Мозаика жизни заурядного человека. Часть вторая. Крутые повороты

– Понял, – говорю, – водку готов оставить, а «Абу Симбел» при чем?

– Там, – говорит, – тоже нарушена.

– Но ведь нарушено-то, – говорю, – для того, чтобы контролера убедить, что это «Абу Симбел», а не взрывчатка какая-нибудь.

– А мне, – говорит, – какое дело. Выливай, и все тут.

Тут я взвыл совсем.

– Дай, – говорю, – хоть кому-нибудь отдам. Все-таки польза.

Ни в какую. Он милиционер, ему все можно, а я даже бутылкой его треснуть по башке не имею права.

Пока мы так беседовали, маму с Леной уже в самолет разместили. Взглянул я, а их нет!

– Ладно, – говорю, – черт с ними, с бутылками, а мне пора бежать, в Анапу.

А милиционер не унимается.

– Теперь, – говорит, – давай актик составим.

Ну, думаю, нет! Бутылки отобрал, да еще содрать с меня хочет.

– Пишите, – говорю, – ваш актик. Я подожду.

И жду. Он пишет, а я жду.

– Все? – говорю. – Все написал? Ну, молодец!

– Все, – говорит.

– Вот моя подпись. Теперь, – говорю, – можно идти?

– Иди, иди, – говорит, и ехидно улыбается.

И я пошел. Собственно, не пошел, а поскакал, как бешеный. Влетел в самолет, озираюсь. Где тут моя Галочка с Леночкой? Не вижу. Появляется стюардуся и говорит:

– Дорогие товарищи! Командир корабля и его экипаж приветствуют вас на борту турбореактивного самолета, вылетающего в Архангельск.

– Какой Архангельск? Мне в Анапу надо!

Вылетел, как через выхлопную трубу, заметался по аэродрому между взлетными площадками. Самолетов много, и все шумят. Слышу, один самолет шумит громче других. Это Галочка шум подняла, а публика ее поддержала.

На борт меня приняли, успокоился. Я даже вздремнул при взлете, и как раз мимо моего носа даровую газировку пронесли. Проснулся… поздно. Просить неудобно. Подумают, что жадный. Им же про кота не объяснишь.

Не буду рассказывать как, но мы все-таки добрались до нашей гостиницы «Солнечная». Туристов куча: одни живут в деревянных домиках за восемьдесят рублей, другие в трехэтажном доме – за девяносто рублей, а наши путевки в семиэтажное здание с балконами по сто тридцать одному рублю за одно место. У всех, естественно, тридцатипроцентные, а я четыре сотни наличными отвалил. Этот отпуск как средней величины пожар. Все, что я за год в политехническом институте после работы нахалтурил, за эти двадцать дней оплатил.

Сунулся в регистратуру.

– Здравствуйте, – говорю и улыбаюсь. Поддельной такой, натянутой улыбкой улыбаюсь, черный кот померещился.

А регистраторша смотрит на меня совсем серьезно.

– Приехали? – говорит.

– Да, да. Нам бы со второго по шестой этаж, восточную сторону, на троих.

– Ишь чего захотел! У нас сегодня, – говорит, – последний день заезда, так что все номера уже заняты. Придется в разные размещать.

– Как это, – говорю, – как это? За такие деньги и в разные!

Тут другая женщина подошла.

– Чего шумишь? Деньги все равно платил профсоюзные, а шумишь.

У меня аж дыхание перехватило. Еще немного, и эти булькающие звуки женщины были бы у нее последними в жизни, так же, как и мой отпуск.

Смотрит администраторша на меня с удивлением. Первый раз на ее глазах седой человек во цвете лет по поводу профсоюзных затрат концы отдать готов. И вымолвить ничего не может. Сжалилась.

– Есть у нас, – говорит, – на первом этаже номер без туалета, а на втором – с туалетом, но малогабаритный, на двоих с тремя кроватями. Ладно уж, занимайте любой.

Заняли мы малогабаритный, разместились и – в столовую. А там все места уже заняты, и нам по разным столам предлагают. Галочка, естественно, возражает – Леночка без ее гипноза ни одного куска не проглотит. Ладно, сели мы, наконец, за стол. Я и спрашиваю соседей по столу, не произошло ли здесь чего-нибудь мерзопакостного, что бы помешало нам спокойно отдыхать. А самому опять кот мерещится.

– Как? – говорят. – Произошло! Сегодня, как только вы приехали, городскую канализацию прорвало. Прямо в бухту. Теперь неделю купаться запрещено.

«Ну, – думаю, – это уж слишком! Ладно, гад, пусть будет по-твоему эти двадцать дней, но не больше. Приедем домой, первым делом поймаю тебя, зараза, тебя, черного котяру с вытаращенными глазами и, если ты у меня человеческим голосом прощения не попросишь, перекрашу тебя хной в рыжий цвет, чтобы от тебя кошки в разные стороны разбегались».

Братик

У меня есть братик Юрий Павлович Шаров, на четыре года моложе меня. Этим летом ему исполнится восемьдесят три годика. Как старший брат я, естественно, всегда вникал в его текущие дела. Надо сказать, что братик мой, в отличие от меня, спокойный, размеренный, как будто тяжелый на подъем, но в какую бы мы игру с ним ни играли, то ли это шашки, то ли карты, где требуется сообразительность, то ли настольный хоккей, где требуется быстрота реакции, он всегда меня обыгрывал. Но там, где я проходил через лабиринты жизненных ситуаций и оказывался у цели, он по непонятным причинам застревал на полпути. Я, не имея никаких природных данных, ушел в конькобежный спорт, не бросал это занятие, пока не были исчерпаны до конца те невысокие возможности моего организма. Братик, будучи в юные годы некрупным пацаном, пошел в классическую борьбу, и, когда вскоре бросил это занятие, к нашим отцу и мамаше чуть ли не с мольбами приходил тренер братика, рисуя родителям прекрасные перспективы Юрия в спорте. По словам тренера, такие самородки встречаются редко, и надо во что бы то ни стало вернуть его в спорт. Но, по каким-то внутренним, противоречивым соображениям, братик бросил заниматься борьбой в самом начале своего спортивного пути. Я поверил словам тренера только тогда, когда стокилограммовый братик пришел после службы в армии, поднял меня своими ручищами и сказал:

– Ну, здорово, брательник.

Но это было потом, а раньше была его попытка поступить на радиофак Горьковского госуниверситета. Так сказать, по стопам старшего брата. К сожалению, неудачная. Не пройдя по конкурсу, он очень расстроился и, как мне показалось, сломя голову, подал заявление на прием в ракетное военное училище, размещенное в Тобольских казармах. Экзамены сдал на пятерки. Преподаватели училища были довольны своим молодым курсантом. А я переживал за него. С армией не шутят. Из офицеров просто так не уйдешь. Я пытался внушить Юрию, что лучше потерять три года в армии по призыву солдатом, чем попасть в опасную историю, если вдруг прозришь, что офицерская служба – не твое призвание. Думай! Сейчас я виню себя за то, что пытался как-то воздействовать на брата. Может быть, из него получился бы хороший военный. Человек должен сам решать свою судьбу. И он решил. На первом же курсе, на первых экзаменах он просто не отвечал ни на один вопрос. Преподаватели поначалу были в замешательстве. Последовали собеседования, но брат молчал. И тогда все стало ясно. Наказание последовало немедленно: двадцать суток гауптвахты и направление в какой-то штрафной полк, служить. Приходилось тяжело. Полк охранял какие-то секретные объекты. Спал братик по три часа в сутки. Но интеллект взял свое. Сначала братик стал писать стихи в местную газету и газету «Звезда». Потом стал редактором местной газеты и, наконец, комсомольским в дивизии. Пришел домой крепким бугаем, поступил техником в ЦНИИ-11, где я уже работал инженером, поступил на вечернее отделение радиофака ГГУ и женился. По окончании вуза стал инженером и активно включился в создание стандартов частоты. Наш институт в этом вопросе выходил на передовые рубежи в мире. Задачей братика была разработка сложных систем многоступенчатых термостатов для этих стандартов.

Когда я прошел все перипетии защиты диссертации, я поинтересовался отчетами братика и сказал:

– Братик, материал хороший. Систематизируй и пиши «кирпич».

– А как же аспирантура?

– Аспирантура нужна, если тебе нужна помощь научного руководителя. Если не надо, то и не надо.

– А как же защищаться без руководителя?

– А формального руководителя найдем там, где будешь защищаться. А сейчас пока не теряй время, готовься.

И братик начал готовиться. Вступил в группу соискателей для сдачи кандидатского минимума по иностранному языку и философии. Кандидатские экзамены по этим предметам – обязательные ступеньки в преддверии защиты диссертации. Началась работа, о которой никто из начальства не знал.