Данька везде участвовал, где участвовала Женька, даже стал ходить на танцы вечером. Танцевать он не умел и сидел все время на лавке, в жидкой тени, просто слушал музыку, терпеливо кормил комаров, смотрел на пацанов, которые дурачились и горланили припев «Вотки-най-ду!». Радист Саша, скорее всего, был тайным членом ордена иезуитов, потому что «Вотки-най-ду» ставилась им почти в самом конце танцевального вечера и была своеобразной кульминацией. Данька между делом смотрел, как танцуют девочки и Светлова Женька, которая приходила на танцы в техасах клеш и туфлях на квадратном каблуке, всегда аккуратно причесанная. Дети танцевали в кругу или в нескольких, где были или только девочки, или смешанные группы. Зависело от музыки, которую заводил радист Саша. На ура шли «Бони-М» и «Чингисхан», мальчикам нравились «Смоки» и «УФО», особенно их «Белладонна». Многие ребята под эту песню приглашали девчонок на медляк.
В программе вечера был еще один момент. Объявлялся белый танец, и вожатая Людочка приглашала воспитателя первого отряда Сергея Александровича, а воспиталка третьего отряда – старшего пионервожатого Алёшу, Алексея Гудкова, комсомольца и студента-заочника пединститута. Радист Саша обычно говорил в микрофон:
– Объявляется белый танец – дамы приглашают кавалеров!
И смелые девчонки в ответ приглашали тех мальчиков, которые танцевали с ними «Белладонну», демонстрируя таким образом свою симпатию.
Однажды Данька спросил у Пашки:
– Слышь, а чё такое белладонна?
– Трава такая, в наших лугах растет, нанюхаешься – голова будет болеть, Тетя Шура из столовой своей внучке строго-настрого говорила, следи за козой, чтобы она белладонну не ела, а то молоко горькое будет, – не задумываясь, ответил Пашка.
– А почему английский ансамбль про нашу траву поёт?
– Да наркоманы они там все, а песня медленная, грустная, со страданием, мужик поет: «О, белладонна! Ля-ляля, ля-ля…», понял?
– Понял, песня-то про любовь?
– Ну да, он поет, что влюбился так, что башка болит, как от белладонны, а может, он ее с горя нюхает, назло ей, понял?
– Да понял, чего орать-то…
Даньке все больше нравилась Женька, и то, как она одевалась, и как танцевала. Он смотрел, как пацаны из первого отряда танцуют с девочками «Белладонну», как девчонки кладут им руки на плечи, как некоторые пары танцуют совсем близко, а другие на расстоянии. Одни девочки обнимают парней, другие почти висят на шее или прижимаются. «Вообще-е!»
Как правильно и прилично танцевать, Данька никак не мог разобрать. И была еще одна вещь, подумать о которой ему было странно или даже страшно и где-то в глубине души приятно одновременно. Что будет, если случайно коснуться… ну это, как ее, их… Ну, в общем, страшно подумать что. И он боялся, что кто-нибудь заметит и может посмеяться над ним, над его реакцией. Ситуация была нестандартная и совсем новая для него. А вдруг она оскорбится или что-нибудь в этом роде. Он часто видел в кино про любовь, как женщина давала пощечину мужчине, который ее обнимал и потом целовал, а та, в кино, вырывалась и давала ему эту самую пощечину. Потом, в кино, правда, все между ними было хорошо, он ее спасал, и она его сама целовала.
Однако перспектива получить пощечину при всех его как-то напрягала, потому что Пашка, например, мог по этому поводу очень сильно съязвить. Данька был растерян и смущен… или что-то в этом роде. В каком роде, он не знал, но ему казалось, что, когда у него в голове клубятся такие мысли, все смотрят прямо на него и ржут, а чего ржут, непонятно. И девчонки особенно. Он старался не думать обо всем этом, но получалось только хуже, и он стал плохо спать.
