Уже выставили на стол водку в маленьком запотевшем графинчике со стеклянной пробкой, украшенном полосками – двумя широкими перламутровыми и одной тонкой у горлышка. Тут же был армянский коньяк с золотыми звездочками на этикетке.
Около полудня наконец все угощение было расставлено, и бабушка позвала всех к обеду. Все разместились вокруг большого стола. Встав перед входом в комнату, лицом к образам, она, поправив на волосах белый, в мелкий цветочек платок, осенила себя крестным знамением и тихим, но твердым голосом сказала:
– Господи, Отец наш небесный, Иже еси на небеси, – что-то еще, чего Павлик не разобрал. – Хлебушка насущного даждь нам днесь. – И потом еще что-то, перекрестилась и поклонилась.
– Мам, а почему бабушка хлебушка просит, вон же сколько всего! – изумленно спросил Павлик. Все стоявшие в кухне взрослые рассмеялись, бабушка смутилась, но виду не подала.
– Это бабушка Богу молится, – ответила мама. И сказала что-то уже бабушке, как показалось Павлику, с легкой укоризной. Мама у Павлика была членом коммунистической партии Советского Союза, секретарем партийной организации крупного предприятия, а значит, убежденным атеистом.
– Мам, а Кто такой Бог? – не унимался Павлик. Но взрослые уже поднялись и стали перемещаться в комнату за стол.
Дети сидели вместе со взрослыми. За столом продолжалась беседа, начавшаяся еще в кухне, смех, шутки, разговор. Подали горячее, все выпили по первой рюмке. Помянули деда, помолчали. Затем не спеша продолжили начатый разговор. За разговором пролетело время. Плавно перешли к чаепитию и блинам. Блины подавались со сметаной, с маслом, с вишневым, яблочным и крыжовниковым вареньями.
Пир был в самом разгаре, Павлуша уплетал уже десятый блин, запивая его ароматным черным чаем – из фарфорового блюдечка, чтобы не обжечься. Перед его тарелкой стояли розетки с вареньями, сметана, чашка с ароматным чаем. Чай, его вкус был каким-то особенным, Павлик никогда в жизни ничего подобного не пил.
Его уже никто не замечал, оживление за столом достигло апогея, взрослые смеялись и перешучивались. Дети наелись блинов до отвала, вылезли из-за стола и ушли за перегородку на половину тети Зины, где Галя, двоюродная сестра, организовала игру. Сашка рисовал, Мишка и Сережка занимались какими-то своими делами…
Постепенно день приблизился к закату, бабушка вынесла большой черносмородиновый пирог. На стол снова поставили самовар. Сидели и пили чай в основном женщины, мужчины вышли – покурить и поразмяться. Женщины все говорили о чем-то своем.
Но вот москвичи засобирались на электричку. Тетя Рита, Галя, дядя Валя, тетя Зина, Мишка, Сережка и Сашка отправились на станцию. Родители Павлика также засобирались в дорогу.
Павлик оделся. Надел валенки, пальто, круглую плюшевую шапку, мать подняла ему воротник и повязала шарф поверх воротника, узлом назад. Варежки на резинке были продеты в рукава пальто и свободно болтались. Бабушка накинула пуховый платок, валенки и пошла проводить их до калитки. Прощаясь, мать обняла бабушку:
– Прости меня, если я в чем-то перед тобою виновата.
– Бог простит, – ответила та, и они расцеловались.
В шесть часов вечера было еще светло. Зимний день прибавился, хотя еще морозило. Весна уже приближалась. Павлик попрощался с бабушкой, сел в санки, и они покатились по дорожке вдоль дома, за калитку, мимо гаража тети Зины и дяди Вали, по узкой дачной боковой улице по направлению к аэродрому, старому заброшенному летному полю, которое теперь напоминало огромную заснеженную полярную пустыню. Санки тащились на веревке за отцом. Мать шла сзади, так как тропинка в снегу была протоптана в один след, и санки балансировали на гребнях по бокам, иногда проваливаясь в глубину сугроба и зачерпывая легкий снег носом, словно вездеход.
Они дошли до Ярославского шоссе, потом до архива погранвойск, затем шли лесом. В сосновом лесу было уже темно и страшновато. Деревья, заваленные снегом, в полумраке казались гигантскими чудовищами. Выглянула луна, и длинные сизые тени легли между стволов. Однако отец шел вперед, и можно было спокойно смотреть по сторонам и вверх. Небо было высоким и ясным, глубокого темно-синего цвета, первые звезды умиротворенно мерцали сквозь заснеженные кроны сосен. Павлуша теперь хорошо знал эту дорогу через лес.
Спускалась ночь. Санки легко катились по пушистому чистому снегу. Легкий мороз обжигал щеки и нос. Шарф и шапка вокруг лица покрылись белым инеем.
