Осквернитель

– Учится, – подтвердил я, отставил чашку и перегнулся через стол: – А скажи, Ада, правду ли говорят, что если раз по кривой дорожке пойдешь, то так всю жизнь петлять и будешь?

– Не понимаю вас, – поджала губы бабка. – Нешто старым меня попрекнуть решили?

– Яды варишь? – напрямую спросил я.

Ада поежилась, но запираться не стала:

– Варю, а чего не варить? Это, мастер, искусство настоящее. Нельзя навык терять. Красавкой или цикутой отравить любой деревенский дурачок может, а правильное снадобье подобрать ох как непросто…

– К вопросу о правильном снадобье, – хрустнул я костяшками пальцев. – А имеется зелье, от которого человек отдаст Святым душу не сразу, а через несколько часов?

– Вообще или у меня? – озадачилась старуха.

– У тебя, уважаемая. Разумеется, у тебя.

Недолго поколебавшись, Ада открыла один из шкафчиков и достала оттуда деревянный ящичек, откинула плотно подогнанную крышку и вытащила заполненную прозрачной жидкостью бутылочку.

– Выжимка из папоротников без цвета и запаха, достаточно споить хотя бы каплю. И никто ничего не заподозрит – рецепт давно утерян, только в нашей семье от матери к дочке и передается.

– Как действует?

– Человека разбивает паралич, он все видит и осознает, но пошевелиться не может.

– И долго в подобном состоянии пребывает?

– Часов пять.

– Не пойдет, – решил я. – Могут успеть откачать.

В надзорной коллегии люди толковые службу несут, при очередной проверке арестант не отзовется – сразу медиков кликнут. Нет, действовать надо наверняка.

Старуха что-то раздраженно пробормотала себе под нос и продемонстрировала новый пузырек, на этот раз с настоем темно-красного цвета.

– Вот этот препарат очень мягко действует и никаких следов не оставляет. И человек не страдает, наоборот, перед смертью подъем сил чувствует. Для упокоения смертельно больных это снадобье использовали раньше, сейчас мало кто про такое даже слышал.

– И сколько этот подъем сил продлится?

– Когда как, – задумалась ведьма. – От дозировки многое зависит и насколько организм ослаб.

– Организм здоров как бык.

– Тогда часов десять – двенадцать.

– Не пойдет, – вновь забраковал я выбор старухи из опасения, что подозреваемый под воздействием зелья еще чего доброго расколется.

Тогда Ада достала из коробки кожаный мешочек и предложила:

– Споры пахартских грибов, если развести в обычной воде и нанести на одежду или постельное белье, жертва просто не проснется. А где зелье кожи коснется, только легкий синяк проявится, ничего больше.

– Сколько с меня?

Ведьма задумчиво провела кончиком языка по неровным желтым зубам, но сразу опомнилась и через силу улыбнулась:

– Что вы, мастер, я больше не торгую ядами. Так берите.

Я поднялся из-за стола, подошел к ней и, приподняв голову за морщинистый подбородок, заставил посмотреть себе в глаза:

– Точно не торгуешь?

– Нет! – хрипло выдохнула старуха. – Как можно? Мы ведь условились! Десять лет уже как не торгую. Развлечения ради токмо…

– Очень на это надеюсь. – Я отпустил Аду и спрятал мешочек во внутренний карман камзола. – А отвар замечательный, и в самом деле до костей пробрало.

– Рада слышать, рада слышать…

В прихожей я накинул плащ и позвал старика:

– Идем, проводишь.

Мы вышли на задний дворик, и там я спросил ветерана:

– Не ходят к старухе разные личности подозрительные?

– Только соседи, – уверил меня Марк. – Насчет ядов не извольте беспокоиться, не шустрит.

– Смотри, – хмыкнул я, натягивая перчатки. – Узнаю, обоих закопаю, – пообещал и, не дожидаясь ответа, прикрыл за собой скрипнувшую ржавыми петлями калитку. Погрозил старику указательным пальцем и зашагал по переулку, на ходу прикидывая, как, а точнее, с кем, проведу этот вечер.

Слишком уж насыщенной на события выдалась декада, чтобы банально лечь спать. Внутри все так и клокотало. Хотелось расслабиться, сбросить напряжение, хоть на время, но позабыть о делах и заботах.

Идеальный вариант – завалить в постель Берту, но с ней разругались в пух и прах. И что делать?

Я тяжело вздохнул и, разбрызгивая сапогами воду из стылых луж, зашагал по набережной. Но направлялся не домой, не в странноприимный дом и даже не в ближайшее питейное заведение. Сегодня мне и в самом деле требовалось расслабиться…

Трехэтажный особняк с островерхой крышей ютился на узенькой улочке, примыкавшей к проспекту Святого Огюста. Когда-то на этом месте был небольшой сквер с чахлыми кленами, и старожилы относились к возведенному на его месте строению с плохо скрываемой неприязнью. Впрочем, тамошним обитателям не было до соседей никакого дела: были они все как один людьми, закаленными нападками едких театральных критиков, а потому давно уже не обращали внимания на пересуды и кривые взгляды толпы.

Особняк принадлежал королевской опере, и помимо директора, главного режиссера и дирижера нашлось там место и для примы, в гости к которой я и собирался сегодня заглянуть.

Проделать это в обход ночного сторожа было делом нехитрым. Сначала вскарабкался на одно из уцелевших при строительстве деревьев, оттуда перелез на забор, но во двор спрыгивать не стал, а лишь оглядел его и поднялся на карниз второго этажа. Богатая лепнина стен помогла не сверзиться вниз, и, цепляясь за нее озябшими пальцами, я перешел через угол на другую стену и пододвинулся к нужному окну.

А там – постучал.

Какое-то время ничего не происходило, потом темень комнаты развеяли отблески ночника и с той стороны стекла замаячил белый силуэт женской фигуры.

– Себастьян? – донесся удивленный возглас оперной примы.

Инга Лафо сдвинула шпингалеты, распахнула оконную раму и запустила меня внутрь.

– Ты с ума сошел! – рассмеялась она, быстро отступая назад. – Являться в такой час! А если бы я была не одна?