Данькин интерес к Светловой не остался тайной для девочек. Но все делали вид, что ничего такого не замечают и не видят. Только этот «Заговор Света» вызывал почти у всех девчонок второго отряда частые приступы неконтролируемого дурацкого смеха, а некоторые из них даже краснели щеками, ушами или веснушками. Была изучена со всех сторон его манера отвечать неопределенно: «Да нет», и за глаза, а спустя некоторое время и в глаза стали называть его «корнет Данет», намекая гусарским званием корнета на его романтическое настроение, а словом «Данет» высмеивали его нерешительность. Данька, конечно же, был поглощен своими мыслями и относил все эти насмешки на счет их глупости. Он делал вид, что с Женькой Светловой они просто товарищи по отряду и для него в ней нет ничего особенного и такого, чего бы не было в остальных девочках. Уже пролетела первая треть смены, но он так и не пригласил ее ни разу на «Белладонну».
И наконец в один прекрасный вечер после теплого вечернего дождичка то ли звезды так встали на ясном июльском небе, то ли напряжение в Великой Пустоте достигло апогея, то ли самой Светловой что-то наконец «показалось». Только когда в этот раз Саша-радист объявлял белый танец, Светлова встала со своего места на лавочке напротив, где она всегда садилась с подружками, а Данька почему-то думал, что он подальше от нее и незаметен, прошла через всю танцплощадку, и подошла прямо к нему, и… Протянула руку! К нему!!!
В этот самый момент, пока она грациозно шла через всю, как ему казалось, пустую, огромную как Вселенная, танцплощадку, словно плывя в космическом пространстве… с ним что-то случилось. Сердце бешено колотилось. Ему показалось, что все, абсолютно все, смотрят на него, и эти взгляды сжигают его заживо. Он на секунду замер в оцепенении, как будто раскрыта его страшная тайна и сейчас его будут судить. И казнят.
«Нужно бежать!» – стрельнуло в голове, и, ни на кого не глядя, Данька вскочил и ломанулся прямо через кусты, бегом в темноту, по направлению к корпусу второго отряда. Очнулся он уже у двери спальной палаты мальчиков, и первая мысль его была: «Что теперь будет?» Но думать об этом уже было слишком невыносимо. Он быстро разделся и лег в постель, укрывшись с головой. Минут через пять за ним в палату вбежал Пашка, а следом вожатая Людочка.
– Дань, Данила, – позвал тихо Пашка, потрогав Даньку за плечо.
– Кораблев, ты уже спишь? – спросила Людочка.
– Спит, – твердо ответил Пашка.
И они вышли из палаты.
«Что же будет завтра? – с ужасом думал Данька. – Бл-и-и-ин, вот дурак, ду-урак, блин!»
Он не слышал смеха за спиной, не видел ни одного косого взгляда. Это все он сам себе накручивал, надумывал.
Он притворился спящим и боялся, что сейчас войдут пацаны и будут его обсуждать, издеваться над ним. Но когда все вернулись, то стали привычно готовиться к отбою, никто на него не обратил никакого внимания.
На самом деле в лагере никто никогда не запрещал уходить с танцплощадки, и мальчишки и девчонки ходили туда-сюда и даже бегали иногда вокруг деревянной, дощатой эстрады и даже забегали к Саше-радисту в рубку, чем постоянно его злили. Музыка звучала достаточно громко, так, что действительно приходилось иногда кричать, чтобы тебя услышал сосед по лавочке, особенно если вы сидели рядом с колонками. Все, кто были в тот момент на площадке, были заняты самим действом, то есть танцевали, и свидетелей панического бегства Даньки было всего несколько человек. Друг Пашка, который сидел рядом с ним, на лавочке, Светлова Женька, которая не поняла, что произошло, пара ее подруг из нового заезда и вожатая Людочка, которая решила, что у него понос. И еще один человек – Ларка, которая танцевала белый танец с какой-то девчонкой, тоже из первого отряда, тоже некрасивой, и случайно увидела эту сцену.
Пашка опешил от такой странной реакции друга, так как сначала он засмотрелся на Светлову, думая, к кому она идет, а оказалось – к Кораблеву, а потом на Кораблева, который рванул ни с того ни с сего через кусты. Все произошло настолько быстро, что Светлова даже не успела удивиться такому странному поведению парня. Она, пожав плечами, повернулась и взяла за руку Васильева, который тоже обалдел и не успел ничего сообразить, а Светлова Женя уже вывела его в центр танцплощадки, и он вынужден был обнять ее за талию, но старался держаться от нее на пионерском расстоянии.
А Пашка побежал за Данькой, сам не зная зачем. Он все понял. Но как и что надо сказать и вообще что говорят в таких случаях другу, он не знал и поэтому просто побежал за ним. Вожатая Людочка скорее педагогическим инстинктом, нутром почувствовала что-то, но решила, что это дизентерия, не дай бог, и, убедившись, что все нормально, ребенок перевозбудился и ему нужно отдохнуть, вернулась к Сергею Александровичу и сказала, что все в порядке.
Танцы закончились, все разошлись по корпусам пить вечерний кефир и спать, спать по палатам. Ровно в двадцать два тридцать. Саша-радист поставил «Отбой!», и лагерь погрузился в тишину и темноту. Пашка принес кружку кефира и поставил Даньке на тумбочку.
– Дань, а Дань, – позвал он его шепотом.
Данька молчал. Он лежал лицом к батарее, укрывшись с головой. Словно спрятался от всего мира. Но Павла он прекрасно слышал.
– Дань, ты чё, в Светлову втюрился? – почти язвительно, как умел только он, кольнул в самое живое.
– Да ничё я не втюрился, – вскочил на кровати Данька и резко повернулся к Павлу.
– На вот, сухариков с кефиром поешь, я специально на кухню бегал, у тети Шуры выпросил. Из белого хлеба, как ты любишь, – заботливо сказал друг.
Данька послушно взял кефир с тумбочки и захрустел сухарями.
– Ты завтра где убираешься? – задумчиво спросил Данька.
– Я танцплощадку подметаю и за сценой, – ответил тот.
– Давай махнемся, а то мне главную аллею второй раз неохота, – деланно безразлично произнес Данька.
– Давай, мне не жалко, – охотно согласился Пашка.
Конечно, весь ужас происходящего был только в его голове. Но Данька был уверен в том, что завтра весь лагерь будет знать о его позоре. Однако ни на зарядке, ни на линейке, ни потом, когда шла речь о том, кто где будет приводить территорию в порядок, ничего особенного в отношении Кораблева высказано не было, и, когда вожатая Люда распределяла территорию для уборки, Пашка поправил ее, что он поменялся с Кораблевым, сцену и танцплощадку на главную аллею. И все. Данька все же не мог дождаться, когда можно будет взять совок и веник и скрыться с глаз долой, подальше, особенно от карих глаз Светловой. Он был уверен, что теперь «точно все кончено». Женька ходила, как ему казалось, с безразличным видом, и только теперь он понял, почувствовал, что раньше, когда он разговаривал иногда с ней, она ему улыбалась, а теперь, если они и пересекались, то она просто с ним разговаривала, и все. И какая же это разница! До сих пор над ним никто не посмеялся и не пошутил на эту тему. Даже Пашка, а он тот еще гад. И Дэн понемногу успокоился. Нужно было как-то исправить ситуацию, и быстро. Но как?
Тут он вздрогнул от неожиданности, так как был уверен, что он в абсолютном одиночестве. За сценой утром самое пустынное и тихое место, танцплощадка была в самом дальнем углу территории лагеря.
– Ты чего, танцевать не умеешь?
Данька замер на секунду и повернулся на голос. Перед ним стояла «дылда» и «кубинская танцовщица» Ларка.
– Не умею, – ответил Данька. Бояться было нечего, да он уже устал бояться и находился в легкой апатии, вяло реагируя на происходящее. Ларка, жуя травинку, пристально посмотрела на него:
– Это фигня, хочешь научу?
– Научи, – и в его серо-стальных глазах блеснула надежда.
– Ну-у, быстрые лучше всего танцевать треугольником, ставишь ноги так-так и так, теперь то же самое, только выворачивай немного носок. Попробуй.
Данька попробовал. Ларка показывала па, а он повторял за ней, синхронно, она даже пыталась напевать что-то вроде «Санни, ля-ля-ля ля-ля, угу-угу, Санни м-м-м, ай лав ю-у-у!»
– Но вообще-то сначала надо просто считать. Раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три…