болезней и кладбища.

Когда первый человек неторопливо прошел в сторону туалета, я просто был готов выпрыгнуть из поезда на ходу. Отвечаю. Сидел в позе «нога на ногу» просто потому, что иначе беды не избежать.

Практически в той же позе метнулся за первопроходцем, успев проскочить перед одной из тёток, которых соблазнял мастер пикапа и знаток грибов. Мне кажется, она прокляла меня в этот момент, аж между лопаток засвербило, но, честно говоря, было так по хрену. Когда вернулся обратно, подумав, что жить – это прекрасно, Гоша держал в руках свисток. Ну, нет… Это невозможно. Невозможно, чтоб все стало ещё хуже…

Я очень пристально посмотрел пацану в глаза. Он медленно поднес свисток к губам. Я ещё более пристально уставился на Гошу. Он сунул свисток в рот.

Не знаю, что за сволочь дала ему в руки данный предмет, но именно в это момент я понял, почему получил второй шанс. Это не спасение, это – кара. Вот он, ад, во всей красе.

Гоша свистит, мужик рядом со мной рассказывает, как отличить поганку от сыроежки, а инфаркт от инсульта, в вагоне жара и нечем дышать.

Поднялся, пошел к проводнице. Когда она в очередной раз увидела меня на пороге, застыла, держа во рту яблоко, которое грызла.

– Здесь есть какая-то вентиляция? Я, конечно, понимаю, что вам в этих апартаментах, – Махнул рукой, очертив круг, который обозначал величину и комфорт пространства, – Очень даже хорошо. Но в вагоне, я извиняюсь, сдохнуть можно.

– Есть. Конечно. – Проводница вытащила недоеденное яблоко изо рта и теперь держала его в руке. – В середине окно открыто.

– Окно. Одно. – Я всеми фибрами души ненавидел в данный момент мою новую маменьку, устроившую это испытание. Ведь сто процентов специально засунула сыночка в плацкарт. Педагогический, так сказать, момент, – Вы знаете, что такое вентиляция? Циркуляция воздуха? Знаете? Это, как бы такой замкнутый процесс. Плохой воздух выходит, а хороший, свежий, как бы залетает обратно.

Проводница молча развернулась к своему открытому окну, а потом, ни слова не говоря, бросила в него огрызок. Буквально через секунду откуда-то из середины вагона раздался громкий мужской мат.

– Что за срань?! Кому руки оторвать?!

– Видишь. – Проводница культурно указала на окно, развернув руку ладонью вверх. – Есть циркуляция. Замкнутый цикл. Все? Когда же уже твои Зеленухи. Всю кровь мне попил.

В общем, надо ли говорить, что фраза «Скоро Зеленухи, готовимся!» и у меня, и у проводницы вызвала приступ нескончаемого, вселенского счастья. Я схватил чемодан и, не оглядываясь, бросился в тамбур. Это был самый адский день в моей жизни. Так думалось мне тогда. Наивный я осел.

Едва поезд остановился, а эта чудная женщина опустила ступень, прыгнул на перон, с удовольствием вдыхая свежий воздух.

Состав тронулся с места, унося очень далеко и Гошу, и половину моей нервной системы, и всех этих людей из обычной жизни. Нет. Нам такое не надо. Нам надо квартиру на Кутузовском, приличную машину, и нормальные движения.

Только в этот момент я посмотрел на здание вокзала, если это строение можно так назвать. На одноэтажном жёлтом доме, который окружали огромные, гигантские просто, клумбы с цветами, висели немного кривоватые буквы. Кто-то, походу, сделал очень много ошибок в слове «Зеленухи» и теперь там значилось «Квашино».

– Сука. – Сказал это вслух. Отчётливо. От души. Потом нервно хохотнул.

Неужели эта тварина в форме проводника выпихнула меня на левой станции.

– Ага. И не говори, парень. Жизнь, она такая. Сука и есть. – Мимо меня, вдоль рельс шел мужик в ядерно-оранжевой жилетке. Эта жилетка, украшенная грязными разводами, намекала, что он тут работает, а лицо, выражавшее вселенскую скорбь, что живёт тоже тут.

– Эй, мужик! – Я спрыгнул с перона и в два шага догнал его, удерживая за рукав. – Скажи, Зеленухи где-то рядом, или я вообще не в той стороне.

– Почему же не в той? В той. – Работник шпалы и рельсы грустно вздохнул, а потом указал мне в сторону лесополосы. – Вон. Видишь просвет? Там дорога. Иди по ней. Пройдешь парочку полей, увидишь бугор, спустишься, будет мост через речку. Там как раз начинаются твои Зеленухи.

– В смысле, иди? – Я оглянулся на здание вокзала, сбоку которого имелась даже небольшая площадь. – А такси нет?

– Такси нет, – Покладисто согласился мужик, – И выпить нет. А жаль.

– Автобус? Что-то из транспорта?

– Парень, какой транспорт? С Зеленух сюда в школу старшеклассники ходят. Пешком. А ты чего?

Мужик развернулся и пошел дальше, попутно рассматривая рельсы.

Я вернулся к перону, взял чемодан, а потом в сотый раз пожелал мамочке провалиться сквозь землю. На самом деле, конечно, пожелания были гораздо более интересными, фантазия у меня богатая. Походу, пилить мне до этих Зеленух пешком.

Глава 4

Миновать лесок, и парочку полей пройти… Парочку… У мужика, давшего мне направление на Зеленухи, явно были проблемы с пониманием чисел, а так же, как минимум, топографический кретинизм. Я прошел первое поле. Потом – второе. Потом вдруг оказалось, что имеется ещё одно. Когда началось четвертое, оглянулся назад. Присутствовало сильное желание вернуться и популярно объяснить человеку, что такое значит слово «пару», а что такое – «до хрена». Но идти обратно – уже совсем не близко. Была надежда, Зеленухи, как истина, где-то рядом. Да и дебильнее придумать нельзя. Ходить туда-сюда. Время пока ещё чуть больше пяти вечера, по крайней мере, так утверждали механические часы на руке, но бродить по сельским окрестностям совсем не хочется. Никогда не испытывал тяги к деревенской романтике.

Ещё, ко всему прочему, этот тваринный чемодан весил так, будто в нем не вещи, а тонна железа. Или я просто банально задолбался его нести.

Остановился прямо посреди дороги, которая выглядела как хорошо наезженная колея, поставил чемодан прямо на землю, и сел на него сверху. Потом внезапно вспомнил о мамочкином письме, про которое говорила Тоня. То самое, для брата. Интересно, что она там накатала. Снова встал и открыл этот громоздкий баул. Конверт лежал прямо сверху. Запечатанный, с красивой маркой и надписью, сделанной аккуратным почерком: «Щербакову Виктору. Лично в руки!» Именно так, с восклицательным знаком. Угу. Конечно. Не сомневаясь, поддел уголок и раскрыл послание. Клетчатый лист из школьной тетради был исписан полностью. Хрена себе.

«Здравствуй, Виктор!

Во первых строках своего письма…»

Во первых строках… вот это маман стелет… Усмехнулся, а потом снова вернулся к чтению. Далее шли общие фразы о том, что у нее лично всё хорошо. Естественно! С чего бы там взяться «плохо». Уж у новообретенной матери точно все отлично! Она то в Москве, в благоустроенной квартире, жлобовство которой, в принципе, уже не казалось мне отвратительным. Это я, как идиот, сижу на забытой богом дороге к забытому богом селу. Куда даже транспорт не ходит.

Потом маменька интересовалась, как там ее любимый брат, его дети, его семья. Ну а вот уже после этого шло описание меня и моей совести. А точнее, ее отсутствия. Мать убедительно просила родственника, отнестись ко мне, как можно более строго. По возможности, загрузить делами, какие только найдутся, потому что, по ее глубокому убеждению, все проблемы от «нечего делать». Она искренне верила в чудодейственную силу трудотерапии вообще, и в таланты Макаренко, которые проявит Виктор по отношению к нерадивому племяннику, в частности. В конце стояла пометка, будто решение о моей дальнейшей судьбе будет принято на основании того, что скажет брат по итогу моего же поведения в новых обстоятельствах.

Если подвести все под одно, то, по сути, мамочка велела брату гнобить меня всеми известными способами в надежде, что от этого у ее сынка проснется комсомольский дух и совесть.

Я сложил письмо, засунул его обратно в конверт, а потом вернул в чемодан. Думаю, ничего страшного, что оно теперь открыто. Уж вряд ли она не понимала, сынок обязательно нырнет в это послание. Лично со своим бывшим «я» не знаком, это вполне логично, но уверен, он тоже не отличался завышенным чувством порядочности и ответственности.

Короче, ждут меня серьезные испытания, это факт. И путь к Зеленухам – самое первое из них. Такое чувство, что я никогда не доберусь до места назначения. Эти чертовы Зеленухи, будто мифическая Атлантида, которая скрылась под водой. Вроде кто-то слышал, кто-то, возможно, видел, но сука, добраться до них, сложнее чем перейти границу особо недружественного государства.

Вздохнул, взял снова чемодан в руку, в глубине души испытывая огромное желание пинком зашвырнуть его подальше, и потопал вперёд.

В этот момент сзади послышался странный посторонний звук. Я повернулся, приложив ладонь ко лбу в виде козырька. Хоть и дело к вечеру, но солнце было какое-то слишком яркое.

Вдали, показалась лошадь, следом за которой, громыхая по неровной дороге колесами, тащилась телега. Я опустил руку, подумал немного, потом поставил чемодан и протер глаза. Даже в самые веселые ночи, проведенные в клубе, не было таких мощных приходов. А тут просто мерещится какая-то картина средневековой Руси. На улице 1980 год. Телега? Реально?

Снова посмотрел на дорогу. Ни хрена. И лошадь, и телега, и дед имелись в наличии. Только теперь стали ближе. Я мог их разглядеть более детально.

Не особо разбираюсь в домашней скотине, но по-моему, кобыла, тащившая древний транспорт, была ровесницей деду, который держал в руках… вожжи… вроде бы правильно их называют.

Так и стоял, глядя на очень натуральный мираж, пока телега не подъехала совсем близко и по запаху, который исходил от животного, стало понятно, нет, не «приход» от летней жары. Реально всё настоящее.

Чуть отошёл в сторону, вместе со своим чемоданом, пропуская повозку.

– Тпрррруууу! Стоять окаянная! – старичок натянул вожжи и лошадь послушно замерла рядом со мной. – Здорова, парень. Ты с Квашино к нам идёшь же?

Ну, теоретически, я двигался именно оттуда. Такое название висело на здании вокзала. Да и дорога одна. Догадаться не сложно.

– Да. Оттуда.