Реинкарнация

– Соединила меня с Глебом гравитация. Он зарядился от объектов, черных дыр, в которых дьявольская сила притяженья. Таятся во Вселенной и засасывают все. И Глебу доверяют свои тайны. Как он приник ко мне с космическою силой – могла ли я, представьте, устоять?

За свадьбой через год родился мальчик.

Чего греха таить – ребенок радовал. Здоровый, энергичный, любознательный, общительный, и прочее со знаком тоже плюс. Похож на Дарью, но в брутальном варианте. В младенчестве с ним занималась мать. Когда подрос, включился и отец, выкраивавший для Володи окна. Учился мальчик хорошо, с друзьями ладил, на их фоне не особо выделялся.

Глеб Алексеевич считал, что это плохо. Он был поклонник Ницше, избегал всегда влияния толпы. Сверхчеловеком стать он сам не дотянул. Но, не избыв в себе зародыш этой темы, теперь надеялся взрастить его в Володе.

Он не печалился, что сын пока, как все. За шахматами, в длительных беседах, он убеждался, что Володя мальчик умный, может мыслить нестандартно, и не расплывчатый мечтатель, а боец. Что в школе не из первых, в том заслуга мамы Даши, советовавшей сыну:

– Будь скромней. Не каждому дан папа – академик.

Сам академик с просвещением Володи не спешил, разумно рассуждая – не пора. Но вдруг его как будто подхлестнуло, и, с вспыхнувшим внезапно опасеньем не успеть, он стал доходчиво рассказывать подростку, что дал его душе болезный Ницше. И, главное, вручил заветный ключ, что спрятан в притче про верблюда – льва – ребенка:

– ДУХ, скажем, изначально, он – верблюд, и остается таковым у большинства. Он впитывает все, со всем согласен.

Но обособленное нечто рвется выпасть из толпы. Отсюда бунтари и отщепенцы. ДУХ этих смельчаков – рычащий лев, попробуй обуздать его свободу.

Льву надо уничтожить все кругом, тогда ДУХ полностью готов для новой жизни. И в этой новой жизни он – дитя. —

Проблематично осознать в пятнадцать лет. Однако юный ницшеанец что-то понял и как-то вечером ответствовал отцу:

– Верблюдом не хочу быть и не буду. А дальше уже будем посмотреть.

Перелистаем, что случилось в этом дальше.

Глеб Алексеич заспешил тогда не зря – той осенью он умер от инфаркта. Володя сильно изменился – стал заносчив, необщителен, суров. Подался в спорт, вовсю выкладывался, бегал и качался, упорно плавал, полюбил велосипед. Налег на точные науки, чтобы стать в какой-то мере продолжателем отца. Друзей подрастерял, вздохнул свободней.

Прошло три года. Из стандартного подростка вырос мощный независимый атлет. От множества друзей осталось двое. Шапиро тоже жил в высотке, вместе бегали, друг другу не мешали. А Вера, чудо – птица из строенья в тупике, что назывался тоже Орликов, как и ведущий от вокзалов переулок, была к дуэту дополнительным звеном. Легко прослыть за неразлучных, общаясь лишь между собой, не уделяя прочим должного вниманья.

Потом была трагедия в горах.

Теперь к Никите: жизнь его была вольготна. Ни Кантом, ни Бердяевым никто не загружал. Он кончил школу, следом – Строгановский ВУЗ, определился, как дизайнер интерьеров. Первоначально, для исходного толчка, заказчиков сыскала мама Вера, в друзьях имевшая солидный контингент. Что эффективнее любых рекомендаций, как ни наглядный убедительный пример? Два – три весьма успешные проекта, и результаты налицо – клиент пошел.

Никита смело перешел в большую жизнь. С жильем все, слава деду, было в норме. Хозяйством занималась баба Даша, все успевала и старалась не мешать. В двадцать три года, как итог любовных проб, Никита Салтыков уже женился. Все обустроилось нормально, время шло.

Но вдруг, когда Никите было тридцать, внезапно позвонила его мать. Сказала – нужно срочно повидаться. При встрече информировала сына, что общий друг Шапиро умирает, а он как раз и есть его отец. Никита вырос на руках Семен Борисыча, но быть его ребенком – чересчур.

– Все точно, – Вера грустно улыбнулась, – мы делали анализ ДНК. Я не развратница, надеюсь, что ты знаешь. Владимира любила, а с Семеном как-то раз. Диагноз беспощадный, он уходит. Судьбе без разницы, что он миллиардер. А про тебя он с давних пор меня пытал. Сейчас, когда такое дело, выпытал, пусть легче ему станет перед смертью. Но я-то честно полагала – ты Володин. Поехали к Семену, он так плох.

Никита так был ошарашен, что молчал. Они поехали, свиданье обошлось без мелодрам. Семен Борисыч, очень маленький, усохший, предвосхищая разговоры, рассказал:

– Запомните названье – феноптоз. Это гипотеза запрограммированной смерти. У каждого внутри есть некий таймер, им управляет персональный генокод. Ваша болезнь, мне говорят, была в программе, и ваши клетки обернулись против вас. И никакие мои деньги не поборют мои раковые клетки. Осталось только подвести черту.

И, выбравшись из кресел, произнес:

– Любой отец бы мог гордиться таким сыном, и я, Никита, счастлив, что ты мой. Нет перспективы – уделить тебе вниманье. Но в твоих жилах протекает моя кровь и в моих силах быть в твоих воспоминаньях. Я уже начал кое-что, юрист расскажет. А в завещаньи ты под номером один.

Никита только и сказал тогда:

– Так странно. Я должен как-то это осознать.

И вечером поехал к бабе Даше. Он рассказал ей о нежданном повороте, и, к удивленью, не застал её врасплох. Она невольно усмехнулась:

– Вот те на! Пертрубация со сроком в тридцать лет. Я и тогда предполагала что такое. Малышка Вера, и заботливый Семен, и одинокая вдова с большой утратой. Потом – намеки на Володино отцовство. Она кукушка по природе, твоя мать. И твой Шапиро, взявший в жены дочь министра, отмежевался: его дело сторона. Я, поседевшая, оплакиваю сына, и возникает вдруг малыш новорожденный и, есть предположенье, даже внук. Прости, если бывало что не так. Мне в ум не шло проверить ДНК. Да и какая, будем искренними, разница. Ведь ты, Никита, самый мой родной. А жизнь, она вмещает много жизней, тебе ли, как художнику, не знать. Ты прожил тридцать лет, как русский барин, теперь узнаешь, что такое олигарх. Шапиро вздумал поделиться? Что же, пусть. Мы не бедны, но денег лишних не бывает.

– А я-то её думал утешать! – сказал Никита, обнимая бабу Дашу.

Смерть, нависая над Семеном, не брала его к себе, ссудив возможностью все важное успеть. При нежелании Никиты стать преемником в делах, Шапиро продал свой могущественный бизнес, купил взамен пакеты твердых акций, дающих убедительный доход. Бывшей жене он перевел солидный куш, тем исключив из претенденток на наследство. И, заявив официально, что Никита его сын, составил в его пользу завещание. Все сотни миллионов его денег, дома в России и Европе, огромный парк автомобилей, представительскую яхту, персональный самолет – все предстояло унаследовать Никите.

Закончив все дела, Шапиро умер. Никита же вступил в другую жизнь.

Не столько бешеные деньги, ни краса особняков – его пьянила обретенная свобода. Взамен работы на других он сам в мгновенье ока стал заказчик. И убедился, как же это хорошо.

Чего не сделал вдруг возникший и утраченный отец, так не открыл ретроспективу своих предков. Кроме родителей Семена, благовоспитанных людей, с которыми встречалась баба Даша, свидетельств не имелось ни о ком. Пытливо, обратясь к национальности, Никита принялся хоть что-то узнавать. Оставив на потом осилить Тору и Талмуд, он, как и с прежним своим папой Салтыковым, затронул исторический аспект.

И повезло – он вскоре вышел на Шафирова, крещеного еврея, богача и дворянина, министра и соратника Петра. Добром помянутый еврей Петра Великого. Как вариант – вполне возможный прародитель.

А далее сработал гончий раж. Никита выпрыгнул из рамок только поисков родни и обнаружил поразивший его факт – поэт прикончил деятеля красной революции. Палач и жертва были чистые евреи. Когда поэта задержали, он сказал: «Для нас убитый мной мерзавец не еврей. Он – отщепенец. Я застрелил его, чтоб имя русского еврея не марал». Коллизия из ряда просто вон. Никите сразу захотелось сделать фильм с особым ракурсом еврейского вопроса. Отдав все полностью на откуп режиссеру, не получил в итоге то, чего хотел. Однако лента оказалась интересной.

2

Как Каннегисер смог Урицкого убить

Люба моя мне буква «К»,

Вокруг неё мерцает бисер.

И да получат свет венка

Бойцы – Каплан и Каннегисер…

    Константин Бальмонт

С наплывом прессы и гламурных персонажей дремавший в неге Геленджик вдруг оживился, будто принял Кинотавр. До виллы же Шапиро в респектабельном районе этот суетный настрой не долетал. Гостей приехало немного, всё недавние Никитины друзья, как он расценивал – не чуждые искусств. Их познакомила с Никитой Яна Граве, с которой с некоторых пор Никита жил. С женой Натальей он своей не разводился, а просто, как бывает, разошлись. Женат он был на балерине с удивительной фигурой, красотой, и лютой ненавистью к всяческой работе. Ей появившиеся деньги открывали новый мир. И позволяли бросить к черту свой глухой кордебалет, и, переехав в город Лондон, в апартаментах, обустроенных Шапиро, царить обиженною жертвою интриг.

Никита не был слишком против, с оговоркой – без него. Любовный пыл давно в их браке поугас и ничего им не мешало жить раздельно.

Зато с Натальей подружилась мама Вера. Она представила ей светский русский Лондон, летала с нею на Гоа, а иногда, связавшись с Дарьей Николавной, они наведывались в Черную дыру. Жизнь тем и хороша, что есть контрасты.

Вот и Наталья с Яной Граве, разумеется, что были антиподы. Взамен сильфиды, переехавшей в туманный Альбион, Никита сблизился с продвинутой вакханкой.

В театре прыгавшая в массе лебедей, Наталья только и мечтала бросить сцену. Не откреститься от балета, а заняться им вольготно для себя, тем сохраняя гордый имидж балерины. Она и в Лондонской квартире, даже в Черной их дыре – везде поставила балетные станки, установила зеркала и, совершая экзерсисы на глазах видеокамер, потом с пристрастием смотрела на себя со стороны. И корректировала, чтобы быть красивой.

Но вне корректировки её вечный прагматизм из романтичной прежде феи, грезы юношеских снов, с годами сделал из Натальи очень замкнутый и жесткий экземпляр.

Напротив, Яна Граве, с чересчур надменным видом, та на поверку оказалась экстраверт. Рожденная в Нью-Йорке, где отец, ещё российский в тот период бизнесмен заблаговременно купил для них квартиру, она в Америке так с мамой и жила. Не зная лиха ни считать, ни экономить. Откуда деньги? Что вопросы задавать.

Большой красавицею Яна не была. В отличье от Натальи, с её четкой эталонной красотой и отработанною грацией движений, девица Яна, с детства любящая спорт, была немного угловата, что, впрочем, ей не ставили в ущерб. В ней был особый магнетизм: её остриженные волосы, чуть вздернутый и аккуратный нос, как и не портящие облика веснушки, все плюсовалось к обаянию, что крылось в её речи и глазах. Она не скажешь, что болтала языком, а убедительно, включив самоиронию, то удивляла всех рассказом, то ошарашивала даром рассуждать. Закончив колледж, следом – университет, аккумулировав поток полезных знаний, девица бросила системную учебу и перешла в свободно-выборочный дрейф. От предков, урожденных москвичей, в ней подсознательно дремала связь с Россией. Переместившись в старт двадцатого столетья, она влюбилась сразу в русский авангард, потом – в поэзию Серебряного Века. Её манила, опьяняла атмосфера, к которой не было пути сквозь интернет, но помогали воссоздать пускай немые, но живые документы. Что сберегал в себе Бахметьевский архив. Начав захаживать туда, однажды Яна повстречала там Никиту.