Проходя мимо пустой будки, он споткнулся обо что-то и едва не упал. На земле холодно поблескивала цепь. Сердце старика больно сжалось – в его представлении Жук и цепь всегда были неразделимы, как нечто единое и естественное. Сейчас же, глядя на мертвую цепь, ему стало особенно тяжело.
Пес не мог уйти далеко. Он лежал на мокрой траве, вытянувшись своим большим телом, с открытой пастью, в которой тускло желтели клыки.
Дмитрич расстелил дождевик, завернул в него труп собаки и медленно, ничего не замечая вокруг, побрел обратно к дому. Мокрые растения цеплялись за ноги, было скользко, но он шел, прижимая к груди уже остывшее тело Жука – осторожно и бережно.
Под акацией он выкопал яму, опустил в нее завернутого в дождевик Жука, засыпал землей. Только теперь, бросив последнюю горсть земли, он почувствовал, как что-то в нем прорвалось, лопнуло… Слезы хлынули из глаз старика, и он, даже не пытаясь утирать их, уткнулся лицом в шероховатый ствол дерева.
Кто-то тронул его за плечо – рядом стоял Андрей. Сейчас слова были бессильны. Андрей понимал это, но все же хоть прикосновением пытался утешить боль старика.
Они стояли молча над холмиком свежевырытой земли и не пытались скрыть своего горя. Они прощались с другом, прошедшим через все беды и радости…
Утро было ясное. Солнце поднялось уже высоко, и старик чувствовал его лучи на своем лице – с каждой секундой они набирали силу, и вот уже стало припекать.
Дмитрич глубоко вздохнул и огляделся: все вокруг сияло, залитое солнечным светом. Старик знал, что тяжесть утраты еще долго будет жить в сердце, и с удивлением подумал, что это почти не огорчает его.
Глава девятая
Ночью старик долго не мог заснуть. Постель казалась жестче, чем обычно. Грубые швы на бушлате под головой давили и впивались в кожу. Мысли роились потревоженным ульем. В сознании всплывали образы из детства, иконы в бабкиной спальне, шепот её молитв и плавные движения рук, благословлявших всякий раз.
Сон долго не шел. В висках пульсировали мысли. Жизнь неслась перед глазами. Немое кино черно-белыми отрывками мелькало под закрытыми веками. Редкие отрывки были яркими и несли с собой запах. Вспоминалась юность. Деревня. Покосившийся дом. Цветет сирень, запах перебивает керосин, которым бабка заправляет лампу. Трудно дышать, спазм давит грудь.
Утро пришло тяжелым похмельем. У кровати старик нащупал бутылку, потянулся, чтобы её поднять, но уронил, и бутылка глухо покатилась по полу.
– Сука… – выдохнул дед и остался лежать неподвижно, тяжело дыша.
На столе стояла бутылка пива. Вчера старик забыл её закрыть пробкой, и содержимое выдохлось. Налитое в стакан пиво больше не поднималось пеной. Дмитрич отпил большой глоток и поморщился. В голове пронеслась мысль: «выдохшееся пиво – как вся моя жизнь, пить противно, а вылить жалко».
Слева от проходной завода стоял ларек. Тускло подсвечивалась вывеска «ПРОДУКТЫ 24». Ассортимент товаров был представлен самым скудным образом: сигареты, пиво, несколько разновидностей печенья. Скромное предложение торговой точки полностью удовлетворяло все потребности старика.
– Мне Колос и Яву, – протянул Дмитрич в окошко смятую купюру.
– Ну, собственно, как и всегда, – ответил скучный голос из окошка.
– Совсем торговли нет?
– Совсем, – отозвался скучный голос.
– Ты в Бога веришь? – почти шепотом спросил Дмитрич.
– Наверно верю, – немного оживилась продавщица, – а ты что ж, в попы собрался?
– Нет, – закончил разговор Дмитрич и забрал покупки.
В тот вечер дорога к вагончику казалась бесконечной. Шоссе, вдоль которого пролегал путь, опустело. Старика оскорбила насмешка из заплеванного окошка. Чувство беспричинной тревоги долго не отступало.
Дмитрич налил в кружку пиво, энергично отпил густую пену и закурил. Разбухшая форточка поддалась усилиям старика, который жестом, отгоняющим муху, провожал из своего жилища сизый дым. Из темноты врывался холодный воздух. Усталость наливала низкие веки свинцом.
Озноб прервал и без того чуткий сон. Форточка была не заперта. Единственная лампочка тускло освещала вагончик. Старик поморщился, ощутив в горле острую боль, захлопнул форточку и снова провалился в сон.
Бывают сны, которые реальнее действительности.
Юноша стоит на потертом пороге дома. Алыми пятнами выделяются маки на фоне травы, а в бесконечно синем небе нет ни одного облака. Звуков не слышно. Делаешь шаг, другой, бежишь. Всё вокруг движется, как в окне скоростного поезда. Останавливаешься. Через дорогу Люба садится в машину. Она плачет. Ты парализован. Нет никакой возможности пошевелиться, кричишь, но ничего не происходит. Тишина.
Дмитрич проснулся в холодном поту. Тысячи лезвий рвут горло на части. Глаза закипают, слезы блестят на поросших седой щетиной щеках.
«Это всего лишь сон» – будто кто-то шепчет на ухо.
Сил встать с постели нет, как нет и желания просыпаться.
Снова юноша стоит на пороге. В следующее мгновение он бежит по тому же маршруту и останавливается на том же месте. Нет ни машины, ни Любы.
Дмитрич открыл глаза и приподнялся на локтях, он знает, что это был уже не сон. Он не видел, как уехала Люба. Он не знал, куда и почему она уехала. Просто исчезла, а он не пытался её искать.
Глава десятая
Дверь вагончика открылась настежь. В дверной проем ворвался холодный воздух и яркий свет. Посреди этого свечения возник щуплый силуэт Андрея.
– Дмитрич, я уж думал, что ты домой на праздники уехал, а потом смотрю, замок не висит, ну значит здесь где-то.
– Андрюха, – отозвался старик, не поднимаясь с постели.
– Точно здесь, не ошибся, – с сыновней любовью отозвался Андрей. – Я витаминов привез, пятилетних армянских, – протянул Андрей как знамя бутылку «Арарата», – работы сегодня не будет, завод ещё праздничный, а я нет.
Старик оживился, опустил ноги на грязный пол и, энергично потирая руки, шептал заклинания на только что придуманном им языке, созвучном армянской речи.
– Ну, что ж ты в дверях стоишь, гость дорогой! Заходи, располагайся.
Андрей вошел, но дверь закрыл неплотно. Затхлый воздух медленно свежел. На стол лег пакет с лимоном, сырокопченой колбасой, баночкой маслин и пластиковой посудой.
Дмитрич с видом знатока изучал этикетку. Болезнь уступала место по-детски настоящему счастью.
– Тут гора нарисована, она так и называется: Арарат, – заключил эксперт и бережно поставил бутылку на стол. – Гора эта вообще-то в Турции, – продолжал старик, почесывая щетину, – но армяне эту гору своей считают и в советское время её даже на гербе своем изобразили, а Сталин…
– Все знают эту басню, – прервал Андрей лекцию, – а также, что гора эта священная, и на ней Ной ковчег швартовал после всемирного потопа.
Дмитрич резал лимон и укладывал половинки долек на тарелке.
Андрей снял пробку, налил коньяк и пододвинул старику рюмку.
– Будьте здоровы, Дмитрич, – произнес Андрей короткий тост.
Старик кивнул, залпом опустошил тару, с закрытыми глазами смакуя послевкусие.
Андрей вновь наполнил рюмки.
– Моя с мамой уехала, – заполнил Андрей тишину, – мы не женаты, да и к тому же не очень то меня её мама любит, а я её…
Маслянистые капли стекали на дно рюмки. Мужчины курили, не вставая из-за стола. Лень теплом растекалась по всему телу с каждой рюмкой всё сильнее и сильнее.