Жизнь и учение Будды

– Готама неверный потому, что отрицает существование души, к тому же он противоречит сам себе потому, что говорит о переселении души и о бессмертии. – Не будем препираться из-за слов, друг Судата, – сказал самана, – а лучше поймем правильно учение. Татхагата смотрит на то я, о котором ты говоришь, как на заблуждение, ошибку, мечту; привязанность к этому я производит себялюбие, себялюбие же стремится к счастью или здесь, на земле, или за пределами ее, на небесах. Но в то время как это воображаемое я является ошибкою твоей философии, существует действительное я, действительная личность, действительная душа. Нет ни одной личности, кто бы мог вполне владеть своим характером, мыслями и поступками; но характер, мысли и поступки сами по себе составляют личность. Нет в тебе, Судата, этого я, которое думает твои мысли и которое образует твой характер, но сами твои мысли и сам твой характер составляют то, что ты есть. Твой характер, твои мысли, твои стремления – вот твоя душа. Ты не имеешь идей, но ты сам представляешь идеи.

– Но кто же тогда хозяин этих идей во мне? – спросил Судата. – Хозяин моих идей – это и есть мое я.

Ануруддха продолжал:

– Идея я не есть хозяин, который обладает твоим телом и умом и направляет все движения и желания твоей души, но те твои желания, которые являются сильнейшими, они – хозяин, они управляют тобою. Если вырастут в твоем сердце дурные страсти, ты, как корабль, который предоставлен милосердию ветров и течений на море; но если душою твоею обладает стремление к просвещению, оно повлечет тебя в небеса нирваны, где все иллюзии прекращаются и где сердце твое будет спокойным, как тихое, гладкое озеро. Поступки совершены, и совершающееся отошло прочь, но то, что произошло от твоих поступков, остается; точно так же, как человек, который пишет письмо, прекращает писать, но написанное остается. Рассуждая же о том постоянном, которое остается по совершении нами нашего земного пути, мы должны мудро предначертать наше будущее существование. Надо откладывать в сокровищницу милосердия, чистоты и праведных мыслей. Тот, кто живет благородными мыслями и хорошими поступками, будет жить навсегда, хотя бы тело его могло умереть. Он возродится к высшему существованию и наконец достигнет благословенной нирваны. Нет переселения нашего я, но есть возрождение известной формы души, которое происходит сообразно совершенным поступкам.

Вера Судаты в учение о своем я, однако же, не была поколеблена. Нет, больше чем когда бы то ни было, он был уверен в его истине, ибо вся душа его стремилась к нему, и он воскликнул:

– Что значат все мои поступки без моего я, без того, что ими двигает? Какова может быть радость, если ею не радуюсь я?

Задумчивое лицо Ануруддхи стало серьезнее, чем когда бы то ни было.

– Оставь свою привязанность к наслаждению и свои мысли о своем я, а живи своими поступками, ибо они и есть действительность жизни. Все существа таковы, каковыми они являются по поступкам в своих прежних существованиях. Они умирают, но возникает наша личность. И то, что ты называешь личностью, то, что наслаждается, твое я, это только живущее воспоминание о прошлых делах. Совершенные в прошлых существованиях дела запечатлеваются на каждом создании в характере его настоящего существования. Таким образом, прошлое рождает настоящее и настоящее есть чреве для будущего. Это закон кармы, закон поступков, закон причины и действия.

Слова саманы были проникнуты глубокою значительностью. Тем не менее слушатель его остался не убежденным, и Качеяна, сын Маха-Субгути, пробормотал про себя:

– Не может быть учение Готамы истинным. Печальна была бы эта истина, если бы она могла быть когда-нибудь истиной. Нет, никогда не расстанусь я с самой милой для меня религией моего отца.

Самана отвечал:

– Выбирай не самое милое, но самое истинное, ибо истина и есть наилучшее.

Катха-упанишада

Судата был слишком счастлив, чтобы его могло задеть учение еретического учителя. Он, пожалуй, совершенно позабыл бы о своем споре с Ануруддхой, если бы об этом не напоминал ему время от времени его шурин Качеяна и его тесть, которые продолжали рассуждать о религиозных новшествах Татхагаты. Они допускали, что кастовые различия были тяжелы для нижних каст, но говорили, что это не может быть уничтожено без вреда для общества и что не может быть сомнения о том, что разделение на касты божественное установление. Однако и по их мнению представлялось правильным распространять любовь и жалость на все чувствующие существа, которые страдают, не исключая даже самых низших созданий. Конечно, не должно вызывать гнев богов пренебрежением богослужения, но истинные ли это были боги, которые довольствовались кровавыми жертвоприношениями на своих алтарях?

Таковы были вопросы, которые волновали умы Субгути и Качеяны. И когда они начали рассуждать о них, то стали сомневаться, но все-таки они не переставали быть правоверными брахманами.

Однажды Субгути, начальник Кударагары, пришел к своему сыну с веселым лицом и сказал:

– Мальчик мой, Качеяна, мне кажется, что я нашел решение задачи. Это явилось у меня тогда, когда я читал Яджурведы по поводу установления огненных жертвоприношений Начикеты. Теперь мне это совершенно ясно, и я расскажу тебе об этом. Собери побольше листьев с большого пальмового дерева в нашем саду, набели их, обрежь их концы и приготовь для писания. Мне очень хочется придать окончательную форму моим мыслям, пока я не забыл их.

И сказал Качеяна пытливо:

– Скажи мне вкратце, в чем решение, которое ты нашел?

И начальник-брахман ответил:

– Слушай, я расскажу тебе. Смерть – это великий учитель глубочайших задач жизни. Тот, кто хочет узнать бессмертие, должен войти в чертоги смерти и узнать от смерти тайну жизни. Нет ни одного ребенка, рожденного в этом мире, который бы не был предназначен как приношение смерти. Но смерть не есть Брама. Она не есть руководитель и Господь. Она предзнаменует разложение, но не может уничтожить души, и человек, который боится ее, не обладает тремя дарами. Смерть допускает для тех, кто вошел в ее чертоги, возвращение и возрождение. Она допускает дальше, что поступки людей не погибают и, наконец, она открывает мужественному исследователю тайну жизни.

И сказал Качеяна:

– Глубоки эти мысли, отец; но главная вещь, чему же учит смерть?

Субгути собрал свои мысли и после некоторого молчания сказал:

– Учение Благословенного глубоко поразило мой ум, но я еще недостаточно убежден, чтобы признать основные положения нашей священной религии ни к чему не годными. Неужели великая огненная жертва только пустой обычай, который не дает никакого плода? Ежели бы это было так, то наши мудрецы действительно только слепые вожатые слепых. Жертвоприношения наши бесплодны и служат только для того, кто не победил желания своего сердца, и не развязал узы, связывающие его со всем преходящим.

И после некоторого молчания Субгути продолжал:

– И представление о неизменном я не может быть больше чем-то воображаемым. Я понимаю теперь, что это я не есть нечто созданное, оно есть единственный руководитель во всем, и оно, однако, не может быть видимо глазом, не может быть постигнуто умом или сказано речью; это я должно быть представлено духом. Это я коротко выражается в восклицании ом и есть абсолютное существование, которое не рождается и не умирает.

– Тогда твое решение, отец, – сказал Качеяна, – есть защита старого брахманизма?

– Да, это так, – сказал Субгути, – но отношение мое к брахманизму значительно изменилось вследствие рассуждений нашего друга Ануруддхи. Я допускаю, что одно дело – то, что воистину хорошо, и другое – то, что дорого нашему сердцу; и хорошо привязаться к хорошему и оставить то, что дорого нашему сердцу ради лучшего. Я не могу отрицать ту истину, которую Татхагата запечатлевает в умах своих последователей, что все сложное разложится, но я чувствую в самой глубине своего сердца, что есть нечто, чего смерть не может разрушить, и это нечто есть то, что наши мудрецы называют я. Я стремлюсь узнать, что это такое, ибо только тот, кто узнает это, найдет покой душе своей. Пусть Ануруддха объяснит мне загадку этого я, но он не должен говорить, что нет ничего, что я мог бы назвать моим собственным, что жизнь пустота и что не существует вечность.

Когда настало дождливое время, можно было видеть Субгути пишущим на своем балконе, и когда солнце прорвалось сквозь тучи и явилось во всей своей прежней красоте голубое небо, он окончил свое сочинение, которое назвал «Катха-упанишада – рассуждение о великом вопросе „почему?“», который является всем нам, всем, поглощенным решением вопроса о жизни.

Все эти-то дни наступления хорошей погоды ученики Благословенного Будды имели обыкновение отправляться в путешествие по стране, проповедуя славное учение спасения. Ануруддха снова проходил через деревню Аванти в то время, как Субгути сидел у своего дома в тени деревьев, читая и размышляя о написанном им. Оба обменялись приветствиями, и когда Ануруддха увидел рукопись, то они тотчас же начали рассуждать о великом вопросе жизни после смерти.

Субгути прочел Ануруддхе Катха-упанишаду. Почтенный монах был очень доволен ее глубокомысленностью и красотой изложения, но покачал головою и сказал:

– Действительно, существует бессмертное, но бессмертное не есть я. Бессмертным не может быть существо. Оно не есть та суть, то я, которое является в нашем представлении сознания. Все существующее, все существа, все сути, все оттенки существования сложны, а сложное подвергается разложению. Бессмертное не есть то, что ты имеешь, меньше меньшего и больше большего. Оно не мало и не велико. Оно не субстанционально и без всяких признаков телесности. Бессмертное состоит из вечных добродетелей, посредством которых оправдывается существование и познание которых образует просвещение. Высшие добродетели суть четыре благородные истины: о страдании, о происхождении страдания, об избежании страдания и о восьмеричном пути праведности, который ведет к избавлению от страдания.

И сказал Субгути:

– Я допускаю, что вечное не может быть материальной вещью; что вечное не может быть сложным; оно должно быть нематериально; оно должно быть духовно. я не есть тело, ни чувство, ни ум. Это то, чем человек познает предметы как во сне, так и во время бодрствования. Сознание «я есмь» есть великое вездесущее я, оно бестелесно в теле, как Агни-огонь, находящийся скрытым в двух палках, из которых его можно получить.

Ануруддха с глубоким вниманием слушал рассуждения Субгути и быстро отвечал:

– Агни-огонь не находится в скрытом состоянии между двумя палками. Две палки, из которых получается огонь, деревянные, ничего больше из себя не представляют, как только дерево; и ни в одной палке нет скрытого огня. Огонь образуется через трение, производимое нашими руками. Таким же точно путем сознательность является произведением условий и исчезает вместе с тем, как перестанут действовать условия. Когда дерево сгорело, куда уходит огонь? И когда условия сознательности перестали действовать, где будет оставаться сознательность? Мы привыкли говорить: «Ветер дует». Как будто бы существовал ветер, который совершал действие дуновения. Но нет ни того ни другого. Нет, во-первых, ветра, а во-вторых, действия дуновения; существует только одно, что представляет из себя движением воздуха, называемое ветром или, если можно так сказать, дуновение ветра. Таким же точно образом нет личности, которая помнит поступки, но воспоминания о поступках сами по себе суть личность.

– Когда человек умер, – продолжал Субгути, – некоторые говорят, что он существует, а другие, – что его нет. Я так понимаю, что Благословенный учит, что его нет, что в свою очередь означает, если это точно понимать, что его и потом не будет.

– Нет, друг, – отвечал резко Ануруддха, – нет, друг, твое решение задачи опирается на ложные основы. Если твое я не существует теперь, как же тогда оно может продолжать свое существование, после того как ты ушел? Тем не менее то, что ты есть теперь, будет продолжать существовать и после окончания своего телесного существования. Правда, ты прав, когда сравниваешь человека в твоей Ката-упанишаде с тем древним деревом, корни которого растут вверх, а ветви растут вниз. И как дерево появляется со всеми признаками этого рода, так и человек возрождается и его особенная карма возрождается в новых существах. Нет я в фиговом дереве, которое переселяется из родительского ствола в новые отпрыски, но есть первообраз, который сохраняется в дальнейшем росте и развитии новых деревьев.

– Есть одно вечное мыслящее существо, – сказал Субгути, – мыслящее не вечные мысли, и это вечное мыслящее существо и есть я.

– А не было бы твое рассуждение правильнее, – прервал его Ануруддха, – если бы его иначе повернуть: существуют вечные мысли, которые мыслятся невечными мыслителями. Другими словами, то, что мы называем мыслитель, есть только произведение мысли; и произведение мыслей истинных – это и есть достижение вечного. Истина бессмертна, истина – нирвана.

Начальник-брахман чувствовал, что самые священные убеждения его опущены при этом утверждении, и он спрашивал не без некоторого дрожания в своем голосе:

– Разве нет во мне ничего неизменного, ничего, что вечно и бессмертно?

– Есть ли в тебе что-нибудь бессмертное или нет, – был ответ Ануруддхи, – исключительно зависит от тебя самого. Если ты состоишь из мыслей чистых и святых, – и ты чист и свят; если ты состоишь из мыслей грешных, – и ты грешен; и если ты состоишь из бессмертной истины, – ты бессмертен. Жизнь достигается только в бессмертии, и работа истины совершается в нирване.

Субгути покачал головою.

– Я хочу обладать истиной, но не хочу потерять тождественность с самим собою? Чем я стану после разложения моего тела? Я дрожу при мысли утерять мое я. Неужели нет ничего, что я мог бы назвать своим собственным?

– Позволь мне ответить, – сказал Ануруддха, – словами Благословенного, который сказал:

Ни зерно, ни богатства, ни склады золота,
Ни жена, ни дочери, ни сыновья,
Никто, кто ест свой хлеб,
Не может последовать за тем, кто покидает эту жизнь,
Потому что все должно оставаться позади.
Всякий поступок, который совершает человек –