Ермак, или Покорение Сибири

Целебные травы и надежда возвратиться на родину скоро воскресили умиравшую девушку и дали ей сверхъестественные силы к перенесению трудного и продолжительного странствования.

– Мы выбрались уже было в лес и считали себя в безопасности,? – продолжал Уркунду,? – ан не тут-то было: наскакали на нас разбойники. Их было четверо, и между ними Нургали и дервиш. Что мне было делать с ними?

– Как! Ты не защищался? – спросил сердито Гроза.

– Вестимо,? – отвечал хладнокровно шаман.

– Трус! Ты ответишь мне своей головой!? – вскричал в неистовстве Гроза.

– Полно беситься-то,? – перебил его с тихостью Уркунду.? – Посмотрел бы я, как бы и ты с твоей храбростью отстоял любезную свою от четырех злодеев. Дервиш уговорил, вишь, Нургали отнять у меня Велику, уверив, что я его обманул и повез сам ее к Кучуму.

– Где же теперь Велика? – спросил с нетерпением Гроза.

– Чай, в гареме у царя сибирского.

– И ты говоришь равнодушно?

– А как же? И тебе советую не плакать, а молиться Богу. При его помощи мы отымем у Кучума Велику и со всеми его женами.

– Слабое утешение,? – сказал со вздохом Владимир.? – Зачем же ты не преследовал разбойников?

– Затем, что хочется еще послужить тебе. Дервишу больно хотелось уходить меня, да спасибо киргизцы ему не потакнули, однако запретили мне показываться в их аулах, если хочу еще пожить на белом свете. А они, бачка, слово свое держат поглаже вас, казаков…

Чтобы умерить несколько грусть Грозы, шаман во всю ночь рассказывал ему подробности, касающиеся до его любезной, и делал планы для ее освобождения. Со всем тем ночь сия показалась бесконечной для отчаянного любовника.

Не менее длинна и утомительна была она и для Ермака Тимофеевича, не смыкавшего глаз с глазом. С восторгом он встретил первые лучи восходящего солнца, а с ними вместе предстал перед ним Уркунду, верный своему обещанию. Никто не слыхал их разговора, только можно полагать, что шаман доказал ясно предводителю храброй дружины, что он заведен в Силву или обманом, или глупостью проводника, ибо тотчас же отдан был приказ готовиться к обратному походу. Ласку нигде не могли найти. Мещеряк первый принес известие, что он скрылся, лишь только услышал о прибытии шамана; и как он подозревал его в сем умысле, то нарочно спрятал его кису, которую и отдал Ермаку. Неприятели, или, лучше сказать, все те, которые знали настоящую цену Мещеряку, удивлялись его изворотливости и старались отгадать причину сей измены; но Ермак принял это знаком его усердия к общей пользе. В особенности он утвердился в сей мысли, когда в суме нашли письмо Ласки к Перепелицыну, где предатель с наглостью возмущал воеводу против казаков и Максима Яковлевича, и клеветал на опального князя Ситского, коего они укрывают от правосудия царского. На других лоскутках от разодранного письма разобрали, что он извещал кого-то о выводе вскорости всей рати из Каргедана и других городков…

Побег Ласки не оставил никакого сомнения в справедливости сказания шамана, и казаки с радостью пустились в обратный путь. Быстрое течение Силвы облегчило сплав их до Чусовой, но здесь их встретили всякого рода затруднения и бедствия. Уже более недели денно и нощно лил проливной дождик, резкий ветер вырывал весла из сильных рук гребцов, с упорством оспаривавших стремление реки, которая, как будто для вящего утомления дерзновенных, осмелившихся не уважать ее быстроту, с ревом катила по хребту своему камни им навстречу. «Стой!» – раздалось на первой лодке и громко откликнулось в утесах берегов, которые во многих местах столь низко нависли над водой, что представляли ворота, едва оставлявшие место для прохода под собой мелким ладьям. Можно представить, сколь трудны и опасны были таковые проходы, ибо волны, вырыв себе свободный ход под берегом, устремлялись туда всем своим напором, оставляя всю ширину реки почти лишенной воды. Только изредка перепрыгивали там струи, укрывшиеся от общего порыва, по изрытому и безобразному граниту, образуя пенящиеся каскады или крутящиеся водовороты.

– Видно, опять наткнулись на чертов омут,? – сказал Чабан, утирая со лба крупные капли пота.? – Когда-то Бог пронесет нас через них?

– Скоро соскучимся,? – заметил Корж.? – Еще другого ряда мозолей не наклеил себе на руки, а уж и плачешься. Подожди-ка, сударчик, узнаешь, что это были цветки, а ягодки впереди.

– Коли ты не шутишь, Грицко, то придется хоть бежать или кинуться в воду.

– Чего доброго?..? – примолвил Самусь, начальствовавший сей четвертой лодкой.? – Ермак, ничего не видя, поднял голову выше Пискуна, который одним плевком вчера чуть всех нас не перетопил.

– Эко диво, братцы, этот проклятый камешек! – продолжал Корж.? – Вода так и пищит, так и скачет вкруг его белым ключом, а миновать нельзя – уселся как медведь на самой середине.

– Говорят, что впереди еще около десятка таковых медвежат. Есть чем позабавиться.

– То-то и забава, коли со лба каплет кровь вместо пота! – сказал забавник, улыбаясь.

Между тем передовые лодки, на которых находился предводитель с шаманом, открыли себе путь и дали знать, чтобы все прочие проходили между третьей и четвертой скалами, перегородившими реку.

– Утри слезы-то,? – закричал Корж Чабану,? – вот тебе и каравайчики, свеженькие, тепленькие, так и отрезал бы краюшечку, да и в рот, а коли охота придет запить лакомый кусочек, то позевай только…

– Тебе все шутки,? – ворчал Чабан,? – а мне, право, не до них.

И в самом деле, нельзя было найти ближайшего сходства, как с караваями, в пяти шарообразных каменьях, возвышавшихся посреди реки. Только один из них отличался от прочих своим видом, и остроумный Корж не упустил и ему сделать самого верного уподобления. Несмотря на величайшую опасность, которая угрожала лодке, когда на баграх они перебирались по белому гребню, кипевшему под навесом сего камня, он закричал робкому Чабану, дрожавшему от страха:

– Смотри берешь, не задень молодца-то, он того и смотрит, чтобы дать тебе плюху, вишь, размахнул руками, словно бьется на кулачки.

История умалчивает, не с тех ли пор один из мултянских камней называется Бойцом; по крайней мере, можно полагать, что он мало изменился, ибо и теперь почитается самой опасной скалой для судоходства по Чусовой, и теперь гранитный исполин сей кажется размахивающим руками от ужасного колебания лодки, проходящей под его грозной десницей. Тем более при порывах сильного ветра оптический обман сей должен был показаться Чабану правдоподобным.

Таким образом в продолжение двенадцати дней поднялась флотилия Ермакова вверх по Чусовой до устья Серебрянки, преодолевая величайшие трудности и опасности; таким образом прошли они благополучно многие подводные камни, о которые нередко и теперь разбиваются суда во время весеннего сплава, хотя нет пловца, который бы не принял мер осторожности, приближаясь к Чатовой Уде, Соколу, Гребешкам, Бражке, Шилу, Носку, Волегову камню, Горчаку, Разбойнику, Мултыню, Пискуну и прочим.

При устье Серебрянки Ермак велел остановиться и как будто нарочно избрал для того самое приятное и удобное место. Дикие берега Чусовой, возвышающиеся подобно крепостным стенам, хотя и представляли разнообразные, часто поразительные картины, но, не позволяя глазу блуждать за пределами твердыни своей, скоро утомляли зрение и воображение. Напротив того, берега Серебрянки слились тут ровными покатостями, осененными в разных местах кедровыми рощами, из-за коих рифейские гиганты выказывали гордо чело свое.

Отдохнув два дня, казаки пустились далее по Серебрянке. Здесь представились нашим странникам нового рода затруднения: река во многих местах была так мелка, что при всех усилиях невозможно было тащить лодки вверх. Сначала прорывали на мелях канали или проходы; но как мели сии делались час от часу чаще, то изобретательный ум Ермака придумал новое средство, которое совершенно удалось и облегчило плавание. Он приказал сшить несколько парусов вместе и, прикрепив к одной стороне тяжелые камни, а по бокам длинные жерди, запружал ими реку во всю ширину ее, подобно плотинам, и, когда прибылой водой снимались суда с мели, он повторял этот способ при другой. Только ежедневно увеличивающийся холод делал сию работу нестерпимой. Свыше сил человеческих было бороться со студеной водой, стоя в ней несколько часов по пояс. Много оказалось больных, особенно между немцами; послышался всеобщий ропот.

Кажется, и предводитель выбирал только удобное место для стоянки, ибо едва он заметил на правом берегу высокий мыс, подобный тому, который описали мы на Силве, то и приказал остановиться. Скоро пронесся слух, что Ермак намерен провести здесь зиму, дабы в продолжение сего времени разведать самому легчайший путь за хребет Урала. Продовольствия оставалось еще на несколько месяцев; к тому же Уркунду удостоверил его, что кочующие в. окрестностях народы в состоянии достаточно снабдить дружину его всеми жизненными потребностями, да и рыбная и звериная охота в привольном здешнем краю могла содействовать к их безбедному содержанию. Ермак, не теряя времени, приступил к исполнению своего намерения.

Хотя мыс со стороны реки был весьма крут и почти неприступен, а с других двух ограждался глубокими оврагами, в одном из коих струилась небольшая речка, Кукуем прозванная по беспрерывному стоку вод своих, походившему на крик кукушки, совсем тем Ермак приказал обнести его высоким, частым тыном. На другой же день раздался в прибрежных дубравах незнакомый дотоле стук топоров, и маститые кедры и лиственницы, посмеивавшиеся несколько веков усилиям разрушительных стихий, были в одно мгновение повержены и увлечены далеко от своей родины. Ах! Сколь часто судьба играет подобно сему и существами чувствительными, сколь часто, отрывая от пепелищ, от всего милого, бросает их в море страстей и бедствий – для видов общей пользы.

Казаки работали так дружно, так успешно, что не более как в две недели поспела грозная крепость, а морозы застали уже переселенцев наших в теплых избах и юртах. С лодок перенесены были в новую крепость не только все снасти и скарб, но пушки, знамена; первые расставлены были по углам острога, а вторые помещены вместо хоругвей в часовне, которая выстроена была вместе с крепостью. В скорости, как бы по мановению волшебного жезла, дикая скала, на которой, может быть, от создания света не была нога человеческая, принял вид города, коего следы не изгладились еще веками, доселе место сие известно под именем Ермакова городища, а казаками называлось Кукуем.

Глава седьмая

Отправление Грозы в Орел-городок.? – Успехи рыцаря в любви.? – Приключения Грозы на лыжах.? – Северное сияние.? – Осада пелымцами Орла-городка.? – Избавление.? – Похищение.? – Смерть рыцаря.

Ермаку весьма хотелось подать о себе весточку Строгановым, но он долго не знал, как приступить к тому. Ему жалко было подвергнуть каждого из атаманов и казаков тем трудностям и опасностям, которые сопряжены были с сим путешествием по снежным степям и сугробам, без малейшего приюта от лютости стихий, без малейшей надежды в помощи в случае голода, кроме своей пищали. К тому еще Ермак не надеялся, чтобы казаки в состоянии были пройти на лыжах столь большое пространство, ибо для того требовался большой навык. А потому он некоторым образом обрадовался, когда Гроза добровольно вызвался на сие предприятие. Грозе необходимо было рассеяние в его грустном положении, а потому друг его Уркунду присоветовал ему предложить себя для сей посылки, взявшись быть его проводником.

При доброй воле нет ничего невозможного, к счастью и, в характере русского человека есть – ни от чего не отказываться, ни от чего не приходить в отчаяние. Тотчас поспели лыжи, и казаки, коих нашлось до пятидесяти охотников с Грозой, хотя сначала и позатруднились в управлении сими сибирскими конями, но вскоре дело пошло на лад, и через несколько дней уже ни один казак не отставал от Уркунду, который считался отличным ходоком на лыжах.

Теперь взглянем, что делалось в Каргедане. Фон Рек занял там первое место и до такой степени вкрался в доверенность добродушного Максима Яковлевича, что сделался его лучшим другом и советником. Уже он, сопутствуя часто Максиму Яковлевичу в сокровенности теремов, надеялся если не приобрести сердце неприступной Татьяны, то приучить ее к себе, сделаться ей необходимым. Тем более мог он ласкаться в успехе своих намерений, что и добрый старик Орел совершенно в него вверился, особливо когда заметил, что рыцарь стал ходить в церковь часто, не пропускал ни обедни, ни заутрени. Набожный Денис радовался, что советами своими спасает душу рыцаря от мук адских, ласкаясь надеждой, что по настоянию его он скоро переменит басурманскую веру свою на русскую, православную, а творя беспрестанно земные поклоны, не видал, что рыцарь никогда не крестился и более пялил глаза в левую сторону к паперти, где стояла Татьяна, чем на святые иконы.

Владимир с твердостью перенес все трудности пути, подавая везде пример к преодолению оных. Уркунду, как опытный сибиряк, избегал крутостей, на которые весьма трудно взбираться равномерно и спускаться на лыжах. К счастью, увеличивающиеся ежедневно морозы облегчали их путешествие: они летели по снежным рыхлым сугробам, как по крепкому гладкому льду: леса, долы мелькали перед ними как привидения.

– Право, важная выдумка, эти лыжи,? – сказал один казак, подбежав на них к атаману Грозе.? – Ухищряет же Бог человека!

– Да, земляк, без них и житья не было бы людям в полуночной стране.

Едва Гроза выговорил слова сии, как увидели, будто в подтверждение оных, забавную борьбу одного казака с ужасным медведем. Донец, пробегая близ одной колоды, заметил под нею зверя: он не выдержал, чтобы не пырнуть его рогатиной, которую употребляют все путешествующие на лыжах вместо палки; но хотя удар был силен и меток, однако недостаточен, чтобы нанести смертную рану мощному зверю, а только привел его в ярость. Медведь выскочил из берлоги и пустился в преследование своего неприятеля, но, утопая в рыхлом снегу, не мог никак догнать казака, который, чтобы утомить его, нарочно заводил его в глубокие рвы и наконец, отбежав от него на несколько шагов, выстрелил из пищали, чем и довершил победу.

По приметам шамана недалеко находился и Орел-городок. К рассвету на другой день должны были достичь до него или решаться бежать ночью при свете северного сияния, горевшего, как нарочно, самыми яркими, разноцветными огнями. Тысячи метеоров рассыпались в воздушных пустынях яхонтовыми и алмазными блестками и освещали тьму небесную. Разумеется, что все согласились сделать последнее усилие, несмотря на резкий ветер, дувший с северо-запада прямо им в лицо и захватывающий дух. Вдруг шаман дал знак, чтобы остановились, и, подойдя к Грозе, сказал:

– Атаман! Не слышишь ли ты какого шума со стороны крепости?

– Нет,? – отвечал Гроза.

– Ну, так я слышу, и слышу голоса моей братьи. Подожди, я сбегаю поближе и принесу вам «язык».

Как ни горел Владимир нетерпением, но по обязанности начальника не пренебрегать никакой осторожностью вынужденным нашелся воздержать свой порыв. Впрочем, не прошло и часу, как Уркунду возвратился. Заметно было какое-то беспокойство и особенная поспешность, с которыми отыскал он Грозу.

– Ну,? – сказал он,? – я правду тебе говорил.

– Что такое?? – спросил атаман.