Улица Свободы

Как жаль, думал Андрей, мерно шагая пружинящими ногами, что у человека так мало органов чувств. Вселенная могла бы поделиться такой невиданной, неслыханной, немыслимой красотой, если бы люди могли ее почувствовать. Впрочем, осознавал бог понимающий, большинство населения планеты не поняло бы, о чем это он, заведи он с ними разговор. В моменты самолетных разгонов и торможений, а также непродолжительных гонок на стиме, Андрею казалось, что краешком сознания ему удается понять, что Вселенная хочет показать ему. Здесь не было никакого волшебства, ничего потустороннего. Просто информация. Упорядоченная настолько красиво, что дух захватывало. Как упорядочены звуки в музыке Скрябина, как упорядочены черты лица любимой женщины.

Пока что Андрей не слишком понимал, как приблизиться к пониманию того, о чем говорит Вселенная. Он лишь понимал, что она говорит намного больше, чем могут услышать люди. Нужны шестое, седьмое, а также восьмое с десятым чувства, чтобы начать воспринимать эти сигналы. Чем, например, ощутить зависимое поведение элементарных частиц, разнесенных друг от друга на тысячи парсек?

Мост был не мостом, а целой развязкой. Въехать на нее можно было, взяв правее с главной дороги, роль которой играла наша безгородная окружная. Затем это ответвление вело на путепровод, который сверху пересекал главную дорогу. Примерно посередине его подпирала железобетонная конструкция, нижним концом упиравшаяся в главную дорогу. Основание подпорки кто-то по всем правилам заботливо обнес дорожным ограждением, выкрашенным черно-белыми полосами. Затем следовал спуск, и путник, решивший пройти данным путем, вновь оказывался на главной—окружной. Только смотрел теперь обратно. Зачем здесь это построили, сказать было сложно. К тому же на въезде и выезде с обеих сторон лежали бетонные блоки, преграждавшие путь наверх. Они тоже были покрашены, как того требовали ПДД многих стран.

Андрей перелез через блок и поднялся на эстакаду. Он решил получше разглядеть «улицы» внутри окружной дороги. Собственно, улиц этих, условно продольных и поперечных, набрался бы едва ли десяток. Один из перекрестков показался Андрею привлекательным. Он сначала рассматривал его, прикрыв глаза козырьком ладони, потом достал из рюкзака небольшой бинокль.

В окулярах оказался все тот же хороший асфальт, а на обширных территориях «кварталов» – сухая трава и кусты.

Чем именно понравился Андрею перекресток двух дорог, он так и не понял. Решил только, что дом надо установить именно там.

Андрей вернулся к лагерю – так он мысленно называл расположение своих движимых пожитков. Вытащил из кузова каркас тента, собрал его вокруг стима, накрыл, как и полагалось, скелет толстой непрозрачной полимерной тканью, как надо хорошенько все закрепил. Запереть импровизированный гараж возможности не было, да и от кого его тут запирать? За весь день Андрей не встретил тут ни человека, ни зверя, ни пичуги какой.

Затем он прицепил к пикапу свой дом на колесах, въехал на большое кольцо, затем свернул пару раз и оказался на перекрестке, который привлек его на эстакаде. Андрей немного поманеврировал на углу «квартала», устанавливая дом входной дверью к одной из улиц, затем отцепил его, предварительно выпустив опоры. Заметно полегчавший пикап он припарковал рядом. Вышел из машины, и решил, что живет теперь на перекрестке улиц Свободы и Семецкого. Пафос первого названия скрашивало второе имя. Вернее, фамилия. Ну или – просто не всем понятная старая шутка.

6.

Мороз, устремившийся в мои ноздри при первых же шагах по больничному двору, вызвал во мне ощущение почти счастья. Солнце, которое я последние три с лишним недели видел только через стекло, светило как-то по-другому, лучше и радостней. И куропатки тут как тут – сидят на березе и смотрят на меня глупыми глазами. Пока, куропатки! А скорее всего, прощайте!

В кошельке, который мне отдали вместе с другими вещами, были деньги. Причем, в довольно приличном количестве. Я не слишком помню события, которые предшествовали моему заезду в диспансер, так что наличие наличности меня очень обрадовало.

Сигареты тоже были – початая пачка в кармане, еще четыре в пакете вместе с грязным бельем. Я захотел пойти домой пешком. И пошел.

День был просто отличный. На небе неустанно работало солнце, к опостылевшим куропаткам на деревьях присоединились синицы. Они старательно свистели свое «пись—писю, пись—писю» и прыгали с ветки на ветку, озорно поглядывая на меня. Несколько десятков метров я прошел без шапки – хотелось унять бурлившую радость. Потом шапку все-таки пришлось надеть. В этих широтах зима не прощает пренебрежения.

Я вышел за ворота диспансера, остановился и закурил. Куда пойти? Домой можно было не торопиться – я не хотел ни есть, ни спать. Можно гулять дальше, но бесцельно бродить не очень хотелось. И я решил пополнить запасы продовольствия. Но сперва следовало немного внести равновесия в свою душу. И я зашел в подвальный магазинчик.

Я люблю «Черный русский». Этот изначально благородный коктейль не потерял своих достоинств, когда его стали выпускать в банках. В меру сладкий, в меру ароматный, и алкоголя совсем немного: для человека, который дорожит рассудком и считает, что безудержное пьянство —признак ущербности, самое то. Я купил три полулитровых баночки – одну в руку, две в карманы. Вышел из подвала и огляделся. С новыми проклятыми законами не то что пить почти безалкогольный напиток, открыть банку было опасно. Потому пришлось найти укрытие – за углом девятиэтажного трехлистника, прямо возле какой-то технологической пристройки.

Я достал из кармана носовой платок и тщательно вытер верх баночки. Я давно приучил себя так делать – нечего тянуть в рот всякую грязь. Поддел ногтем ключ. Он сопротивлялся – думаю, просто из приличия. Я сделал небольшое усилие, ключ подался, раздался веселый щелчок и «пшик». Под ложечкой щекотно зашевелилось хорошее настроение. Все-таки алкоголь вот в таких гомеопатических дозах благотворно влияет и на тело, и на душу. Дальше я просто припал к холодному металлу, обхватив губами окошко в удовольствие, и запрокинулся вместе с коктейлем. Десяток больших глотков, десяток движений кадыка – и баночка пуста. Я машинально поболтал ею в воздухе – на донышке плескалось примерно одиннадцать спасшихся капель. Хотелось закурить. Но я оттягивал удовольствие. Сначала я высвободил из банки шесть из одиннадцати капель, которые чаяли спрятаться от меня, прямо на язык. После чего поставил пустую и теперь бесполезную банку в снег. Достал сигарету и зажигалку, не спеша закурил.

В этом моменте есть свой непередаваемый, но в то же время, несомненный кайф. Закурить после выпивки. Пусть и такой безобидной, как «Черный русский». Вторая затяжка, а также третья и четвертая – тоже в удовольствие, хоть и убывающее в зависимости, как икс от игрека, где игрек – номер затяжки. Но все равно это было отлично. Это было здорово. Я посмотрел на солнце и прищурился, прислушиваясь к себе. В душе, поначалу охлажденной напитком, начинало теплеть. В голове также происходили закономерные вещи: все само собой раскладывалось по полочкам, все становилось на свои места.

Я открыл еще одну баночку. Теперь пил неспеша: хоть и большими глотками, но не больше одного за раз, и после каждого ставил банку в снег. После третьего закурил. На середине сигареты сделал еще глоток.

Третью открывать не стал. Похлопал по карману, где она ждала своего часа, и решил пройтись. На ходу мне всегда хорошо думается. Тем более погода отличная, настроение еще лучше.

Я вернулся мыслями к катеру.

Наш Февральск стоит на берегу большой и ветвистой Оби. Это судоходная река, и в городе есть причал. Эдакий недопорт. Я решил отправиться туда – посмотреть лодки и катера. Январь не показался мне аргументом против того, что я там что-то увижу. И интуиция меня не подвела: она всегда начинает лучше работать, если принять внутрь гомеопатическую дозу алкоголя.

Вообще, я не жалуюсь ни на интеллект, ни на организм. У меня быстрый метаболизм, я хорошо сложен и умен. Только иногда скорость обмена веществ застигает меня врасплох. Мне попросту захотелось ссать. Благо, лодочный причал был уже рядом, как и гаражи, в которых хранились суденышки помельче. Я протиснулся между двумя железными стенками, распер их плечами, расстегнулся и отлил. Отмечу, это тоже вполне определенное удовольствие, которое может украсить жизнь. Я даже порисовал немного струей, отметив про себя, что я у этого снега первый.

Катера побольше на зиму не убирали в гаражи. Их просто вынимали из воды и водружали на специальные стапели. Каждое судно по-своему красиво. В каждом играла всем своим блеском мысль конструктора, который привел к жизни именно эту модель. Вон, плоскодонный и с высокой узкой рубкой – он для проток, которые к середине лета нещадно мелеют. Вон – гордый почти корабль с серыми бортами и белой надстройкой. Его очарование не портит даже фривольное имя: ближе к носу под трафарет какой-то шутник мореман вывел «Небздящий».

Я стоял и любовался. Пришло время для третьей баночки. Ее я выпил уже не с таким удовольствием, как первую, однако она имела свою собственную прелесть – прелесть третьей баночки. Пока пил, выкурил еще две сигареты. Пил, курил и любовался катерами. Впрочем, такого, который запал бы мне в душу, я пока не видел, хотя на берегу их было десятка три – на любой вкус. Тем не менее мне хотелось приобщиться к их миру, попробовать себя в роли их господина. Потому я взялся за борт «Небздящего», подтянулся, помогая ногами, и оказался на палубе. Мне показалось, что судно качнулось. Однако, скорее всего, действительно показалось.

Катер со смешным именем был хорош. Я обошел кругом палубу, заглянул в рубку, увидел приборы, переключатели и руль, как у автомобиля. В принципе, ничего сложного в органах управления судном я не увидел. За пристройкой на палубе было полуметровое возвышение, в стенках которого блестели узенькие окошки. Я встал на четвереньки и заглянул внутрь. Более прелестной каюты на два спальных места я и представить себе не мог. Я поднялся, отряхнул колени, сел на возвышение и снова закурил.

Вот тут моя интуиция и подала мне сигнал. Это было похоже на тихий предостерегающий шепот. Потом я явственно увидел, что катер медленно заваливается набок, и я заваливаюсь вместе с ним. Меня трудно застать врасплох. В доли секунды я понял, как надо действовать, собрался и, когда до земли оставалось метра полтора, сильно оттолкнулся от вставшей уже почти вертикально палубы. Я мягко приземлился в снег и услышал за спиной металлический лязг и грохот. Тут же откуда-то ему ответил собачий лай, довольно громкий и отчетливый, чтобы быть далеко. Я не стал тратить времени, чтобы оглянуться на поверженный катер, и из положения низкого старта побежал. Я бежал быстро, но размеренно. Через несколько секунд был уже у гаражей. Протиснулся в щель между железными коробками (уже другую, нежели использованную мною в качестве туалета), остановился и прислушался. Первое, что я услышал, было мое быстрое дыхание. Пальцы и колени слегка подрагивали – от неожиданности происходящего. Собаки брехали с той же громкостью, а значит, меня искать не побежали. Скорее всего, они где-то за забором.

Я подождал несколько минут, выбрался из лабиринта гаражей уже с другой стороны и отправился домой. Происшествие не слишком испортило мне настроение. Однако я все равно ощутил потребность привести себя в равновесие. А значит, нужно зайти в магазин. Да и продуктов дома, кажется, нет.

***

Стимеры – народ малоконтактный. С людьми не своего круга общаются не слишком охотно, большей частью по делу. Внутри сообщества стараются соблюдать определенные нормы. Правило разумной взаимовыручки, например.

Вот и сейчас Андрей подумал, что будет честным по отношению к паровым гонщикам, если он расскажет о своей находке. Вреда себе нанести он не боялся. Стимеров и так немного, а в эту глушь полезут лишь единицы. И памятуя о гонениях, которые обрушились на увлеченных ребят, гонщик решил бросить клич.

В закрытом сообществе он опубликовал спутниковый снимок, по которому нашел это место, присовокупил к нему точные координаты и написал: «Хороший асфальт». Кому надо – поймут, решил он и закрыл ноутбук. Потом снова открыл его и дописал: «Не через КПП».

Какой-то особой близости, братского чувства к хорошо и малознакомым стимерам Андрей не испытывал. Они были просто понятнее и безопаснее для желаемого течения событий людьми, чем остальные. Общие темы, общий интерес. Все остальное – у каждого свое. Делиться секретом внутренностей паровой турбины, скажем, никто не торопился. Но в случае аварии все присутствующие сделают все возможное, чтобы разбившийся гонщик выжил.

Пропищал спутниковый телефон. Сообщение от одного из новосибирских стимеров. Валерик написал: «Соберусь за три дня. Застолби для меня место через два квартала на север от себя. Что привезти?».

Андрей заказал побольше воды, кофе, а также пять коробок консервированной каши. Если Валерик привезет еду, то поиски магазина можно будет на какое-то время отложить.

И снова писк. Братья Школьники оповещали о своем скором прибытии. Сергей и Саша, разница в два года. Старший – механик, младший – гонщик. Это была интересная команда. Сергей никогда не разгонялся на стиме больше полтинника, но машину знал, что называется, назубок. Саша об устройстве стима имел лишь общее представление. Но, садясь в кресло пилота, словно сливался с машиной, ездил с сумасшедшими даже для этой тусовки скоростями, а на приборы поглядывал изредка, сверяя их показания с ощущениями. Путешествовали они в большом рейсовом автобусе, задняя часть которого была переделана под перевозку их болида, а в передней располагалась водительская кабина и жилое пространство. Андрей подумал, что в других местах братья пусть хоть в обнимку спят со своим драндулетом, но в его населенном пункте радиоактивную повозку пусть хранят подальше от мест для сна и отдыха.

По идее, реактор стима – вещь надежная и безопасная. Но лучше ввести это правило сразу.

7.

Я засунул руки в карманы и неспешно пошел домой. В голове было ясно и улыбчиво – лучше, чем в последние несколько месяцев. Не слишком сильный мороз, безветрие, подошедшее вплотную к закату зимнее солнце и отсутствие всякой необходимости куда-то спешить. Я шел и думал, что все-таки мне повезло, что я – это я. Конечно, у меня бывают не слишком приятные периоды, когда я считаю себя неудачником, начинаю корить, будто слишком много пью или часто меняю место работы. Иногда эти черные мысли настолько тяжелы, что приходится обращаться за помощью к медикам. Как правило, пребывание в диспансерах приводит меня в чувство. Я сложный, очень сложно составленный человек, многогранный, глубокий и непростой. Я хорош, я намного лучше большинства. Думаю, что я вхожу в те двадцать процентов, на которых и стоит современный мир. Но как раз я этой сложности иногда и не выдерживаю. Тогда требуется отдых.

На самом деле я чужд бахвальства и понтов. Это не мое. Я умен, знаю себе цену, а значит, довольно прост в обращении. Если оно, конечно, хорошее. Не таков, к примеру, Женя.

Этого пациента я сразу выделил из серой массы постояльцев диспансера. Из-за его взгляда сверху. Нет, он не был высоким. Скорее, среднего роста. Но смотрел на окружающих, будто они тля. Это было тем более странно, что он был и остается наркоманом.

Женя часто прогуливался по коридору в своей пижаме и тапках. Он любил класть сцепленные замком руки на голову. Таким образом он открывал всеобщему обозрению свои «дороги», которые располагались у него не на обычных для наркоманов местах, а с внешней стороны предплечий. Начинались от локтей и тянулись сантиметров на 15.

Он гулял и поглядывал, позыркивал на пациентов. Если у него что-то спросить, он кисло усмехнется и пойдет дальше. Потому что все, кто не он, – тля.

Однажды, в то время, когда я принимал еще полный набор лекарств, меня разбудил какой-то шум в коридоре. Я вышел из палаты и увидел столпотворение в другом конце здания, у окна почти возле выхода из отделения. Я подошел.

Все смотрели на зарево пожара – в паре кварталов от нас пылала деревянная двухэтажка, слышался вой пожарных сирен, метались отблески мигалок. Горело в районе старой застройки. Это было некое гетто – там жили алкаши и наркоманы. Проститутки, наверное, тоже, но кто в здравом уме к ним пойдет?

Ближе всех к окну, положив руки на голову, стоял Женя. Он неотрывно смотрел на зарево.

Я почувствовал толчок локтем и повернулся в ту сторону.

– Это его дом горит, – сказал Вова. – У него там жена.

Вова рассказал, что у Жени была настоящая, с печатью в паспорте, жена. Ему было лет тридцать. Ей – под полтинник. Вова знал их обоих, был вхож в их гостеприимный притон.

– Толстая такая, ноги у нее болят, – описал Вова Женину жену.

Я посмотрел на Женю. Он стоял, опустив руки, ссутулившись и с мольбой глядя на пляшущий свет.