Светлый-пресветлый день. Рассказы и повести

Витька шмыгнул распухшим за ночь носом и отрицательно тряхнул головой.

– Ладно, знаю я твои харчи. Ишь, обиделся. Молчит, как партизан в гестапо на допросе. – Капитан вдруг улыбнулся. – Тоже мне, народный мститель выискался! – И стал разливать кипяток в две железные кружки.

Потом они пили ядреный красный напиток, которого Витьке не доводилось пробовать сроду. Пошли какие-то разговоры о том о сем, о сенокосе, о рыбалке. Как-то само по себе вышло, что рассказал Витька капитану и о своем пулемете, и о дяде Васе, и об отце. Капитан внимательно все слушал, ходил по кабинету. Потом подошел к Витьке и пригладил его вихры.

– Понимаешь, парень, если все так, как твой дядя Вася подает, тут и впрямь ничего не докажешь. Хотя мы проверим, конечно, – сказал это капитан не очень уверенно и убедительно, и Витька как отрезал:

– Тогда я его все равно пришью. Сам за батьку отомщу, если вы не можете.

И даже кружку от себя отодвинул демонстративно.

– Да, парень, задал ты нам задачу. – проговорил капитан задумчиво и как-то извинительно добавил: – Ну ты, Витя, побудь у нас еще немного. Мы тут решим.

И Витька пошел на свой топчан. А на другой день та же телега повезла его в деревню. Капитан сам усадил его, опять пригладил волосы и почему-то сказал:

– Хороший ты парень, надежный. – Помолчал, потом добавил: – А с Василием Кошелевым мы разберемся.

В деревне он увидел дом Кошелева с заколоченными окнами. Ему сказали, что дядя Вася и Нюрка срочно собрались и уехали неизвестно куда.

* * *

Вот такой увидел я историю, рассказанную моим другом. Думал, лежа на земле, что не усну, и надеялся поднять Виктора, как только забрезжит первый свет. Получилось наоборот, он меня растолкал, обозвал засоней. Как всегда. Он признанный лидер нашего дуэта. Я это и не оспариваю. Я им горжусь.

Утренней тяги не получилось. Прохоркало только два. Одного Виктор снял. Кто их поймет, этих вальдшнепов? Птица – она же не человек, она же не расскажет.

Но мы не в накладе и не в обиде. Мы побыли опять на охоте, вдохнули запахи весенней прели, услышали, как просыпается природа, посидели ночь у костра. Мы отдохнули…

На обратном пути Виктор, сидя за рулем, все вспоминал свою дочурку, крохотную совсем и смешную. Я его слушал, улыбался вместе с ним, но не мог не думать о вчерашнем его рассказе, сидевшем во мне острой занозой. Наконец я не выдержал и, круто бросив разговор в сторону, так и сказал, что это несправедливо: неужели дядя Вася остался в жизни без наказания? Без суда Божьего или человеческого?

Виктор сразу помрачнел, умолк, но все же рассказал мне, как долго искал он следы Василия Кошелева и как совсем недавно узнал, что судьба обошлась с ним закономерно беспощадно: Кошелев окончательно спился, да он и раньше временами впадал в дикий, необузданный запой, Нюрка его бросила. Сам он поначалу шабашничал по деревням, пока совсем не опустился: стал бродягой, последним побирушкой и однажды сунул голову в петлю на чердаке у какой-то горькой вдовушки.

Неохотно и трудно закончив свой рассказ, Виктор прибавил газу, и наша машина полетела в город по бетонке посреди безбрежного березняка. Мелькали по сторонам и убегали назад белые в зеленом весеннем пуху деревья. К ветровому стеклу приклеивалась роса и растекалась к краям прозрачными струйками. На горизонте становилось светлее.

