Сказание о Старом Урале

– А дале – все лесом да лесом. Под Устюгом в ту пору на дорогах шибко шалили разбойники. Я к таким и пристал. Годика три, а то и боле помахивал я кистенем и ножик всегда за пазухой наготове держал…

Жук, молча слушавший Досифея, вдруг спросил:

– Поди, купцов на смерть кровянил? А нынче – купцу же и служишь? Вором был, а у какого хозяина ноне в доверии? Как понять, когда же сия перемена совершилась?

– Перемена-то? А понимай, Жуче, как знаешь! Только вышло однажды так, что самого чуть насмерть не порешили – оплошал в одном деле… Совсем было богу душу отдал, да вот не принял он меня. Странник, вишь, на меня набрел, отходил. Оказался проповедником христовой веры. Покаялся ему во всем, позвал он меня с собой в Пермь Великую да потом и отпустил с богом. После того я, сам знаешь, нового благодетеля здеся сыскал, ему и служу.

– Рясу пошто не сымешь? Зазорно, чай?

– Привык. Да ведь под ее прикрытием и сшибаться с людьми сподручнее…

Невдалеке от Глухариного уступа послышался долгий собачий вой. Досифей сплюнул:

– Ишь как заунывно отпевает! Чует недоброе… А люди того не чуят, спят себе под топором… Ух, забирает! Все терплю, а вот этого воя собачьего боюсь.

Лежавший рядом с Жуком Иванко вдруг громко всхрапнул.

– Жуче, пошевели-ка соседа. Уморила парня наша маята ночная. Уснул! А спать-то здесь надобно шепотом, не то татар перебудишь!

От легкого толчка Иванко пошевелился, но через минуту захрапел снова. Досифей осторожно прикрыл ему лицо шапкой. Спавший встрепенулся.

– Чу! Это ты, Досифей? Экая темень – увидать тебя не могу.

– Днем насмотришься.

– Ненароком вздремнул я с устатку. Жаль мне, что сказа твоего не дослушал.

– На плотах наслушаешься. Досыпай… Подремлем теперь и мы, Жуче, маленько остается… Так ведь и не стихает у татар собака, вещун окаянный!

* * *

Начинало светать. Сквозь темную прозелень ветвей перестало мерцать звездное золото. И лишь только чуть порозовел небосвод, ватага Досифея обложила спящий татарский стан.

Из-за корней вывороченной ели Досифей, Иванко и охотник вогул Лисий Нос всматривались в сереющую рассветную мглу. Стала различима фигура дозорного, ближайшего к шатру Игвы. По знаку Досифея вогул Лисий Нос натянул тетиву лука… Чуть вскрикнув, дозорный татарин упал замертво. Тотчас две собаки метнулись было к нему от шатра. Досифей послал волчицу на переем.

Беззвучно, как серая тень, зверь ринулся вперед, сбил встречного пса плечом, мгновенно перехватил ему горло, перебросил через себя, хватил оземь… Тут же, почти и не замедлив бега, по-прежнему молча, Находка кинулась на второго пса. Тот, уже с разорванным горлом, успел взвизгнуть…

Кони татарского стана, зачуявшие волка и кровь, отозвались тревожным ржанием… Потом опять стало тихо. Волчица неслышно вернулась к Досифею. Лисий Нос даже языком пощелкал в знак восхищения ее боевым подвигом.

Тогда предводитель ватаги вышел из-за укрытия, поднял руки, скрестил их над головой, помахал: по этому сигналу люди начали наступление на шатры. Вогулы ползли, держа луки в руках, а ножи в зубах. Старший вогул Василий, рыжебородый плотовщик Федор Рыжий и пскович Алеша первыми добрались до ближайшего шатра. Иванко видел, как закачался темный полог шатра, услышал глухие удары… Сам он приготовил для встречи с врагом легкий пернач. Перед самым боем Досифей велел Иванку надеть чей-то зипун, а под него, на рубаху, поддеть кольчугу.

В стане уже поднялась суматоха. Татарские караульщики у коновязи (там, отдельно от остальных, были привязаны лошади Игвы и ее помощников – командиров) встретили вогульских охотников сабельными ударами. Один из вогульских воинов в схватке пал. В следующий миг два татарина очутились около Иванка, и, если бы не Досифеева кольчуга, плохо пришлось бы парню! Ощутив дюжий сабельный удар по плечу, лишь скользнувший по кольчуге, Иванко взмахнул своим перначом, сбил противника и видел, как рядом сразила второго татарина тяжелая палица Алеши-псковича.

Теперь бой шел на каждой пяди Глухариного уступа. Звенели сабли, яростно вскрикивали раненые, слышалась брань, посвист стрел, гудящие металлом удары, похожие на гром, когда круглый татарский щит встречал кованную гвоздями палицу или новгородский прямой меч. Звонко пели вогульские стрелы и клинки.

В пылу боя Иванко мельком увидел однорукого Жука – своего ночного собеседника. Тот рубился с двумя воинами Игвы, сплеча, наотмашь отражая саблей их натиск. При каждом взмахе он крякал, рубил с присвистом и быстро сумел нанести одному из противников смертельное поражение. Второй татарин, низко пригнувшись, ранил Жука в ногу, рассчитывая свалить его и добить на земле. Крякнув от боли, однорукий воин сам не упал, но бросил саблю, чтобы успеть нанести противнику, еще не успевшему выпрямиться, мгновенный удар кулаком. Поверженный татарин уже хрипел, когда Иванко прибежал на помощь Жуку. Однако тот успел управиться и сам. Он тяжело дышал, ругался и отплевывался, но уже смог подняться во весь рост, хотя сапог был окровавлен.

– Поранили тебя? – спросил Иванко.

– Да так, по ноге рубанули… Эхма! Гляди-ко!

Иванко обернулся. Бой уже затихал, когда один из татар взлетел на коня и пустился вскачь по лесной тропе.

– Не упусти, не упусти, Досифеюшко! – завопил Жук. – не упусти, благодетель родимый, а то – плохо дело! Подмогу приведет!

Иванко ничего еще сообразить не успел, как мимо него мелькнули две быстрые тени: это по знаку Досифея снова кинулась в бой волчица Находка, а следом за ней – ловкий вогульский охотник по кличке Воробышек. Он разрубил саблей повод ближайшего коня у коновязи, упал лошади на спину и полетел вдогонку вражескому посланцу.

Тем временем сам Досифей занялся противником покрупнее.

Вокруг шатра Игвы еще продолжался бой. Защитники шатра, охраняя свою военачальницу, не сдавались до последнего вздоха, и все полегли под ударами русских дружинников. Иванко приспел, когда Досифей, переступая через тела, подобрался к ковровому пологу и крикнул:

– Спета песенка твоя, девка-мурзиха! Выходи теперь сдаваться на нашу милость! Вылезайте оттуда, сколь вас там всех в шатре есть! А то спалю, как вы надысь у нас острожек спалили!

Было слышно, что в шатре что-то быстро-быстро говорят женские голоса. Потом одна из татарок громко взвизгнула от страха, полог колыхнулся и отлетел в сторону… Сдаются?

Нет, не сдаваться русским вышла из шатра дочь татарского мурзы. В боевом наряде, в кольчуге и легком шлеме, с круглым щитком в левой и с ханской саблей в правой руке, Игва молнией налетела на Досифея. И не сносить тому головы, если бы точно нацеленный сабельный удар не перехватил Иванко своим перначом. Головка пернача, начисто срубленная, отлетела прочь, Иванко остался безоружным, но татарская воительница даже взглядом его не удостоила. Вся изогнувшись, она тут же изловчилась для нового удара по Досифею.

– Шайтан урус!

Сперва не ожидавший от девушки серьезного сопротивления, Досифей и сам теперь видел, что с такой противницей шутить не приходится. И когда его товарищи сунулись было на помощь, он грозно прикрикнул на них:

– Назад! Этой добычей ни с кем не поделюсь, старые у нас счеты с мурзихой!

Один на один шла последняя в нынешнем бою схватка. Татарка то отступала, то снова бросалась в атаку. Досифею приходилось нелегко – княжна теснила его от шалаша к озеру.

Из шатра выбежали толпой девушки из свиты Игвы, с ужасом глядя на необычное сражение. Клинки, русский и татарский, сшибаясь, высекали искры, звон булатный далеко разносило вокруг.

Улучив мгновение, Игва с удивительной точностью нанесла удар, рассчитанный на то, чтобы обезоружить противника. Удар достиг цели – сабля Досифея, простое рядовое изделие строгановского кузнеца, переломилась, и клинок отлетел в сторону. Досифей комом упал под ноги противнице, сшиб ее, выкрутил руку и отнял чудесный восточный клинок, стоивший отцу Игвы, верно, целого табуна коней. Досифей прижал противницу к земле. Она извивалась, кусалась, вырывалась, как пойманная рысь.

Досифей встал, отряхиваясь.

– Ну, хватит, хватит лютовать, Игвушка. Собиралась зарубить меня, да ростом, видать, не вышла! Подбери, Иванко, ее сабельку – знать, добра, раз мою перекусила! Эге-ге! Вот это сабля! Придется хозяину, Семену свет Аникьевичу, передать – такая сабелька в три веса золотом, а то и пять потянет. Ну, спасибо, Иванко, без тебя пропасть бы мне нынче… Горячий ты, брат, в бою, значит, верно, и в деле своем мастак. Вставай, вставай, Игва-мурзиха! Не бойся, жива будешь, у нас лежачего не бьют!

Игва поднялась, встала, но, увидев драгоценную отцовскую саблю в руках русского парня, кинулась на него и вцепилась в волосы.

– Шайтан урус!

– Дура! – Досифей грубо оторвал ее от Иванка, подозвал двух ватажников.

– Головой за нее ответите! Глаз не спускать, чуть что – в оковы и на привязь. Сбежит – обоих заживо в землю закопаю! Василий! – повернулся он к вожаку вогулов. – Как ребята твои управились? Много ли твоих полегло?

– Вот ищу, – ответил Василий. – Троих у нас недостает. Двоих уже нашли. Стынут.

– Третьего не ищи: за беглым татарином Воробышек ускакал. Алеша-пскович с Федором Рыжим где?

– Здесь мы. Пленников увязываем.

– Повинились, значит? Ведите их сюда. Погляжу, какие из себя.