Вот уже они вышли из лесополосы. Глубокое темно-синее небо рассыпалось крошечными звездочками, и, когда Павлик смотрел на них долго-долго, они рассыпали маленькие тонкие лучики в разные стороны. Небо было огромным-преогромным, и маленький мальчик думал, что где-то там живет Бог. Интересно, какой Он и как Он может дать хлебушка, как об этом просила бабушка? Небо такое огромное, звезды так высоко-высоко. Где Он там живет? И слышит ли Он все то, что мы тут на земле говорим? Так думал Павлик, сидя в санках.
Вот уже пошли навстречу пятиэтажки, город, укрытый снегом, грел и светил окнами квартир. Деревья вдоль улиц стояли все укутанные морозным серебром. Желтые и синие фонари сопровождали их по пути до дома. Вот знакомая улица. Двор с хоккейной коробкой. Подъезд, третий этаж, хрущевская «двушка» с балконом. Сорок четыре квадратных метра…
Уже ложась спать, Павлик все думал: «Интересно, куда деваются люди, когда они засыпают, если им не снятся сны? Ведь мы ничего не видим, когда спим, и даже не чувствуем себя. И хорошо, если завтра утром я опять проснусь и все будет так же хорошо, как сегодня. Но, если я засну вот прямо сейчас, а потом утром уже не проснусь, то куда я денусь? Куда денутся взрослые и вся эта жизнь? Вдруг засну только я и куда-то денусь, а они все останутся здесь, под этим небом, как же они будут без меня? И что, я больше никогда не узнаю, что будет завтра?»
И ему вдруг очень-очень сильно захотелось, чтобы мама срочно крепко обняла и поцеловала его, еще раз…
Ну так, на всякий случай… На память.
Цирк
По телевизору показывали представление в цирке на проспекте Вернадского. На арене выступали дрессированные медведи. Они катались на велосипедах и мотоциклах, лежа на спине, крутили задними лапами тумбы, танцевали под балалайку. Показывали клоунов, акробатов, воздушных гимнастов и канатоходцев. Телекамера часто останавливалась и показывала зрителей, которые завороженно смотрели под купол цирка или весело смеялись над уморительными репризами клоунов.
На арене фокусник распиливал тетю, положив ее в ящик, доставал из цилиндра белых голубей, зажимал несколько платочков в кулак и вытягивал их уже связанными узелками в гирлянду. Мишура и блестки сверкали на коротеньких платьицах гимнасток, на строгих облегающих костюмах акробатов. Представление калейдоскопом сменяло один номер за другим. И вот конферансье протяжно и громко объявил:
– На арене цирка дрессированные слоны под руководством Долорес и Мстислава Запашных!
Санька Коростылев любил смотреть цирк по телевизору. Впервые он был в цирке совсем маленьким, наверное года в четыре. Зимой, после новогодних праздников, профком предприятия, где работала мама Саньки, организовал выезд детей с родителями в цирк. Санька впервые увидел столько народу, цирк тогда ошеломил его, да еще раздавали подарки по билетам, пластмассовые коробочки в виде колокольчиков, полные конфет.
С тех пор слово «цирк» означало для Саньки все, что связано с большим праздником. Сильнее всего тогда его поразило и удивило, как это животные слушаются дрессировщиков. Ведь животные не умеют разговаривать и не понимают человеческой речи. Они только рычат, лают или мяукают, как кот на даче у бабушки. Кот, например, совсем не слушался его и делал только то, что сам хотел. А дрессировщика звери слушаются! И Санька мечтал стать дрессировщиком или хотя бы еще раз поехать в цирк.
В его маленьком подмосковном городке цирка не было, только несколько фабричных клубов и кинотеатр «Чайка». Один раз они с отцом ходили в парк, где расположилось шапито и мотоциклисты ездили по вертикальным стенам. Но дрессированных животных там не было.
Цирк был в Москве. В столице нашей Родины. И надо ехать на электричке целый час, а потом еще на метро, потом пройтись немножко пешком, чтобы наконец попасть в Цирк на проспекте Вернадского.
Грустный клоун в сером берете с пимпочкой и матроске тоже нравился Саньке, он был добрый и играл на скрипке. Он без слов мог рассмешить весь зал. Саньке очень хотелось в цирк. Но родители были на работе, а по субботам и воскресеньям все время какие-то дела.
Санька рисовал цирк. Животных, слонов, собак, акробатов и девочку-жонглершу. Он рисовал себя в образе дрессировщика. Потому что это самый главный человек на арене. Потому что он даже сильнее фокусника. Потому что его слушаются все животные и даже маленький слоненок, который встает перед ним на тумбе на задние ноги и поднимает хобот вверх. Вот он какой, дрессировщик.