За форелью

Монотонный и резкий гул заполнил все вокруг. Старый шестисильный стационар-топнога жмет на все свои хилые обороты и стучит с надрывным, но ровным напрягом. Из стоящего торчком глушителя выхлопывается дым, и набегающий сзади порывистый ветерок уносит его вперед, стелет перед лодкой. Тяжелый, набрякший от многократной просмолки карбас медленно идет вдоль берега. Мимо проплывают огромные всосанные в песок валуны, на которых белеют пятна чаек; громоздятся холмы, поросшие густым лиственным лесом, вылизанным и придавленным к земле холодными морскими ветрами. Сейчас карбас огибает высокую гору, на которой стоит маяк.

Костя, плотный пятнадцатилетний парнишка, сидит на передней банке и, задирая голову так, что кепчонка его чудом держится на затылке, смотрит, как через равные промежутки на самой макушке маяка вспыхивает маленький бледный огонек.

– Шесть! – кричит он радостно Мишке.

А у того уши забиты грохотом мотора. Мишка примостился у самого глушителя. Выхлопной дым летит к нему в рот и ноздри, он морщится и озабоченно посматривает на движок, трогает крышку цилиндра: не перегрелась ли?

– Чего-о? – затыкая уши и щурясь, горланит Мишка.

– Через шесть секунд, говорю, вспыхивает!

– А-а-а, – понимающе трясет Мишка головой, ничего, конечно, не разобрав в крике напарника, а так, чтобы не приставал со всякой чепухой.

Они едут на форель. Едут далеко. За тридцать километров от поселка, на знаменитую Усть-Яреньгу. Форель водится, конечно, и в окрестных речках, и Мишка с Костей бывали и там, но что они по сравнению со знаменитой Усть-Яреньгой, бурной таежной Усть-Яреньгой, впадающей в море, где на перекатах ловит беспомощных мальков хищная кумжа, куда из моря идет на нерест семга. Только там, в круговерти быстрой реки, рыбак может испытать себя, сдать экзамен на право ловить форель. И Костя, и Мишка раньше уже приезжали сюда с отцами, но это было давно, лет пять назад, и тогда они почти ничего не поймали, а лишь прыгали вокруг родителей, дрожа от восторга…

Вот и Банный наволок – гряда высыпанных в море огромных валунов, словно стояла когда-то на берегу высоченная гранитная башня, а потом упала далеко в море и разбилась на куски. Здесь живут тюлени и нерпы. Вот и сейчас они, завидев людей в море, нехотя сползают в воду с нагретых камней.

Мишка заводит нос карбаса в море и, старательно держа лодку подальше от камней, огибает наволок. Он знает: огромные валунищи рассыпаны и на глубине, и их острые вершины едва скрывает вода. За Банным наволоком открылась Семужья лахта, а на берегу – старый рыбный склад с провалившейся крышей. Склад стоит в устье реки.

На море в это время отлив, и карбас, прежде чем достичь береговой кромки, застревает на каменистой отмели. Приятели отгибают голенища отцовских сапог и протаскивают лодку между камнями. Косте уже совсем не терпится. Он сопит и с подвыванием, нервно подпрыгивая, словно его тело пронизывает некий зуд, помогает Мишке выгрузить и перенести в склад вещи, поставить карбас на рейд. Потом Костя лихорадочно, путаясь и проклиная неизвестно кого, разматывает лесу, привязывает к длинному сухому удилищу и, укалываясь и злясь при этом, насаживает червяков на большой форелевый крючок.

– Ты чего это? Совсем обалдел? – наблюдая за его суетой и хохоча, спрашивает Мишка.

Но Костя уже бежит к Усть-Яреньге и, смешно скрючившись, подкрадывается из-за бревен к воде. Затем осторожно, пятясь, делает заброс в плавное течение; Мишка у склада сидит от хохота на корточках, потом падает на четвереньки и, задирая на Костю голову, сквозь смех кричит:

– Ну какая! Ну какая рыба на заплестке да на солнце клюнет! Дохлая разве!

Но Костя молча грозит Мишке кулаком и делает заброс за забросом.

Мишка тоже готовит снасть и, сунув в карманы банку с червями, забросив за плечи рюкзак, идет по протоптанной многими поколениями рыбаков тропинке к старым пожням, туда, где Усть-Яреньга в тени высоких трав и кустов делает крутые буйные повороты, чередующиеся с глубокими, тихими, темными омутами.

За Мишкой бежит Костя.

Ах, форель! Золотая форель! Огненно-быстрая, в темных радужных пятнышках, скользкая, осторожная, сильная, хищная рыба, маленький лосось. Уметь ловить ее – значит быть настоящим рыбаком. Как молния, бросается она на приманку, если рыбак смог перехитрить ее, если он ее достоин. Но когда с ней состязается новичок или небрежный рыбак, труд его напрасен.

Солнце уже уронило в небо последние лучи с верхушек самых высоких деревьев, когда Костя и Мишка оторвались от форели и пошли, почти побежали на берег. Их рыбалка не прошла напрасно, рюкзаки были увесисты, и в спину каждого ударяли упругие хвосты еще не уснувших рыб. У старого склада они разожгли костер и сварили уху из форели с перцем и с картошкой, прихваченной с собой из дома. И долго еще в темное небо августовской ночи вместе со струйками искр летели их громкие, восторженные мальчишечьи голоса.

С раннего утра Костя и Мишка вновь были на реке и опять с дрожью в руках смотрели на поплавки, стараясь не пропустить момента, когда бегущий по бурунам поплавок резко прыгнет вниз. А поплавки прыгали все чаще и чаще, и ребятам, захваченным азартом хорошей рыбалки, совсем не хотелось возвращаться домой. Но над каждым из них, как дамоклов меч, висел неукоснительный материнский наказ: вернуться домой сегодня к вечеру. Поэтому, когда солнце стало приближаться к зениту, они обреченно поняли: пора собираться.

После долгой возни у мотора, безуспешного ковыряния в свечах, трубках, магнето, карбюраторе, проклятий в адрес старой развалины движок, в силу только ему ведомых процессов и тайн изношенного устройства, наконец обнадеживающе стреляет несколькими дробными тактами и вот уже сгоняет чаек с ближних валунов громким треском. Карбас уверенно и ходко движется теперь в обратном направлении. На море стоит почти полный штиль. Ветерок, дувший с утра от берега, к полудню совсем зачах и словно уснул в подогретом воздухе. Костя опять сидит на передней банке и, завернув края полиэтиленового мешка, в котором лежит форель, завороженно и с умилением на нее смотрит. Столько дома теперь будет рассказов, преувеличенно похвальных оханий матерей (вырастила кормильца), отчаянной зависти сверстников! Оправдала Усть-Яреньга мальчишечьи мечты.

Мишка регулировал трубку водовыбрасывателя, когда услышал сквозь гул глушителя Костин крик. Тот с выпученными глазами показывал пятерней на море, куда-то вдаль. Мишка посмотрел туда и ничего не разглядел. «Опять с дурью какой-то лезет», – подумалось весело, но встревоженные глаза приятеля заставили его еще раз глянуть на море. То, что он увидел, обдало ознобом, просквозившим все тело. Линия моря на горизонте ломалась, над ней вырастали длинные темные прямоугольники, словно там, вдали, от иссушающего зноя играл мираж. Но то был не мираж и не зной. И Мишка, и Костя – поморские мальчишки – с ужасом поняли: на них с моря идет шквалистый ветер, этот «мираж» – первый его признак. Костя, не зная, что делать, растерянно засуетившись, стал натягивать фуфайку, а Мишка часто и глубоко засопел и уставился в мотор, потом дожал рычажок газа до самого нижнего притыка, что отец разрешал делать только в исключительных случаях: быстрее изнашиваются кольца у поршня. Топнога загудела протяжно и надрывно, как загнанное животное, но обороты заметно прибавились, и карбас пошел ходче.

«Только бы успеть завернуть за Вороний мыс», – думает Мишка.

А кругом голубой бездыханный штиль, прозрачный воздух медленно покачивает свое ленивое прогретое тело на водной глади. Ничто еще не кричит, не сигналит о приближающемся шторме. Ничто, кроме миража и черной тучи, которая уже начинает вылезать из-за горизонта. Приятели сидят, обреченно нахохлившиеся, тревожно посматривая в даль, которая темнеет на глазах.

И вот оттуда, из этого чернеющего далека, как первый вестник нападения, словно первая стрела, пущенная самой сильной рукой, море прорезала острая темно-синяя полоса ряби.

Только бы успеть за Вороний мыс!

Через несколько минут стрелы пошли уже стаями. Мишка, вдруг сообразив, круче повернул нос лодки в море: надо держать подальше от берега, здесь мелко, каменисто, на волне тут разобьет. Надо на глубину.

Боковой ветер стал налетать порывами, постепенно набирая мощь, раздувая гигантские мехи. Пошла первая зыбкая, неровная волна, вся в густой темной ряби, словно крокодилья спина. Костю, бледного, вконец растерянного, стало на носовой банке плюхать и покачивать, он пересел прямо на днище и взялся за борта обеими руками. У Мишки в голове колотится мысль-вопрос: стоит ли ему или нет приставать к берегу? Ведь еще вполне можно успеть. Но, как назло, здесь сплошные каменные гряды. Карбас негде спрятать, разобьет вдрызг. А до берега, чтоб лодку вытянуть, не добраться. Мелко. Нет, надо за Вороний мыс. Там глубина и бухты удобные. Скорее туда!

Но карбас плетется черепашьим ходом, и уже подступают волны, нагулявшие на просторе силу, бьют в борт, в провалах между ними валы закрывают берег. Мишке страшно, но он замечает, что Костя совсем сдрейфил: схватился мертвой хваткой за ручку пустого бачка из-под бензина и сидит на днище скрючившись. «Соображает, за что держаться надо», – зло думает Мишка, пустой бачок – проверенное спасательное средство, и криком и знаками подзывает Костю к себе. Тот кое-как подползает, смотрит остолбенело.

– Приготовь черпак лучше, балбес, готовься воду выкачивать! – кричит Мишка, срываясь на визг.

И Костя послушно шарит и под брезентом находит черпак. Но, взяв его как-то рассеянно, машинально, из второй руки не выпускает бачка. «Совсем скис», – думает, глядя на него, Мишка, но ему сейчас не до Кости. Началось то, чего Мишка боялся больше всего: пошли валы с барашками. Барашки – это гибель для лодки, если подставишь под них борт. Они не качают, они захлестывают. И Мишка весь превратился во внимание. Как только сбоку вдали появляется белый гребень, он резко тянет руль назад, и карбас встречает коварную волну носом. На эти галсы уходит время, и карбас вроде и не движется вперед, а только крутится. Когда лодку подбрасывает, вдали уже виден маяк: там Вороний мыс. Значит, все же движется.

Еще Мишку страшит мотор. Как молитву он шепчет: «Ну давай, развалюшечка, потяни еще чуток!» Мишка знает, что движок сразу заглохнет, если на магнето попадет вода. А брызги все летят в лодку от барашков, и магнето, кажется, торчит и выступает из мотора прямо под брызги… Мишка пытается закрыть мотор собой, но тогда он не успевает следить за волнами. Один раз плеснуло очень сильно, и его окатило всего: гребень возник перед самым бортом, но топнога чудом не заглохла, только зашипела. «Заглохнет – пропали», – понимает Мишка. В такой шторм в открытом море не спастись. Сейчас очень бы помог Костя, но он сидит оцепенелый, бледный, ничего, видно, не соображает. И Мишка один, с огромным трудом, неимоверно ругаясь, балансируя и постоянно дергая руль туда-сюда, напяливает-таки край брезента на мотор.