Жизнь и учение Будды

Вот каково объяснение буддизма. Мир несчастен потому, что он живет, потому что он не видит, что то, за что он должен бороться, – не жизнь, то есть перемена, недовольство, суета и смерть, а покой, великий покой. Вот в чем та жизнь, к которой должен стремиться человек.

Поглядите теперь, как это разнится с христианской теорией. В христианстве две жизни: настоящая и будущая. Настоящая жизнь есть зло, потому что она находится под властью дьявола – мира плоти и дьявола; будущая жизнь прекрасна, потому что она во власти Бога и дьявол не может туда забраться.

Но буддизм признает только одну жизнь: существование, которое изошло из вечности и которое может продолжаться навсегда. Если эта жизнь есть зло, то и всякая жизнь есть зло, и счастье может обитать только в покое, в преодолении всех тревог этого скучного мира. И если, следовательно, человек желает счастья, – а во всех верованиях это и есть желаемая цель, – то он должен бороться, чтобы достигнуть покоя. Эта идея не представляет затруднений для понимания. Она представляется мне такою простою, что когда ее раз выслушаешь, то она может быть понятна даже ребенку. Я не говорю, чтобы ей тотчас же поверили и последовали, но она может быть понята. Вера это совсем другое дело. «Закон глубок, трудно узнать и поверить в него. Он очень высок и может быть понят только посредством глубокого размышления». Ибо буддизм представляет из себя религию не для детей, а для людей. Это учение заставило называть буддизм пессимизмом. Но наученные, как мы, верить, что жизнь и смерть в антагонизме, что жизнь в грядущем мире прекрасна, что смерть это ужас, – нам кажется ужасным подумать, что надо вырвать в корне эту нашу жизнь, которая содержит зло, и что жизнь и смерть одно и то же.

Но для тех, которые увидели истину и поверили в нее, это не ужасно, а прекрасно. Когда вы очистили ваш взор от лжи тела и явились лицом к лицу с истиной, то она прекрасна. «Закон прекрасен, он наполняет сердце радостью».

Таким образом, для буддиста целью, к которой он стремится, является великий покой, величайшее освобождение от всякой печали. Он должен домогаться покоя, и от его собственного усилия зависят успех или неудача.

Когда определены цель и действующие в нас силы, тогда остается только открыть средство, путь, по которому можно достигнуть этой цели.

Как человек должен думать и поступать, чтобы наконец достигнуть этого великого покоя? И ответ буддизма на этот вопрос следующий: добрые дела и добрые мысли – это единственные врата, через которые вы можете вступить на этот путь. Будьте честны и справедливы, будьте любовны и сострадательны, любите истину и отвращаетесь от неправды – это начало пути, который ведет к счастью. Делайте добро другим не для того, чтобы они были добры к вам, а потому, что, поступая так, вы делаете добро вашей собственной душе. Давайте милостыню, будьте милосердны, ибо это необходимо для человека. А превыше всего научитесь любить и сострадать. Старайтесь чувствовать, как другие чувствуют, старайтесь понять их, старайтесь сочувствовать им, и любовь придет. Воистину тот был буддистом в сердце своем, кто написал: «Все понять – это значит простить». Нет другого целебного средства для человеческого сердца, подобно любви, и не только та любовь, которую к нему чувствуют другие, но и та, которую он чувствует к другим: любить все – не только людей, но весь мир, всякое существо, которое ходит по земле, птиц в воздухе, насекомых в траве. Вся жизнь родственна человеку. Жизнь человека не есть нечто отдельное от прочей жизни, она есть часть ее, и если человек захочет сделать сердце совершенным, он должен учиться сочувствовать всему и понимать весь великий мир, который окружает его. Но он должен постоянно помнить, что он сам является первым. Для того чтобы сделать других справедливыми, вы должны сделать себя справедливым; чтобы сделать других счастливыми, вы должны чувствовать сначала себя счастливым; чтобы вас полюбили, сначала вы должны полюбить. Подумайте о вашей душе, чтобы сделать ее любящей.

Таково учение Будды. Но если бы это было все, тогда буддизм представлял бы повторение только общих мест всех религий, все философий. В этом учении о праведности нет ничего нового. Многие учители учили тому же, и все поняли наконец, что праведность не есть верная дорога к счастью, покою. Буддизм идет дальше этого. Честь и праведность, истина и любовь, говорит он, прекрасные вещи, но они только начало пути, они только врата в него. Сами по себе они не приведут человека к великому покою. В них не лежит спасение от мук мира. Для того чтобы человеку быть праведным, необходимо гораздо больше. Одна святость не есть врата к счастью, и все, кто пробовали это, нашли это. Одно это не дает человеку возможности преодолеть страдания. Когда человек очистит свое сердце любовью, освободит себя от зла добрыми делами и мыслями, тогда только он будет обладать таким взором, чтобы увидеть дальнейший путь, по которому ему надо идти. Тогда ему явится истина, что жизнь действительно – зло, которого следует избегать, жизнь – горе; и человек, который захочет избежать зла и горя, должен избежать самой жизни, но не смерти. Смерть этой жизни есть только начало другой, точно так же, как если вы закрываете источник в одном направлении, то он вырвется в другом. Взять чью-нибудь жизни теперь – это значит осудить себя на долгую и более несчастную жизнь потом. Конец несчастия лежит в великом покое. Человек должен отделить себя от этого мира, который есть печаль. Ненавидя борьбу и состязание, он научится любить покой и так подчинить свою душу, чтобы мир показался ему таким беспокойным, каким он и есть на самом деле. И тогда, когда его сердце будет устремлено к великому покою, душа его придет к своей цели. Утомленная землею, она придет в небеса, где уже нет больше бурь, где нет больше борьбы, где царствует неизменный покой. И это не смерть, а великий покой.

Всегда чистая, как стекло прозрачная,
Скользит между бессмертными жизнь.
Луна изменяется, поколения проходят,
Их небесная жизнь течет бесконечно,
Без перемены среди разрушения и упадка мира.

Это – нирвана, та цель, к которой мы все должны стремиться, единственный конец всем мирским тревогам. Каждый человек должен себе представить это. Каждый человек, разумеется, сделает это в свое время, и все придут на небо, Конечно, это простая вера, единственная известная в мире вера, которая свободна от таинственности и догматов, от церемоний и священнодействий; и чтобы узнать, как прекрасна эта вера, нам стоит только взглянуть на ее последователей и убедиться в этом (…)

Монашество

Пусть жизнь его будет исполнена любви, поступки его приветными, тогда в полноте своей радости он получит конец печали.

    Даммапада

В течение своей жизни, той долгой жизни, которая осталась у него после того, как он нашел свет, Годама Будда собрал вокруг себя много учеников. Они пришли к нему, чтобы узнать из уст его о той истине, которую он нашел, и оставались около него для того, чтобы провести ее в жизнь и достигнуть великого мира.

Время от времени бывали случаи, когда учитель излагал наставления и правила, предназначенные помочь ученикам его на правильном пути. Таким образом, около него образовалось братство из тех людей, кто стремился очистить свои души и вести чистый образ жизни. Это братство продолжается до сих пор, и вы можете это видеть в современном монашестве, ибо лишь монахи представляют из себя только братство людей, которые пытаются жить, как жил их великий учитель: очищать свои души от жизненной пыли и идти путем, по которому можно достичь освобождения от страстей. Только это, и ничто более, есть монашество. У них нет совершенно представления о священстве в том смысле, в каком мы это понимаем. Мы понимаем под священником того, кто получил от кого-то другого власть и кто является, таким образом, представителем на земле Бога. По нашему представлению священниками являются те, кто послан другими, имевшими на это полномочие от Бога. Мы думаем, что они могут разрешать грехи, что они могут принимать в свою веру, что они могут отвергнуть от нее, что им дана власть увещевать, что они могут отправить быстрее душу к Богу, что они могут осудить душу в ад. Одним словом, по нашим представлениям, священник – это тот, кто одарен известною властью и святостью.

У буддистов же не так. У них ничего подобного не может быть. По их представлениям, Бог находится настолько вне нашего духовного зрения, что не мог передать своей власти никому. Он проявляет свое влияние по вечным и неизменным законам. Воля его проявляется неизменными следствиями. Ничего нет таинственного в его законах, что требовало бы толкования их его представителями: нет церемоний, какие были бы необходимы, для того чтобы принять его веру. Буддизм – свободная религия. Ни у кого нет ключей для спасения человека кроме самого человека. Буддизм никогда не думал о том, чтобы кто-нибудь мог спасти или осудить себя кроме самого человека. Таким образом, буддийский монах настолько же далек от наших представлений, как для них далек наш священник. Ничто не может быть более чуждым для буддизма, чем какое-нибудь притязание на власть, на силу свыше, на святость, приобретенную чем-нибудь кроме искренних усилий самой человеческой души.

Эти монахи, которые так обыкновенны по всей Бирме, монастыри которых находятся около каждой деревни, которых можно встретить на каждой улице рано утром выпрашивающими себе хлеб, которые воспитывают всю молодежь в стране, – все это исключительно люди, стремящиеся к доброму.

Для нас представляется очень трудным понять это, так как ум наш склонен работать в другом направлении. Для нас представляется невозможной религия без священства, а там она именно такова.

Представляется поразительным явлением, как это братство существовало все эти века, как оно постоянно пользовалось уважением и удивлением народа, как оно всегда держало в руках своих воспитание детей и никогда не соблазнилось претензией на что-либо большее. Подумайте только о том искушении, которое всегда было у него: искушение вмешаться в правительственные дела было велико, искушение облечь себя священническою властью было гораздо больше, и однако же этим искушениям оно всегда противостояло. Это братство монахов и теперь такое же, как оно было двадцать три столетия тому назад, ибо это общество людей, ищущих правды…

Я не могу их назвать отшельниками, потому что они всегда живут обществами, около деревень, и не запираются, не исключают себя от общения с другими людьми. Я не могу, как я сказал, назвать их и священниками: они ни в коем случае не являются служителями церкви. Если назвать их нищими, так это только наполовину разъясняет дело. И потому я употребляю слово «монах», как ближе всего подходящее к тому, что я желаю сказать.

Итак, монахи – это те, кто старается следовать учению Годамы Будды и удалить себя от мира, – «те, кто обратил свой взор к небесам, где всякие страсти смываются». Это члены великой общины, управляемые строгими правилами, изложенными в Вини для соблюдения всеми монахами.

Когда человек вступает в монашество, он дает четыре обета: что он будет чист от похоти, от желания собственности, от того, чтобы отнять чью-нибудь жизнь, и от того, чтобы пользоваться какими-нибудь сверхъестественными силами. Подумайте об этом последнем, потому что это раз навсегда отделяет монаха от всего мистического, ибо вот как излагается этот обет:

«Никакой член нашей общины не может осмелиться заявить, что пользуется какими-нибудь необычайными дарами, или сверхъестественным совершенством, или из тщеславия назвать себя святым человеком. Не может он, например, удалиться в уединенное место под предлогом привести себя в исступление, как арии, и потому учит других каким-нибудь необычным путям совершенства. Скорее, может нежное пальмовое дерево, которое срежут, сделаться снова зеленым, чем человек, изобличенный в такой гордости, получит истинную святость. Заботьтесь о себе, чтобы не дать возможности впасть в такое состояние».

Разве это учение не стоит вразрез с учениями других народов и религий? Можете ли вы представить себе религиозных учителей каких-либо других религий, которые предупреждали бы, чтобы ученики их в особенности боялись и свободно относились бы к своим видениям? Разве для них видения и трансы, сны и воображения не являлись доказательствами святости? А здесь совсем не так. Все это ничто, все это одно воображение. И тот, кто захочет вести чистую жизнь, должен быть выше этого и должен все это отбросить, как опьяняющий душу напиток.

Очень удивительна эта религия, осуждающая всякий мистицизм. Она, должно быть, одиноко стоит между всеми религиями, чистая от мишуры чудес прошлых, настоящих и будущих. И все-таки у этого народа, как и у всех молодых народов, существуют предрассудки. Существуют гадатели и отгадчики снов, всевозможные знахари, люди, у которых вы можете достать талисманы, которые могут предсказать вам будущее. Одним словом, все так же, как и у нас было не так давно. Как нас интриговала таинственность, так точно она влечет их к себе до сих пор. Я уже рассказывал об этом в главных чертах, но опять должен повторить, что религия их совершенно чиста от этого. Никаких истерических видений, никаких безумных снов – ничего подобного вы не можете встретить у буддийских монахов. Среди всех окружающих их предрассудков они остаются чисты, так же они чисты от страстей и желаний. И на этом далеком Востоке, в этом рассаднике, как мы думаем, всего сверхъестественного, в этой колыбели мистического и чудесного существует религия, которая осуждает все это, и монашество, которое следует своей религии. Неужели это не чудо из чудес?

У большинства других вер совершенно иначе. Другие религии утверждают, что те, кто попадает в их сеть и подчиняется их руководителям в обмен на все мирское, от которого последователи религии откажутся, они получат другие дары – небесные, что они будут одарены сверхъестественными силами, что они будут пользоваться властью свыше, что они сделаются избранными посланниками Бога, что во время экстаза они могут войти даже на небеса и увидеть Его лицом к лицу.

В буддизме нет ничего подобного. Человек должен отказаться от всего земного и ничего за это не приобрести. Он получит только одно: если будет все время идти по пути праведности, то, наконец, он достигнет великого покоя.

Монах, которому бы начали сниться сны, который сказал бы, что Будда явился к нему в видении и возвестил ему, что он стал способен пророчествовать, стал бы в их глазах безумным, и его тотчас бы исключили. Подумайте только, его назвали бы безумным за то, что он видел такие видения, а вовсе не святым человеком! Мальчишки над ним смеялись бы, и он был бы выпровожден из монастыря. Монах – это тот, кто соблюдает чистоту и здоровье в жизни, а истерические сны, ребяческий мистицизм, все эти нездоровые видения – во всем этом он не должен участвовать. Таким образом, монах должен оставить позади себя все то, что у нас называется хорошим в этой жизни, и управлять своим телом и душой в смысле строгого воздержания. Он должен носить только желтые одежды, просторные и приличные, но отнюдь не красивые; он должен брить свою голову; он должен иметь разговор с женщинами только на далеком расстоянии; он должен ежедневно выпрашивать свою пищу на улицах; он должен есть только дважды и только известное количество и никогда после полудня; он не должен интересоваться мирскими делами; он не должен иметь никакой собственности, не должен участвовать ни в каких играх и представлениях. «Он должен есть не для того, чтобы удовлетворять весь свой аппетит, а для того только, чтобы поддержать свое тело: он должен носить платье не из тщеславия, а только ради приличия; он должен жить под крышей не из тщеславия опять, а только потому, что погода делает это необходимым». Вся жизнь его ограничена строжайшей бедностью и чистотой.

Вы видите, что здесь нет аскетизма: монах может не переедать, но он должен достаточно есть; он не должен носить прекрасных платьев, но он должен быть прилично и удобно одет; он не должен жить в прекрасных зданиях, но он должен укрываться под крышей от непогоды.

В буддизме нет самоистязания. Разве не доказал бесплодность этого давным-давно Будда? Тело нужно держать в здоровьи, чтобы не делать затруднения душе нашей. И поэтому монахи живут очень здоровой, очень умеренной жизнью, потребляя еды и питья ровно столько, чтобы держать в здоровьи свое тело. Это самое главное, это начало для них чистой жизни.

И точно так же, как монах содержит тщательно свое тело, он, относится и к своей душе. Он должен читать священные книги, он должен размышлять о поучениях великого учителя, он должен пытаться всякими средствами, лежащими в его власти, сделать сродной себе эту истину, не как пустые слова, а как веру, составляющую часть жизни, суть всяческой правды. Он вовсе не отрезан от общества: около него есть другие монахи, бывают посетители, мужчины и женщины. Он может говорить с ними, он вовсе не отшельник, но он не должен говорить слишком много исключительно о мирских делах. Он должен заботливо относиться к своим мыслям, чтобы они не вели его к ложным путям. Жизнь его – жизнь самообразования.

Не будучи священником, он имеет мало обязанностей, которые он должен исполнять по отношению к другим. Он не призван вмешиваться в дела других: он не посещает больных, он ничем не связан с рождениями, свадьбами, смертью. По воскресеньям и в других подходящих случаях он может читать народу законы, но это и все. (…)

Однако и у них есть известные обязанности. Каждое утро, как только первые солнечные лучи заблестят на монастырских шпицах, как только птицы запоют о наступлении дня и холодная свежесть утра остается еще в горах, а вы можете видеть, как из каждого монастыря выступает маленькая процессия. Первыми идут два школьника с гонгами, привешенными на бамбуковой палке между ними, по которым они ударяют время от времени, а позади их в желтых одеждах, с лицами, опущенными долу, и с чашами в руках следуют монахи. Медленно проходят они по улицам среди девушек, спешащих на базар с корзинами плодов на голове, хозяек, идущих закупить себе провизию, рабочих, идущих на свою работу, детей, бегущих и смеющихся и купающихся в пыли. Каждый дает им дорогу, когда они медленно и торжественно следуют, и из каждого дома выходят женщины и дети с горстью риса, с горстью сушеного винограда, плодами и все это кладут в чаши монахов. Денег не дают никогда. Монах и не дотронется до денег. И потом его нужды так невелики. Иногда дарят им книги, но по утрам дают только пищу.

За эти дары никогда не благодарят. Открывается крышка чаши и, когда подношения туда положены, снова закрывается, и монах двигается дальше. Когда они совершили свой привычный обход, они возвращаются так же, как и пришли, медленно в монастырь с чашами, полными пищи. Я не знаю, бывает ли так, чтобы пища эта всегда съедалась монахами. Часто в больших городах их кормят богатые люди, которые ежедневно посылают им горячую, свежеизготовленную пищу, а собираемая милостыня раздается или бедным, или школьникам, или животным. Но выпрашиванием милостыни никогда не пренебрегают. Это одна из формальностей у монахов… Это самая существенная вещь, и об этом знает всякий, кто только видел их ходящими за выпрашиванием милостыни. Они должны выпрашивать себе пищу, и они так и делают. Это составляет часть их устава, ибо закон говорит, что унижение помогает душе. А народ дает потому, что это считается хорошим. Даже если они знают, что монахов кормит кто-нибудь другой, они будут наполнять чаши, когда проходят монахи.

И если подаяние не нужно самим монахам, то существуют бедные, существуют школьники, сыновья бедняков, которые, может быть, часто нуждаются в пище: а если таких нет, то есть птицы, звери. А главное, хорошо для самих себя давать милостыню – так думают бирманцы. (…)

Если вы, идучи по дороге, увидите высокие манговые и тамариндовые деревья и тростниковые плантации, то можете быть уверены, что тут монастырь, ибо одна из заповедей Будды монахам – жить в тени высоких деревьев, и заповедь эту они всегда исполняют.

Большинство монастырей прекрасны. Это большие здания из темного тикового дерева с двумя или тремя крышами, возвышающимися одна над другою, завершает же их шпиц, возносящийся кверху и кончающийся золотым острием. Многие монастыри покрыты резьбой по фасаду и около шпицов, свитками, картинами с грациозными фигурами и с воротами, на которых помещены драконы.

Картины передают о каких-нибудь историях, почерпнутых из сокровищницы детства народа: передают грациозные рассказы о колдунах, нимфах и удивительных приключениях. Но никогда, мне кажется, не рисуются на стенах сцены из священной жизни или же из поучений. Бирманцы не любят, как мы, иллюстрировать священные книги. Быть может, они считают предмет этот слишком священным для того, чтобы изображать его рукою ремесленников. Вы напрасно стали бы искать, насколько я знаю, во всей Бирме в пагодах, построенных индусскими архитекторами много лет назад, иллюстрации к учению Будды. Но те картины, которые там есть, прекрасны, и краски их великолепны. Все хорошо в них: и темный тик, и светлые листья зеленого тамаринда, и большие листья платана.

Но внутри здания все голо. Как ни прекрасны здания извне, никакого развлечения для глаз не найдете вы внутри их. Все там голо, только несколько матов там и здесь на простом полу, жесткая деревянная кровать и ящик или два с книгами. В одном углу можно встретить изображение учителя, вылепленное из алебастра. Изображение это вовсе не произведение искусства. Богатство воображения и вкуса, которые можно заметить в вырезанных на фасаде рассказах, здесь не имеет места. Всякая попытка изменить форму этих фигур считалась бы святотатственной.

Над головой изображения находится белый зонтик. Вероятно, мы из этого почерпнули наши круги с сиянием… Где-нибудь с восточной стороны находится цветок лотоса, – вот и все. При этом всегда является замечательным тот факт, что не встречается изображения никого из великих людей, имена которых вы часто слышите вместе с именем Будды. Будда стоит один. Нет ничего изображающего его жену Ягодайю, его сына Рагулу, его великого ученика Тарикуту, его любимейшего ученика и брата Ананду.

В буддизме совсем нет святых: там есть только один великий учитель, который познал свет. Разумеется, очень странно, что у буддистов со времени Будды по настоящее время, за две тысячи четыреста лет, не явилось никого достойного упоминания, кроме самого Будды. Только один человек является священным для буддизма – это Годама Будда.

В стороне от монастыря обыкновенно находится много пагод – могил Будды. Они представляют из себя обыкновенные конусы, оканчивающиеся наверху золотым острием, и их обыкновенно бывает очень много. Каждый человек за свою жизнь построит по крайней мере одну, и всегда они белые.

Так что около монастыря всегда много красок: темное дерево, белые пагоды, нежная зелень деревьев… Землю всегда держат чисто выметенной и утрамбованной. Кругом много звуков: чудесная музыка колокольчиков на вершине пагод, когда подует ветер, воркованье голубков в лесу, голоса школьников. Монастырская земля священна. Ничья жизнь не может быть там отнята: не допускается громких звуков, раздражительного шума, никаких нарушений тишины и спокойствия, ибо монастырь – место размышления и мира.

Разумеется, не все монастырские здания прекрасны и велики: многие из них представляют только бамбуковые или соломенные крыши и выглядят немногим лучше, чем обыкновенная крестьянская изба. Некоторые деревни так бедны, что могут отделить для монахов слишком мало. Но всегда насажены там деревья, всегда выметена земля, всегда место это чтится одинаковым образом. И как только хорошая жатва доставит деревне некоторое облегчение и деньги, сейчас же, можно быть уверенным, будет построен монастырь из тикового дерева.

Монастыри доступны для всех. Всякий странник может прийти в монастырь и найти там приют. Монахи всегда гостеприимны. Быть может, четверть своей жизни в Бирме я провел в их монастырях или в домах отдохновения. Мы нарушаем все их законы: мы ездим верхом, носим сапоги на священной почве; наши слуги убивают кур для обеда в тех местах, где всякая жизнь пользуется защитой; мы обходимся с монахами, которых так почитает народ, так же бесцеремонно, как со всеми восточными народами; мы часто смеемся над их религией – и все-таки они принимают нас, все-таки они рады повидать нас и поговорить с нами.

Неужели можно найти какой-нибудь народ в мире, преданный так своей религии и терпевший бы все это хоть на один момент? Если бы вы вошли в магометанскую мечеть в Дели в сапогах, вас, вероятно, убили бы; а мы толпились вокруг пагоды в Шведагоне, и никто нам не мешал. И не думайте, что происходило это потому, что бирманцы менее верующие, чем индусы или магометане. Нет, это потому, что они больше верят, потому что они научены, что покорность и терпение наиболее сильные буддийские добродетели и что жизнь человеческая является делом души каждого. Они охотно верят, что нарушение англичанами их закона происходит исключительно только от иностранных привычек, от нашего невежества и вообще от склада нашей жизни.

…Уважение, с которым народ относится к монаху – к монаху, который вчера был таким же человеком, как и все, – очень велико. Все, кто обращается к нему, преклоняют колена. Даже сам король ниже монаха, и если у него во дворце бывает монах, то король садится ниже него. К монаху обращаются как к господину, и те, кто обращаются к нему, считаются его учениками.

Как ни беден монах, хотя он и живет дневным подаянием, хотя нет у него власти и силы, самый великий человек в его земле сойдет с коня и уступит ему дорогу, когда он проходит.