Я не то сказал… Рассказы. Часть первая

На Кликун-озере

О, жалок тот, кто носит крики

В своей душе, всегда смущенной

Блажен, с кем говорят негаснущие лики

Его душа – как лебедь сонный.

    К. Бальмонт

Августовский день короток, быстро переходит в длинную и тревожную ночь. Не успеет завечереть, как легкая, влажная прохлада уже окутывает округу молочным косматым туманом. Огромное солнце, как оловянное блюдо – матово-блестящее, но не дающее животворного тепла, чуть задержавшись, исчезает за кромкой леса.

Тропинка, огибающая Кликун – озеро, вела к Афониной заимке, расположенной в густом непроходимом ельнике, на самом краю болота. Местные жители называли заимку по – разному: келья, скит, жильё пустынника.

Хозяин избушки, старец Афоня, объявился здесь несколько лет назад. Откуда, как и почему именно здесь он поселился – никто не ведал. Сердобольные старушки обычно говорили о нем: «Много претерпел…»

Осторожно, стараясь не замочить ноги, обутые в лапти, согбенный старец подходил к избушке. В правой руке посох – ивовая палка, обработанная бобрами, в левой – чётки. Выразительное лицо обрамляли бело-жёлтые патлы и борода. На голове – шапочка из черного сукна.

Обычный поход старца в село на этот раз был особенно неприятным: милостыню давали только богомольные старушки: божий дар не велик, но и его надо поделить с друзьями – зверями. Но горше всего для него было оскорбление двух молодых юношей, требовавших талоны на спиртное. Не мог объяснить старец, что живёт только «даром божьей пищи», а посему не вхож в Советы за талонами. Не поверили – обыскали, но кроме псалтыря в суме его ничего не было… «Проваливай старая ветошь», – с такими словами один из них толкнул старца в грудь. Упал он, головой ударился сильно, до беспамятства. Видел, как Божья Матерь держала на руках Лебедя… Гладила его шептала: «Спи, душенька, спи».

Сколько пролежал – не помнит, пока не увидел склонившейся над ним лик старушки, окатывающей его холодной водой. – Вот и обмывать начали, – спокойно, без тревоги, подумал он. – Жив ли я, Божья Матерь?

– Жив, – ответила старушка.

Остаться в селе, у богомольных старушек, он решительно отказался, но хлеб, кусок рыбного пирога, как подаяние принял.

Вот и скит. Отдышавшись, трижды перекрестившись, Афонасий положил кусок рыбного пирога для зверей лесных, приговаривая:

«Кушай, тварь божья, и помни».

Он постоянно оставлял гостинцы для медведя, лисы, мышей, другой лесной живности.

Долго сидел старец, пока на небосклоне не показались звезды. – «Ох, опоздал с молитвой – то», – прошептал он про себя, с трудом поднимаясь. Скрипнула дверь кельи. Зажег лампаду, встал на колени перед иконостасом, начал читать молитву.

Окончив её, пустынник начал читать Евангелие. От Луки – по средам он читал именно его. Но, прочитав только одну страницу, повалился на бок, увлекая за собой и книгу и лампаду…

В селе пожар не заметили. Лишь утром прибежали на озеро мальчишки и увидели догорающие головни. Скит сгорел, как говорится, дотла, даже останки старца Афонасия найти не удалось. Вот только белый Лебедь одиноко кружил над пепелищем, тоскливо кричал, рвал гнетущую, тревожную тишину леса. Рассудили про Лебедя просто: приручил старик птицу. Правда, кто – то приметил: Лебедь три дня и три ночи жил на пепелище, и только после этого перелетел на Кликун – озеро.

…Удивительно прекрасно Кликун – озеро в конце августа: чарует, привораживает. Тихие, нежаркие деньки создают особенный необъяснимый уют, не для тела – для мысли, для её полёта. Неестественно загадочным, тайным становится озеро, а одинокий Лебедь, поселившийся здесь с некоторых пор, как беломраморное изваяние ласкает взор рыбаков.

Новенький «Уазик», внезапно появившийся на берегу озера, нарушил первозданную тишину округи. Вышедший из него водитель услужливо открыл переднею дверь салона, из которого выскочил мужчина в спортивном костюме, темных очках.

– Едва добрались. На танке бы сюда.

– Ничего, Алексей Михайлович, добрались, – заискивающе ответил шефу водитель.

Из разговора выяснилось, что приехали начальствующие чины порыбачить и поохотиться. О ружье было сказано, когда все обратили внимание на плавающего невдалеке Лебедя. Не долго колебались отдыхающие, убийство же Лебедя «списали» на «хозяина сельской торговли», не обеспечившего выезд на природу свежим мясом, а «узаконили» присутствием в компании начальника милиции.

Закуска была приготовлена на славу, дичь на вертеле покрылась золотистой корочкой, издавая благоуханный аппетитный запах. Все разом принялись уничтожать горячее блюдо, зазвучали тосты, началось пиршество с возлиянием.

Но, видимо, не приняли грешные души прибывших людей безгрешного Лебедя. Произошло невероятное: сидевшие стали говорить друг другу о вещах, которые никогда в обычных условиях не сказали бы. Начальник милиции припомнил о нанятых защитниках, которые «замяли» дело о детской площадке, приспособленной водителем шефа под огород. «Хозяин торговли» – о спецобслуживании через базу, с которым надо бы кончать, а жене начальника милиции – Альбине поменьше бы есть черной икры.

«Давно бы ты сидел на Колыме, если бы не я», – парировал выпад начальника сельской торговли милицейский начальник. – Сколько «барахла» и гнилья по завышенным ценам народу «вдул»? Не помнишь?

Короче говоря, претензии о злоупотреблениях служебным положением были высказаны каждому, даже шефу. Вот тут главного начальника неожиданно осенило. Он догадался, что произошёл какой – то психологический срыв и, возможно, все чем – то отравились, и командовал: «Два пальца в рот!» После «лечебной процедуры» всё встало на свои места: взаимные извинения со всех сторон говорили о «временном затемнении», сошедшем на них.

А шеф подытожил: «Всё хорошо, что хорошо кончается, видимо точно отравились или на место дурное попали».

«Уазик» удалился, а на берегу Кликун – озера продолжал тлеть своеобразный погребальный костер по убиенному Лебедю. Останки птицы были разбросаны вокруг. Только непривычно ярко-синее небо пыталось поведать миру о произошедшей трагедии. Небо – вечная память земного, долго помнит…

Шутка

Удивительное место – Ивановка, получившая своё название от одноименной речки. Речушка,, обильно поросшая смородинником, таволгой, дудником, отличалась исключительной прозрачностью, чистотой и на редкость была холодна из-за ключей и родников, питающих её круглый год. Берега речушки болотистые, с большим количеством колдобин, или как у нас говорили: «мочажин».

Утром над речкой долго стоит густой туман, напоминающий сказочные «молочные берега». Обилие хариуса в речке никого не удивляло, но баловаться удочкой в пору моего детства не любили. Объясняли это просто: «Рыбка да рябки – пропадай деньки».

Спустя уже 40 лет, я, бывая в родных местах, с тихой затаённой радостью вспоминаю Ивановку, подарившую мне приятную частицу босоного детства. Буквально в двух или трех десятках шагов от речки стоял бревенчатый барак, окруженный со всех сторон молодой березовой рощей, богатой подберёзовиками и подосиновиками, которые восполняли порой оскудевший харч работников – лесников.

Барак большую часть года пустовал и оживал только в период сенокоса. Здесь был своеобразный полевой стан работников местного лесничества, заготовлявших сено для лошадей. В этом урочище они имели небольшие посевы овса и клевера. Впрочем, в бараке находили приют все: «малинники» – народ, собирающий замечательную ягоду на ближайших лесных вырубках, «частники», порой проживающие большими семьями, и заготовлявшие сено для личного подворья.

Работники лесхоза на правах хозяев занимали лучшие места – нары, расположенные ближе к русской печи, невесть как сохранившейся от прежних хозяев, а весь пришлый народ располагался обычно прямо на полу, подложив вместо матрацев пахучее свежее сено.

Я, семилетний мальчишка, находился здесь в подмогу своему отцу. Обязанности были несложными: готовить обед и ужин для отца, работающего с конной косилкой. Рабочий день отца был разбит на две половины: утреннею и вечернею, поэтому обед я готовил к 11 часам утра, а ужин у нас был в 12 часов вечера. Во время нашего обеда барак пустовал, все находились на работе. Питалось каждое семейство отдельно. Обычно домой ходили сами работники, но некоторым из них продукты доставляли жены. После каждого визита какой – либо женщины рабочие добродушно посмеивались над «счастливцем». Иногда подобные шутки были очень горькими.

В один из ненастных дней, когда все были в бараке и дружно брякали ложками в котелках, в барак вошла женщина, изрядно вымокшая. В руках у неё была авоська, за плечами рюкзак. Она выглядела не совсем обычно, не так, как все женщины нашей деревни. На ней было нежное, потемневшее от дождя, белое платье, кажется, с каким – то замысловатым рисунком, на ногах туфли – лакированные, а на талии узенький черный ремешок. Даже косынка была повязана иначе: не по-старушечьи, как повязывались наши деревенские женщины.

«Здравствуйте!» – сказала женщина и устало села на чурбан у самой двери. Она сняла рюкзак с плеч, достала платочек и вытерла капли пота и дождя с лица.

Мужчины, сидящие за столом, вразнобой поприветствовали женщину, для приличия пригласив её за стол.

«Где мой – то Егор? Наголодался, наверное?» – обратилась она к присутствующим.

Её муж в это время ушел на ближайшее поле за лошадьми. «Что ему голодать, – ответил за всех злой на язык Андрей Зеленкин, хитро подмигнув мужчинам., – У него ещё вчерашние шаньги не успели остыть. Вон ему сколько нанесла вчерашняя гостья!». —И он указал рукой на собственные продукты в углу, привезенные из дому накануне.

Женщина на какой – то миг растерялась, побледнела. А затем, быстро сунув платочек в рукав, решительно забросив рюкзак за плечи, схватила авоську и бросилась в обратный путь, даже не попрощавшись…

Такой быстрой реакции сидящие за столом не ожидали, они опешили, а затем дружно залились хохотом. «Смотри, какая форсистая!? Ха-ха-ха… Так и фыркнула… О-хо-хо… Характерная… Егор, – спустился с Уральских гор, а харчу тю-тю…», – восклицая и гогоча, вплоть до коликов в животе, покатывались со смеху мужики.

С одной стороны, мне было жаль женщину, но шутка и мне была по нраву. Я ещё не понимал, что мужчины мстили Егору из простой зависти: его жена была интересней собственных супруг, которые не умели и не могли показать себя с городским «форсом»

Через полчаса явился Егор. Он уже день «прихарчивался» у одного из лесников в долг. Этот же лесник пригласил вновь Егора к столу, совершенно не подавая вида, что здесь произошло. Кажется, ещё дня два Егор «харчевался» около чужого стола, а на третий убежал домой и больше на покос не возвращался. По этой причине уход за лошадьми был возложен на «шутника» Андрея Зеленкина, который всегда ругался по этому поводу.

Я бы забыл этот случай, но через три года, переехав в другую деревню, я неожиданно встретил эту женщину. Она была моей учительницей в четвертом классе. И жила она одна со своим сыном Петей, моим ровесником и другом.

Жаль было Петю, и я наивно думал, что расскажи я тогда дяде Егору про злую шутку, у моего друга был бы отец.

«Ночная охота»