Конечно, родители Саньки не могли не видеть, как ребенок любит цирк, как восхищается дрессировщиком слонов, который одним взмахом палочки может поднять на задние ноги животных в сто раз больше себя самого. Игрушечные тигры и зайцы слушались Саньку точно так же, как слоны Мстислава Запашного. На столе отца везде лежали рисунки с клетками тигров, а если в клубе опытного завода шла кинокомедия «Полосатый рейс», то Санька упрашивал мать сходить с ним в кино.
– Мама, а когда мы поедем в цирк? – спрашивал Санька. Мама отвечала, что скоро, и Санька ждал, ждал…
Но вот однажды отец взял отгул. У матери на работе, в профкоме, распространяли билеты в тот самый цирк на проспекте Вернадского, правда в будний день и на дневное представление. Но решено – едем. Билеты были очень удачные: партер, четвертый ряд, прямо у самой арены.
Радости не было конца. Плюшевый мишка, тигр и заяц весь вечер выступали на арене. Можно сказать, впервые Санька отправился спать без капризов. Обычно он канючил: «Ну ма-а-ам, ну еще минуточку, можно я поиграю?» – пока мать строго не загоняла его в постель. Но в этот вечер какие капризы, ведь завтра мы едем в цирк! Нужно, чтобы оно скорее наступило, это завтра.
Санька не заметил, как быстро заснул. Ему снился цирк, где он выступал на арене и слоны вставали на задние ноги пред взмахом его палочки-стека и трубили в хоботы. А восхищенные зрители и все артисты хлопали в ладоши и улыбались ему. Все блистало, играл оркестр, и он кланялся благодарной публике.
Проснулся Санька рано. Сам. Было прекрасное летнее, июльское солнечное утро. Светило горячее солнце, отражаясь в каждом окне пятиэтажки напротив. Мать уже приготовила завтрак. Они с отцом плотно заправились, съели по вареному яйцу с солью, бутерброды, выпили чай и вышли из дому. Пешком дошли до станции, сели в электричку и поехали в цирк. Ярославский вокзал ударил в нос сигаретным дымом, блеснул мраморными лестницами метро.
Здание Цирка на проспекте Вернадского было похоже на большую летающую тарелку, приземлившуюся из космоса. Вот они вошли в эту тарелку, прошли внутрь, сели на свои места в четвертом ряду. Погас свет, и представление началось! В первом отделении все было как по телевизору: дрессированные медведи, собачки, жонглеры и акробаты. Правда, девочка-жонглерша оказалась тетенькой, но на это никто даже не обратил никакого внимания. В перерыве они купили по шарику сливочного мороженого в вафельном стаканчике и прошлись по кругу «летающей тарелки», глядя сквозь стеклянные стены на улицу.
Во втором отделении выступали воздушные гимнасты и тот самый клоун. И вот наконец:
– Уважаемая публика! На арене дрессированные слоны под руководством Долорес и Мстислава Запашных!
Зазвучали фанфары, и на арену, величаво переступая громадными ногами, вышли слоны. На первом сидела тетя во всем белоснежном и ослепительно блестящем, с белыми перьями в прическе, а рядом шел сам дрессировщик с гладко зачесанными назад такими же блестящими волосами. Зрители аплодировали.
Слоны встали на одно колено и склонились перед публикой. Они синхронно танцевали, перекидывали круглые бревнышки, пинали мяч, катали на спине собачек, которые то запрыгивали им на спину, то спрыгивали. Слоны обхватывали тетю хоботами и поднимали вверх, качали ее, как на качелях.
Но вот большие слоны ушли, и на арену вышел маленький слоненок. Санька смотрел во все глаза. Слоненок тоже поднимал разные предметы, ходил по узкой лесенке, и вот он взобрался на небольшую тумбу.
Саньке хорошо было видно слоненка, его хобот, легкий пушок шкуры, ему показалось даже, что слоненок посмотрел на него, и он чуть не окликнул его. Они с отцом сидели так близко, что было видно его глаза и длинные ресницы!
Вот дрессировщик под аплодисменты зрителей подходит к взобравшемуся на тумбу слоненку и..
Ой! Он едва заметным движением быстро и коротко ткнул слоненка в грудь своим стеком!
Что такое? Как это? И слоненок послушно встал на задние ноги. Дрессировщик повернулся лицом к публике, получая свою порцию аплодисментов.
В его правой руке, оказывается, вовсе не волшебная палочка, на ее конце блеснул в лучах софитов простой острый гвоздик!
По мягкой доброй морде слоненка покатилась крупная слеза! Санька зажмурился. Как же так, ему же больно! Он открыл глаза. Мурашки прокатились по затылку и по спине. Санька закричал: