Светлый-пресветлый день. Рассказы и повести

Так проходит, наверно, много времени, но Мишка ничего не замечает, кроме волн и барашков, которые надо встречать носом карбаса. Но вот по курсу уже видны гряды белых россыпей волн. Это Вороний мыс. Его надо обходить стороной, потому что напрямик через эти белые волны не прорваться, и Мишка идет на ветер…

Когда казалось, что главные трудности остались позади, когда обошли уже Вороний, откуда-то сзади, из-за кормы внезапно выдернулась ладонь гребня и как будто шлепнула по мотору всей пятерней. Мотор заглох, и стало до ужаса тихо. Мишка, не раздумывая, что надо делать, и перемахнув через движок, бросился к веслам. Отбросив отяжелевшего Костю от сиденья, чтоб не мешал, он быстро вставил весла в уключины и стал разворачивать нос опять на ветер. Но карбас почти не двигался. Сил у Мишки явно не хватало. На его глазах властно и как-то хладнокровно подошла огромная волна с барашком наверху, безжалостно перелезла через борт и залила все, что лежало на дне. Карбас сразу огруз и совсем перестал подчиняться. «Все, следующая волна будет последней», – мелькнуло у него в голове, и он что было силы тряхнул Костю за плечи:

– Помогай! Потонем!

Тот не сопротивлялся и равнодушно сидел прямо в воде. Мишка развернул его за волосы и влепил такую затрещину, что Костя откинулся набок и сразу же проснулся:

– Ты чего, сдурел?

– Хватай весло! Сдохнем!

Скрипя уключинами, корчась и охая от усилий, они все же под самый очередной гребень развернули карбас против ветра и держали так долго, пока ветер и волны гнали их к берегу. Метрах в семидесяти от него, там, где начинаются россыпи, их подхватил огромный вал и, держа на своем высоченном кипящем хребте, добросил почти до самого берега. Потом, подождав короткой передышки между волнами, они кое-как развернули лодку носом к берегу и наконец уткнулись в прибрежные камни. Но пока выскакивали, выбрасывали принадлежности для вытаскивания лодки на сушу, ее все же сместило немного назад, и накатная волна залила карбас до бортов. Он осел на морское дно и крепко за него зацепился всем своим тяжелым корпусом.

Теперь начиналась работа, требующая затраты еще больших сил. Необходимо было поднять перегруженный мокрой поклажей и забортной водой карбас из морского плена на берег.

Мишка понял, что с этой задачей им не справиться, если хоть маленько не передохнуть. Лодку все равно уже не унесет, она стоит вся в воде, и прибойный ветер и волна прижимают ее к берегу. Приказал Косте:

– Садись, перекурим.

Сам сел прямо на мокрый, скользкий валун. Костя тоже. Какое-то время они, усталые, поникшие, молча глядели, как разбитые в каменьях волны переваливают через верх старого карбаса, гуляют над ним, не замечая никаких преград, а потом тяжело плюхают о камни, сгрудившиеся на берегу, шипят, словно погибающие змеи, и теряют свою недюжинную силу. Видеть свой карбас погруженным в морскую воду мальчишкам еще не приходилось: на любого помора такое зрелище нагоняло жуть. Что-то с этой жутью надо было делать, как-то ее прекратить, и Мишка с Костей, посидев на каменьях совсем немного, молча решительно поднялись. Нельзя же долго глядеть на гибель.

За считаные минуты они заострили топором и вколотили в берег прочную короткую слегу, уперев ее в лежащее поперек тяжелое, всосанное в мокрый песок бревно, изготовили воротной кол, надели на слегу бадейку – полую чурку, и вот уже Мишка бежит к карбасу, на ходу разматывая веревку-шейму, и кричит:

– Готовь кол воротить!

Костя вправляет кол в петлю и сначала бегом, потом медленно, с напрягом начинает ходить вокруг бадейки. Веревка натягивается, сбрасывая налипшие водоросли, Костя наклоняется вперед, упирается скользящими по сырости сапогами о камни и бревна и что есть моченьки толкает грудью и руками упругий воротной кол. Карбас, уже всосанный в песок, не хочет никак шевелиться и поначалу почти не двигается.

Но вот упрямая сила все же на чуточку, на несколько сантиметров двигает его вперед. Карбас, вылезая из глубины, вздымает сначала один борт, потом другой. А Мишка в это время рыщет в поисках катков. Нашел один, подбежал, сунул в воду под киль. Карбас подмял его под себя, и, пока полз по нему, Мишка принес второй каток…

Когда над волнами, над водой явственно оголились оба борта, когда нос лодки вылез на берег, мальчишки с двух ее сторон поставили подпорки из валяющихся на берегу обрезков бревнышек, отчего карбас перестал переваливаться с боку на бок, и черпаком-плицей попеременно выкачали забортную воду…

Ветер все не унимается, свищет и лютует на просторе. Волны, раскрывая белые пасти, набрасываются на прибрежные камни, словно норовят их сожрать. Мишка и Костя, понурые, сидят на бревне рядом с вытащенным на берег карбасом. Продрогшие, со стучащими зубами, они страшно довольны, что карбас и мотор остались целы, что отец и мать не очень сильно будут ругаться.

Над ними на высоченной горе через равные промежутки – через шесть секунд – вспыхивает маяк. Море, вылизывая гальку, выбрасывает на берег золотистых в пятнышках рыбок – пойманную ими форель.

Королевская охота

Егерь Мелентьев, когда выпьет, очень добрый, и все этим пользуются. Такое наобещает… И, что самое для него плохое, – помнит на другой день, чего наобещал. Конечно, во время охоты – ни-ни и упаси господи, чтобы чего другого там, кроме чая из термоса. Но мужик он простой и честный и, помня обещанную накануне королевскую охоту, всегда мучается страшно. А потреблять эту самую горькую приходится егерю куда как часто. Есть на то несколько причин. Главные из них две. Первая: Мелентьев до нее охоч сам. Вторая: егерский обход у него один из самых богатых (если не самый) в охотхозяйстве, и желающих побывать на его базе предостаточно. А это, само собой, означает пред- и послеохотные посиделки, разговоры, то да се…

Вот опять. Егерь только что пришел из бани и, раскрасневшийся, осоловелый, с капельками пота на лбу, присел было с сыном к накрытому столу, как – пожалуйста! Стрельнули светом по стеклам фары подъехавшей машины, и сразу залаял, загромыхал у крыльца цепью Амур.

– Леший несет! Поесть с семьей не дадут, – заерзала на стуле Татьяна, жена Мелентьева, давно, впрочем, привыкшая к таким вот вечерним наездам охотников.

– Ну ты эт, не скандаль – работа… – привычно, с равнодушностью, больше для порядка возразил егерь и, сняв с гвоздя военную, с егерской кокардой шапку, плюхнул ее на непросохшие причесанные назад волосы.

Около базы, уже въехавшая в калитку, стояла легковая машина «волга» черного цвета.

«Солидный кто-то, начальство, может», – прикинул для себя Мелентьев и на всякий случай приосанился, поправил шапку, сунул руки в карманы; шубу, однако, не застегнул, так и подошел с распахнутыми полами, трезвый и серьезный. Как и положено.

В машине сидели трое. Первым действительно выскочил представитель руководства – с тарший охотовед Тарасов, прямой начальник егеря Мелентьева, пухлый, вечно добродушный и говорливый. Раскинул руки, полез обниматься, от машины закричал:

– Алекса-андр Трофимыч! Лучшему егерю привет!

Но, обхватив Мелентьева, зашептал страстно-торопливо:

– Выручай, Трофимыч, инспекторская проверка… Надо сделать охоту по высшему!

Опытному егерю чего долго объяснять: надо так надо. Мелентьев заулыбался и стал ждать дальнейших распоряжений.

Машина немного еще пофырчала и умолкла. Вылез шофер, щуплый и востроносенький, в пыжиковой шапке и унтах, мельком кивнул егерю и пружинно, с вальяжностью прошелся к багажнику. «На управляющего трестом тянет, – подумал Мелентьев, – не меньше».

Потом вышел последний, третий пассажир. Лет пятидесяти, высокий, в меховой куртке и валенках. Он подошел к егерю, просто улыбнулся, протянул руку и представился:

– Юрий Николаевич.

Улыбнулся еще раз, по-доброму, так, как старому, проверенному в переделках другу, и добавил:

– Алексеев.

«Кто же из них проверка?» – недоумевал в первую минуту Мелентьев. Но потом Юрий Николаевич дружелюбно и спокойно сказал «управляющему трестом»:

– Витя, барахлишко мое не забудь в тепло забросить, ладно?

И тот заторопился у багажника, суетливо стал навешивать на плечи пакеты, рюкзаки, ружье… Мелентьев понял тогда, кто из них главный.

Тарасов хлопотал тоже. Он громко хвалил Трофимыча за то, что хорошо протопил базу, что подметены полы, что работает холодильник.

– А мы туда их сейчас, голубушек, чтоб со слезой было!

И засовывал бутылки в морозилку.

Койку Юрия Николаевича он пододвинул ближе к печке и застелил сам. Тот, правда, протестовал, но старший охотовед деловито урезонил:

– Вы еще не знаете местных условий.

Потом было застолье.

Кто из охотников не любит этого священнодейства, этого неизбежного сладостного атрибута лесных вылазок, когда позади пыльный, утомивший город, а впереди страсть новой охоты, встреча с чистотой леса, природы.

Егеря, как и положено, усадили в торец стола, на почетное место, первый тост подняли тоже за него. Это традиция. Тарасов встал, поднял на уровень плеча руку с бокалом, по-гусарски согнул в локотке и в короткой приветственной речи отозвался о Мелентьеве как о егере, который может организовать любую охоту и с которым просто приятно иметь дело.

Потом еще и еще раз выпили за егеря, за его здоровье и благополучие, за жену, «тетю Таню», за детей. Мелентьев разомлел и, как обычно, подобрел. Глаза у него заискрились, пот со лба полил гуще. Слышать в свой адрес тосты ему нравилось, но егерь старательно скромничал и каждый раз, подымая стопку, подбоченивался, махал свободной рукой:

– Да ла-а…

– Не ладно, а так и есть! – шумел энергично тостирующий Тарасов.

А Юрий Николаевич тихо, но твердо добавлял: