Тонкий вкус

Тонкий вкус
Павел Сергеевич Почикаев

Наивный студент старшекурсник живёт в уверенности, что с получением диплома его жизнь в один момент наладится. Стоит ему лишь получить заветные корочки, как сразу перед ним распахнутся двери возможностей. Пребывая в грёзах и занимаясь написанием диплома, он на время устраивается работать официантом и очень скоро начинает замечать странности, происходящие в забегаловке. В вечерние часы к ним заглядывают одетые в строгие костюмы молчаливые люди, которых провожают к специальной двери, открываемой исключительно для них. Загадка двери всё сильнее увлекает наивного студента, пока в один вечер ему не предоставляется возможность заглянуть за неё…

Павел Почикаев

Тонкий вкус

Моя двадцать третья осень сводила меня с ума. После пяти бесконечных лет в Университете я наконец-то собирался немного расслабиться, но не тут-то было, ожидания о скорейшем и беспроблемном написании диплома улетучились подобно дыму. И, конечно, я был далеко не первым человеком, решившим совмещать диплом с устройством на работу, но в моей голове всё рисовалось куда как проще.

Да-да, пусть кто-то и найдёт это не соответствующим моему возрасту, но именно в двадцать три я впервые устроился на настоящую работу с восьмичасовым рабочим днём, договором и короткой записью в трудовой книжке. И ещё униформой, правда, до меня её успела поносить плеяда таких же, как и я людей, выполнявших ту же самую работу за те же самые маленькие деньги.

Возможно, всех удивит, что человек, идущий на красный диплом по инженерной специальности, выполнивший в далёкой юности КМС по спортивной гимнастике, владеющий навыками проектирования и моделирования, сумел устроиться обычным официантом в забегаловку. Мне поначалу тоже не давал покоя этот, казалось бы, очевидный парадокс, однако я успел к нему привыкнуть. К тому же в голове я всегда держу мысль о том, что это лишь временная мера, что это до той поры, пока у меня на руках не появится долгожданный диплом.

Наивно предполагать, что как только это произойдёт, то передо мною сразу раскроются все двери этой жизни и голове станет дурно от нахлынувших со всех сторон перспектив, но подобные рассуждения служат весьма неплохим оправданием моему нынешнему месту работы.

Сказать по правде, я просто устал. Устал сидеть дома и чувствовать себя обузой для окружающих, с каким энтузиазмом я приступал к процессу поиска работы! С каким пылом составлял резюме, подробно перечислял в нём свои практики и стажировки, некоторые из которых я сумел провести в очень даже экзотических местах! Рассылал заявки, составлял сопроводительные письма, рекомендовал себя по всем фронтам… вот только уходило всё это в никуда.

А я сидел и продолжал ждать. Дни сменялись, во мне копилось напряжение, я чувствовал себя большим ярмом, тащить которое забота других, а предательский телефон хранил молчание. Видимо, спрос на инженеров-проектировщиков авиационного направления был не столь обширным как нам на протяжении пяти лет рисовали всевозможные профессоры и доценты.

Отрицать не стану, несколько приглашений я всё же получил, вот только проку от них особого не было. Складывалось впечатление, что приглашали меня исключительно для галочки, просто хотели на меня посмотреть, но не более. Поникший энтузиазм воспылал новой надеждой и после нескольких пустоплотных попыток окончательно перегорел. Интересно, люди из отделов кадров хоть какое-нибудь время держали в голове мою кандидатуру или выбрасывали её из головы, как только за мной закрывалась дверь?

Месяц, целый месяц я просидел на месте, никуда не двигаясь с мёртвой точки. Чем больше дней набирал сентябрь, тем труднее мне давалось терпение. Понемногу я пописывал диплом, в перерывах много и долго гулял, а всё остальное время не отходил от телефона, ожидая того самого звонка, который изменил бы мою жизнь.

В конце концов я его таки дождался в самом буквальном смысле, но до этого мы ещё успеем добраться по ходу моего рассказа.

Глядя на немой телефон, я немало времени проводил сидя со своей гитарой на коленях и чувствуя, как её давно нестиранный ремень пересекает моё плечо. Она имела блестящую чёрную деку, на которой очень заметны были малейшие отпечатки пальцев, узкий гриф и тонкие металлические струны. Шестая имела свойство еле слышно дребезжать на третьем ладу, но этот звук стал мне столь привычен, что я старался вписать его в каждую мелодию, которую учился извлекать своими пальцами.

По краям деки шла окантовка, внешне напоминающая разбитые разноцветные стёклышки, снизу имелся вырез, позволяющей левой руке беспрепятственно дотягиваться до самых высоких нот, а на самом видном месте располагались декоративные цветы, придававшие гитаре слегка экстравагантный вид. И мне это чертовски нравилось.

Это был проверенный временем и мозолями на моих пальцах "Ovation" с выверенным натягом струн и свободно подогнанным ремнём, я знал на нём все лады, любил натирать гриф лимонным маслом и всякий раз расстраивался, чувствуя большим пальцем небольшую вмятинку с обратной стороны грифа.

Играть я любил, но до Джими Хендрикса не дотягивал, да и дотянуть не мог. То, что он вытворял с гитарой, для меня было абсолютно невообразимым, тем не менее с очень давних пор я держал в голове идею записать когда-нибудь свой альбом. Состоять он будет из чужих песен с моими гитарными партиями, простые, узнаваемые мелодии, большинство из которых родились в прошлом веке, без вокала, потому как после нескольких неудачных и полностью провальных экспериментов я принял решение никогда больше не открывать рта, а сосредотачиваться исключительно на инструменте и танце пальцев.

"Несколько неудачных и полностью провальных экспериментов" пришлись на пору старшей школы и первых курсов в Университете, когда несколько таких же, как и я, собирались в одном месте с гитарами и пробовали выдавить из себя немного таланта и мастерства. Ни того, ни другого не наблюдалось, а посторонние наблюдатели видели лишь мальчишек с волосами, падающими на глаза, и невпопад включенными электрогитарами.

Сейчас даже стыдно вспоминать о том, что в моем тогдашнем понимании означало домашний концерт. С тех пор я переосмыслил своё отношение к музыке, предпочёл акустику электрике и стал играть исключительно для себя. Так сказать, писал в стол.

Теперь у вас более-менее появилось представление о той чёрной гитаре, с которой я сидел в ожидании звонков. Тонкий медиатор (тоже чёрного цвета) привычно пробегался по струнам, пальцы переставляли аккорды, меняли ноты, чередовали звуки… так спокойно всё выглядело только снаружи, внутри же я закипал. Иногда я принимался ходить по комнате, ни на секунду не прерывая звуковое сопровождение, иногда решительно собирался и выходил на улицу, где длительные прогулки позволяли мне хоть как-то заполнить бессмысленно тратящаяся время. А на утро всё начинало повторяться…

Стоит ли теперь удивляться тому, что я сразу согласился на работу официантом? Во взглядах людей, меня окружающих, я читал одно лишь непонимание, они начинали хмурить брови и говорить о выгодах высшего образования. С их точки зрения моё решение было очень несолидным, да и как вообще можно было согласиться на такое после пяти отнюдь не самых лёгких лет учёбы в одном из лучших технических Университетов страны?!

Все они видят лишь решение, не желая докапываться до причин, я же просто устал. "Что может быть глупее, чем ждать?" – спрашивает гитарист в своей песне. Бездействие, самокопание, коему я предавался с момента пробуждения, насущные и неудобные мысли о сидении на чужой шее, транзитность моего отношения к жизни – всё это стало теми самыми соломинками переломившими, в какой-то степени, хребет моей гордости. Где-то там находился желанный работодатель, предлагающий работу мечты, но, видимо, мы с ним звучали в разных тональностях или играли в разных дивизионах, поэтому пока что я принял решение и некоторое время собирался ему следовать.

Следует отметить, что у выпавшей мне работы оказалось сразу несколько плюсов: во-первых, трудовой день начинался в девять утра – весьма хорошая новость для тех, кто любит поваляться; во-вторых, располагалась она всего в получасе неспешной ходьбы от моего дома, что опять давало возможность поваляться в кровати чуть подольше и позволяло экономить деньги на транспорте. И она меня устраивала.

Если, конечно, такое понятие вообще применимо в данном случае. Я имел весьма несложный объём работ, комнатку с микроволновой печью, бесплатный чай и зарплату, выдаваемую в соответствии с каким-то непонятным графиком. Однако я её получал и не считал нужным вдаваться в тонкости.

Как я уже говорил, униформа, состоящая из фартука и кепки, пришла ко мне с другого плеча и смотрелась не презентабельно, тем не менее она позволяла мне не пачкать собственную одежду, а на фартуке обнаружилось несколько больших и удобных карманов, в которые помещалась книжка в бумажной обложке, а её я всегда носил с собой, потому как уже на второй день работы сумел определить периодичность заполнения нашей забегаловки: бывали "штилевые часы", во время которых клиентов не наблюдалось, и где-нибудь не на виду можно было быстро пробежать глазами несколько глав.

Вот только с кепкой мне не повезло, она то и дело норовила сползти на глаза и при этом неприятно натирала левое ухо. Владелец забегаловки не разрешал снимать униформу и очень трепетно следил за соблюдением этого правила, он называл это "корпоративным тоном". Я относился к этому как к издержкам профессии, а про себя проговаривал мантру: "Это только на время. Получу диплом, и всё станет по-другому".

Мальчик "подай-принеси" – никогда бы не подумал, что буду работать официантом, всегда считал эту работу скотской и неуважительной. Официант – это тот, кому можно нагрубить, кого обязательно нужно обвинить в нерасторопности, кто ответственен за то, что вы рискуете куда-то опоздать. Сходите в любой в ресторан (или забегаловку) и вы увидите, что официанты – это народ, которому волею судеб предначертано быть крайним.

Если меня и напрягало такое отношение, то лишь первое время, потом я научился не обращать на это внимания. Я лишь делал то, за что получал мизерный оклад, и не плевал в чей-нибудь суп. Хотя бы за это можно поблагодарить.

Владелец, директор, управляющий… один человек совмещал в себе все эти функции и весьма неплохо справлялся со своей задачей, во всяком случае его заведение не производило впечатления загнивающего. Наоборот, дела шли очень даже хорошо, уж не знаю, как в других местах, но здесь однозначно не травили посетителей, товар всегда прибывал свежим, не залёживался и очень оперативно реализовывался. На кухне всегда царил порядок, продукты хранились в отведённых для них местах, морковь не лежала рядом с рыбой, а всякая зелень обязательно оборачивалась полотенцем перед тем, как быть положенной в холодильник. В вопросах санитарных норм и чистоты придраться было абсолютно не к чему, а вот на всём другом владелец-директор-управляющий старался жёстко экономить.

В первую очередь экономия сказывалась на малом количестве рабочего персонала, что приводило к перенагруженности и изматывающей работе, к которой я опять же сумел себя приучить. В часы обеда и вечером после шести наблюдались самые обильные человекопотоки, когда занимались абсолютно все столики, и нам приходилось бегать туда-сюда с тарелками, надеясь не перепутать заказы и столики.

Было бы даже интересно посчитать, сколько километров между кухней и обеденным залом я наматывал загруженными вечерами. Столик номер двенадцать уже пятнадцать минут ждёт салаты, за третьим разлили коктейль и нужно срочно устранить этот инцидент, а вот и за седьмым столом начинают звать официанта и поднимать вверх руки…

Люди проводили время за томными беседами и вкусными блюдами, а между этими пикантными островками спокойствия сновали мы в одинаковых фартуках и неудобных кепках. Очень скоро мне удалось втянуться в бурную жизнь часов полной посадки, здесь, как в музыке, нужно было просто ощутить определённый ритм, уловить его и просто следовать за ним, предоставив рукам полную свободу от головы. Временами меня это даже увлекало.

Правда очень часто приходилось задерживаться после окончания рабочего дня, чтобы помочь поварам оттереть плиты или помыть полы и навести порядок в обеденном зале. Я вновь обзывал это издержками профессии, а в голове продолжал повторять заветную мантру.

Когда люди наедались и уходили, они оставляли после себя целый стол грязной посуды, это означало две вещи: нужно было как можно быстрее его убрать и привести в первозданный вид, чтобы его вновь могли занять ещё голодные люди, а также наступало время поиска чаевых. Каждый раз обнаруживая смятую купюру, я радовался как ребёнок, быстро подбирал её, выпрямлял и любовно опускал в карман фартука.

Некоторые особо изобретательные засовывали деньги в бокалы (один раз очень опрометчиво я чуть не отнёс один такой бокал на мойку), но чаще всего людская смекалка не продвигалась дальше банальных мест для оставления чаевых: книжечка со счётом, в которой был предусмотрен специальный кармашек, или же прямо на столе, в таких случаях купюру обычно придавливали тарелкой или солонкой. Однажды большая компания после продолжительного празднования свернула купюру трубочкой и воткнула их в горлышко допитой бутылки.

Чаевые всегда наводили меня на мысль о "Бешеных псах". Помните ту самую первую сцену в фильме, где люди в одинаковых костюмах с узкими галстуками обсуждают Мадонну, а потом Стив Бушеми отказывается оставлять чаевые, потому что у него принцип? И это порождает новую волну споров.

Оказавшись на месте тех, кто эти чаевые получает, я сумел прийти к осмыслению упомянутого диалога в совершенно иной плоскости.

Кстати… раз уж речь зашла о мужчинах в строгих костюмах и галстуках, им ещё предстоит сыграть роль в моей истории, вот только подводить к ней я буду вас постепенно. Продолжая наращивать свой трудовой стаж, через некоторое время я сумел прийти к весьма интересному наблюдению, я выяснил, что существует два типа мужчин, носящих костюмы и посещающих наше заведение. К первому относились те, кто просто заходил к нам поесть или же являлся участником какого-нибудь торжества, как та компания, оставившая чаевые в горлышке бутылки, а вот что касается второго тут я не мог так же чётко определить их.

Они неизменно носили дорогие пиджаки и галстуки с заколками, но я ни разу не видел, чтобы они оставались в общем зале. На их лицах всегда было написано недовольство, как будто вид мирно жующих людей производил на них самое отталкивающее воздействие, они всегда быстро пересекали зал и скрывались за незаметной дверкой, расположенной рядом с туалетом.

В обычное время дверца эта всегда оставалась закрытой и открывалась только в те вечера, когда приходили типы в костюмах и недовольными лицами. Именно в вечера, потому как мне ни разу не удалось увидеть, чтобы кто-нибудь из этой костюмированной братии приходил утром или в обед. На протяжении месяца эти субъекты были причиной моего пристального внимания, при их появлении я сверялся с часами и обнаружил, что они никогда не появлялись в дверях нашей забегаловки раньше половины восьмого. И всегда их прихода дожидался Даниэлле, он, как верный пёс, объявлялся возле запертой двери за сущие мгновения до их появления, открывал её ключом, хранящимся у него в кармане, и потом очень плотно запирал её с обратной стороны, проследовав в комнату вслед за прибывшими гостями.

Даниэлле тоже работал в забегаловке и по его виду можно было подумать, что занимался он этим с самого сотворения мира. О его должности я даже не принимался судить, а сам он был не из тех, кто по пустякам будет открывать рот, первое время я вообще был уверен в том, что он немой от рождения. Он был кем-то вроде главного официанта, но при этом пользовался практически не ограниченной властью на кухне и имел определённые рычаги давления на шефа, который тоже, к сведенью, был не самого лёгкого нрава.

Однако при этом таинственный Даниэлле не чурался грязной работы и после трудового дня мог со всеми наравне заниматься мытьём полов или же протиранием столов, в иные моменты у меня начинало складываться ощущение, что он берёт на себя роль управляющего и очень ловко руководит действиями всех официантов, поваров и подсобных рабочих, при этом практически не открывая рта. Не представляю, как ему удавалось командовать одними только жестами и быстрыми взглядами, но не сомневаюсь, что с не меньшим мастерством он бы сумел руководить целой армией.

Даниэлле… даже имя его мне сказал один парень, работающий здесь уже примерно год, хотя у меня сложилось мнение, что ему самому кто-то его назвал или же он просто его выдумал. Но нужно признать, что имя Даниэлле очень подходило молчаливому господину, который в первые дни вызывал у меня мурашки.

Лицом он был похож на мексиканца, желтоватое с глубокими прорезями морщин оно всегда оставалось хмурым, и кустистые брови нависали над подвижными глазами, залёгшими в складках его старой кожи. Понятия не имею, сколько ему было лет, но лицо его мне действительно казалось старым, но во всём остальном мне не удалось выявить хотя бы малейших признаков увядания. Его волосы были черны настолько, что об них можно было испачкаться, иногда он подвязывал их свёрнутой в полоску банданой, в такие моменты можно было разглядеть корни волос его внушительной шевелюры, но даже там мне не удалось разглядеть и следа седины.

Руки у него были под стать голове – поросшие невероятно густыми чёрными и чуть вьющимися волосами. Ежедневно я наблюдал за тем, как молчаливый Даниэлле разносит тарелки по столикам, в особо нагруженные часы помогая сбивающимся с ног официантам, и всякий раз я ждал, что вот-вот кто-нибудь из гостей обнаружит в своём супе волос и поднимет из-за этого скандал, но Даниэлле обладал феноменальным даром к аккуратности, и ни разу за всё время моей работы я не услышал ни единой жалобы от посетителей в его адрес.

И вне зависимости от погоды он одевался исключительно в тёмные рубашки, у которых в обязательном порядке закатывал рукава, обнажая тем самым густо заросшие предплечья. Наблюдая изо дня в день тёмную рубашку, я стал подозревать, что Даниэлее её вообще никогда не меняет. Как и он сам, его одежда отдавала еле уловимой старомодностью, я был готов спорить на свой месячный оклад, что этой рубашке лет больше, чем мне самому. Скорее всего когда-то на ней был рисунок, но сейчас он настолько стёрся, что лишь правильное освещение и пристальное разглядывание могли указать на следы его былого присутствия.

Так вот, этот самый неразговорчивый старый мексиканец в стёршейся рубашке носил в кармане ключ от незаметной дверцы, которую отпирал только перед приходом людей с недовольными лицами. Признаюсь, любопытство меня так и жгло, я пытался подглядеть, что происходит за запертой дверцей, но люди в строгих костюмах проходили в неё слишком быстро, и Даниэлле сразу же захлопывал дверь. Один раз мне удалось подгадать время и пройти возле двери в тот момент, когда её только-только закрыли, но кто-то в туалете счёл эту минуту самой лучшей для того, чтобы воспользоваться сушилкой для рук, и её противный вой лишил меня возможности подслушать.

Ну а вечерами я уставший приходил домой, быстро ужинал и совсем не имел настроения заниматься какими-то там расчётам, но всё равно заставлял себя садиться за компьютер и убивать время составлением таблиц и построением чертежей. Чёрный "Ovation" с металлическими струнами всё больше пылился в углу, зачастую у меня просто не оставалось настроения брать его в руки и играть. А дни продолжали накладываться друг на друга: работа, учёба, сон, работа, учёба, сон, работа, учёба, выходной…

***

Шёл уже декабрь, и в скором времени я собирался отметить трехмесячный юбилей своей трудовой деятельности. До защиты диплома оставалось две недели, а весь остальной мир начинала захватывать Новогодняя Лихорадка. Знаете такое состояние, которое начинает просыпаться в людях в конце ноября и постепенно набирает силу? Все говорят о подарках, магазины стараются перещеголять конкурентов разукрашенными витринами, деревья по всему городу опутывают цепями гирлянд, в воздухе висит предпраздничное возбуждение.