Реинкарнация

Что мускулистые бой-френды, что все папины знакомцы-женихи – против художника с историей, с душою, остро жаждущей познанья? В неполных двадцать восемь, возраст Яны был таков, она созрела для серьезности в любви. Ну, а Никита, в свои полных тридцать пять, как пылкий мальчик полюбил американку. Само собой – он ей рассказывал про фильм и пробудил в ней интерес к материалу. Она сказала: это можно обсуждать.

Давайте глянем историческую справку:

Год восемнадцатый. Двадцатый, прошлый век. Тридцатое число, в исходе август. Два покушенья на убийство в один день. И оба – на вождей большевиков.

Факт первый. Дело утром. Петроград. Поэт и юнкер Канегисер точным выстрелом в упор убил Урицкого, наркома Петроградского ЧК. «Чтоб имя русского еврея не марал» – так комментировал убийца свой поступок. Решение ревкома – расстрелять.

День тот же. Хмурым вечером. Москва. Рабочий митинг на заводе Михельсона. Фанни Каплан, сторонник партии эСэР, стреляет в Ленина довольно много раз. Вождь ранен, Фанни схвачена в момент. Вину не отрицает. Казнена.

ВЦИК реагирует воззваньем: «ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ», призывом к массовому красному террору.

Никита выбрал в фильм двух действующих лиц:

Л. Каннегисер, состоявшийся убийца. Потомок видного семейства, даровит, настроен романтично, образован. Художник слова, стихотворец, эссеист. Поэт из круга Михаила Кузмина. Ориентация на секс – открытый гей.

В стихах – религиозность, даже жертвенность. Местами – экстатический накал.

Тогда у блаженного входа,
В предсмертном и радостном сне
Я вспомню – Россия. Свобода.
Керенский на белом коне.

Мотив к убийству – это месть за Перельцвейга, большого его друга в тот момент. В. Перельцвейг крутился в группе офицеров, нацеленных смести большевиков. Расстрелян по приказу ПЧК. Приказ прошел за подписью Урицкий.

Ремарка: М. Урицкий не подписывал приказ. Он был из редких членов РСДРП, кто не поддерживал расстрелов и репрессий.

Теперь застреленный Урицкий, Моисей. Рожден в купеческой семье, учил Талмуд. Религиозно (в лучшем виде) образован. Старательно учился, стал юрист. По документам – деловой и адекватный. По экстерьеру – некрасив, почти урод.

Вот как писал о нем когда-то некто Зубов:

«…сидело существо отталкивающего вида, поднявшееся, когда мы вошли; приземистое, с круглой спиной, с бритым лицом и крючковатым носом; с малюсенькой без шеи головой, оно напоминало чем-то жабу. Хрипящий голос походил на свист, казалось – изо рта стекает яд».

Как ни приглядывайся – видом не хорош. Но Канегисером убит не за уродство.

Фатальный промысел, столкнувший этих двух – вот предлагаемая фабула для фильма. А что до Яны – ей важней была Каплан. Как арт-явление, достойное вниманья.

Да – анархистка, да – сторонница эСэР. Да – нетерпимый, злейший враг для красной своры. Но эти выстрелы? Но попаданья пуль? Как это мыслимо – она была слепа!

Каплан лишилась глаз в шестнадцать лет. Заряженная бомба для теракта разорвалась у Фанни чуть ли не в руках. И отголоском тяжкой травмы – слепота. С контузией – предстала пред судом, приговорившим анархистку к смертной казни. (Пожизненная каторга – смягченный окончательный вердикт).

Потом, незрячая – по каторгам, по тюрьмам, одиннадцать почти – что полных лет.

Затем – свобода, год семнадцатый, февраль. Глазная клиника, г. Харьков, доктор Гиршман. Успех хирурга – она видит очертания. Настолько тягостные – лучше не глядеть. Но внутренний устой – она боец. Вот и приехала к заводу Михельсона.

– Ну, полный, говорю я вам, театр, – чуть вникнув в материал, сказала Яна. – Всучили этой Фанни пистолет, наковыряли из вождя как будто пули. Калибр не сходится – какая ерунда. Стрелять? Повсюду бой – давай стрелять. А вот попасть – уже из области Гудини.

– Каплан – она страдалица, держалась до конца. Но кончим с ней – важней свои вопросы. На что нацелен в фильме объектив? На честь всего еврейского народа. Задача: абстрагировать момент и культивировать в нем главное – поступок. Как Мцыри Лермонтова – все бежит, бежит, и снова прибегает в ту же Мцхету. Утратил путеводный он свой луч, навеки разлучен с его народом. А Каннегисер, он свой луч не утерял. Он, не раздумывая, встал за свой народ, пошел на смерть и стал в истории героем. Я горд, что я Шапиро с энных пор.

– Take care[2 - Будь осторожен (англ.)]– это очень скользкий путь. Твой Канегисер – он был явный психопат. И содомит, как тут указано в архиве. Самоубийством жизнь покончил его брат. Сам Леонид, он тоже был неадекватен. В друзьях – то Сомов, то – Кузмин, а то – Есенин. И у Цветаевой – все Леня да Сережа. И уточняет: «Неразрывные друзья». «…и вижу их две сдвинутые головы в доверчивой мальчишеской обнимке…».

– Все записи Цветаевой – лишь миф, ей очень нравилась игра фальсификаций. Потом сама слюбилась с Софьею Парнок, хорошей поэтессой, «русской Сафо». В мальчишеской обнимке? Что с того? Обнимка – это вовсе непорочно. Я с режиссером говорил, он глобалист, а не копатель обстоятельств личной жизни. Чем заманил его предложенный проект? Свободой от понятия подробность. И, подойдя концептуально, он нашел такой конфликт – два индивидуума, скрещенных в пространстве. А в глубине интриги – там взрывной заряд. Мой дед, он астрофизик, утверждал, что пустота на самом деле не пуста, она наполнена большим потенциалом. И коль частица, в данном тексте – человек, проникнет в пустоту по воле судеб, то заряжается энергией и сам в себе несет потенциал. Вот представляешь: Каннегисер, пустота, потом Урицкий, как объект уничтоженья. В таком разрезе режиссер задумал фильм. Я, честно говоря, не очень понял.

– Не возражаешь, я с Кутасовым свяжусь?

– Какое – возражаешь? Буду рад.

Беседа с режиссером вышла странной. Что ожидаемо – все сухо, через скайп, без мало-мальски личного знакомства. Она представилась, Кутасов стал живей. И рассказал, как он терзает всех студийцев, внедряя к роли правильный подход. Клял Станиславского и прочих иже с ним. Назвал Евреинова лучшим режиссером. Его воззрения на театр – вот где свет! Ведь театральность – это принцип бытия и, так сказать, презумпция культуры. Сверхутверденье всякой личности и стимул всех историй вообще.

– Экстраполируете это на кино?

– И нечего гадать – в полнейшей мере. Евреинов, он создал философию, реально объяснившую весь мир. А театральность – то один из постулатов.

Затем, без продыха, не дав все осознать, Кутасов тут же перекинулся к артистам:

– Не думал, что сумеют так сыграть!

– А зритель, как вам кажется, пойдет?

– Наивнейший вопрос – обычный зритель? Актерам его надо презирать. Я со своими что обычно часто делаю – с задачей выпускаю их в народ. Скажу одной: Шарлотта ты Корде, и выпущу её искать Марата. Без крайностей – не надо убивать, а просто довести до должной грани. Ведь театральность – это жизненный инстинкт. А делать театр калькой жизни – преступленье.

Так приблизительно прошел их разговор.

«Все надо уточнить», – решила Яна. И раздобыла сразу где-то том – Евреинов, раскрыла наугад и зачиталась. Потом Никите сделала рассказ:

– Кутасов интересно может сделать, поскольку он шизоид – that is true[3 - Это правда! (англ.)]! Я вспомнила – Малевич говорил. Что не искусство отраженьем будет жизни, а отблеском искусства будет жизнь. Запомни слово – театрализация. «Театра», вот, «лизация» всего – поступков всех и хода нашей жизни. Евреинов так думал и учил. По мне – все чересчур замысловато. И не для каждого, на избранных людей.

– Да бог с ним, с режиссером. Театральность? Меня заклинило – хочу отснять кино! И что отказывать, могу позволить. В честь новообретенного отца.

– Потом – Евреинов! Вот тоже мне пророк. Хотите истины – припомните Шекспира:

Весь мир – театр.
В нем женщины, мужчины – все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.

* * *

Вернемся к тексту: Геленджик, премьерный день.

Гостей, приехавших с Никитой, было трое. Все – русскоговорящие, живые, в искусстве, вроде, знающие толк. Приехав загодя, все в меру отдохнули, смогли воспрянуть для премьерной суеты. В то утро все сидели на террасе в расслабленной беседе ни о чем. А именно – о море, о России, о жизни, о сегодняшнем кино. Все знали ту картину обстоятельств, что Салтыков решил представить на экран. А Кларен Бадуэн, историк и русист, она так вовсе изучала тот период, всех знаменитостей и царскую семью.

Кино в России! Эйзенштейн, еще Тарковский – единственно, что было на слуху. А кто Кутасов с его собственной концепцией, услышали недавно в первый раз. Загадочно, что он там смог наснять.

Однако Яна, пообщавшись с режиссером и выяснив, что он совсем не прост, сочла разумным деликатно подготовить, а проще – снивелировать сюрприз, И вкрадчиво с усмешкой начала:

– Наш режиссер, он самобытный чересчур. Его не трогают ни время, ни детали, ни помыслы, ни взгляды – ничего. Все повторяет без конца – ассоциация, надеется построить целый ряд. Его учитель, как считает он, Евреинов, пропущенный философ, режиссер. Мечтал о «театра» (слово трудное) «лизации», и много что о ней понаписал. Его заветы для Кутасова, как знамя. Кто знает? Может, будет ничего. Что точно – непременно позабавит.

– Выходит – это авторская вещь? Без должного вниманья к персонажам?