Лупетта

Лупетта
Павел Вадимов

Страсть и смерть переплелись в романе Павла Вадимова так, что не разорвать. Мучительно конкретная история болезни эхом отдается в мучительно откровенной истории любви. Блистательный прозаический дебют молодого автора из Петербурга. Повествование ведется от первого лица, одна сюжетная линия – линия автора, два практически непересекающихся действия: любовь к Лупетте и жизнь с лимфомой в «зале ожидания смерти» – онкологическом отделении.

Лупетта

Павел Вадимов

«Комарово»

Импринт Андрея Аствацатурова

© Павел Вадимов, 2017

ISBN 978-5-4485-7678-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Настоящие книги и договоры с дьяволом пишутся только кровью. Но никто еще не ставил вопрос о качестве таких чернил. Интересно, примет ли князь мира сего манускрипт, написанный порченой кровью? Причем порченой не в каком-то суеверном смысле, типа цыганка сглазила, а в самом что ни на есть прямом. Кровью, которая медленно убивает своего хозяина, растекаясь по его венам мучительной болью.

Можно ли такой кровью писать о любви? Или получится только о смерти? Бог его знает. Надо попробовать и то, и другое.

* * *

Это имя родилось в Неаполе, где мы побывали два года назад, путешествуя по Италии. К тому времени я уже придумал для хозяйки моего сердца прозвище «волчонок», потому что она действительно была схожа некоторыми повадками с волчьим детенышем. Шутки ради я решил узнать у нашего гида, как по-итальянски будет «волчонок». «Lupetto», – ответила она, нисколько не удивившись вопросу. «А волчонок женского рода?» – «То же самое, только с окончанием на «а». Вот так моя любовь и стала откликаться на имя Лупетта.

Я всегда хотел подобрать для нее какое-нибудь оригинальное ласкательное прозвище. Только послушайте, как называют своих любимых сегодня: «солнышко», «ласточка», «зайчик»… Эти безликие клички безнадежно замылены миллионами ртов, произносящих их по поводу и без повода. «Солнышко, ты заплатил за квартиру?», «Зайчик, пива не забудь купить!», «Ласточка, я сегодня задержусь на работе» – как все это уныло и однообразно! Откровенно говоря, «волчонок» был ничем не лучше всех этих «зайчиков». Вот почему я был так рад, когда для моей любви наконец отыскалось настоящее имя и стало ясно, что ничего более подходящего придумать просто невозможно.

* * *

Если любовь моя зовется Лупеттой, то имя моей смерти – Лимфома. О Лупетте я уже начал рассказ, пришло время уделить немного внимания ее названой сестричке.

Сотворение лимфоцитов, известное в науке под названием лимфопоэз, – достаточно сложный и жестко запрограммированный процесс, который начинается в костном мозге. Как показывает практика, сбой программы на определенном этапе может вызвать нарушения дифференцировки и в конечном итоге привести к развитию самых разных смертельно опасных заболеваний, одним из которых и является Лимфома.

Причины нарушения дифференцировки клеток и механизмы развития патологических изменений, к сожалению, не совсем ясны, хотя гематологи продолжают изучать влияние традиционных для подобных заболеваний этиологических факторов: ионизирующего излучения, химических канцерогенов и неблагоприятных условий внешней среды.

Моя Неходжкинская Лимфома, в отличие от лейкозов, представляет собой злокачественную опухоль, первично возникающую не в костном мозге, а в лимфоидных тканях. Одни лимфомы имеют достаточно благополучный прогноз (выживаемость 10—20 лет), другие, мягко выражаясь, не очень (выживаемость не превышает одного года).

У меня как раз второй случай.

* * *

После нашего первого свидания на Казанском мосту я полночи думал: что же меня так поразило в Лупетте? Слова «хорошая», «красивая», «интересная» кажутся слишком банальными, да и не в них дело. В конце концов, только этого мне было достаточно лет десять назад, но не тогда, после… После всего, что случилось.

Под утро я уже начал засыпать, и вдруг дошло. Больше всего меня удивило, как я сам вел себя рядом с ней. Эгоцентрический бред, да? Просто в то время мне казалось, что я покрылся невидимой скорлупой, под которой навсегда похоронены сильные эмоции (я еще боялся сказать: чувства).

И вот стоило Лупетте посмотреть на меня, улыбнуться, поговорить со мной, и я почувствовал себя… Я снова почувствовал себя! Наутро от нее пришло письмо по электронной почте: «Мы немного похожи. Оба чуть-чуть сумасшедшие. Хотя, может быть, из разговоров со мной ты этого и не понял».

Мне тогда показалось, что понял. Но ведь без этого «чуть-чуть» жизнь казалась бы такой скучной!

* * *

Протокол химиотерапии, которой меня пичкают полгода, официально называется EPOCH, что переводится как «эпоха» или «эра». На самом деле, конечно, никакая это не эра, а просто заглавные буквы латинских наименований препаратов: доксорубицина, вепезида, винкристина, циклофосфана и преднизолона. Но для меня эта схема действительно стала эрой – похоже, последней в жизни.

По ночам в палате меня преследует один и тот же сон: я встаю с кровати, чтобы сходить в туалет, спросонья забыв взять с собой стойку с капельницами, которые подшиты к моей подключичной вене круглые сутки. Трубки, торчащие из груди, тянут за собой стойку, она падает, стеклянные бутылки с химией, как при замедленной съемке, валятся на пол и взрываются тысячами ядовитых капель, забрызгивая все вокруг. Из разорванных трубок в три ручья хлещет кровь, я зажимаю их в руках и бегу по коридору в поисках медсестры, чтобы позвала хирурга из реанимации. Но коридор пуст, сестра исчезла, я пытаюсь кричать, но из сжатой страхом гортани доносится едва слышный хрип. Ноги подгибаются от слабости, по животу растекаются холодные струйки страха, стены кружатся перед глазами, к горлу подступает комок тошноты, я теряю сознание… и в холодном поту просыпаюсь, дрожащей рукой хватаясь за капельницы, чтобы проверить – на месте ли?

Лексикону обреченных присуще чувство юмора. Как только здесь не называют стойки с висящими на них капельницами – «елками», «гирляндами» и даже «торшерами». «В туалет собрался? Торшер не забудь!» – шутил сосед с саркомой, лежавший на соседней койке. Он умер одним из первых в палате.

* * *

Встреча с Лупеттой перевернула все мои представления об ухаживаниях и романах. Первое время я ничего не хотел загадывать, ни о чем не хотел мечтать; мне было достаточно того, что она идет рядом, говорит со мной, слушает, улыбается, а ее глаза лучатся неземным светом.

«Ты, наверное, уже думаешь, что я какой-то ненормальный, – писал я ей. – Я бы и сам так решил на твоем месте. Ну не веду себя, как „мушчына“, да? Какое-то странное чувство, будто мне пятнадцать лет и я первый раз знакомлюсь с девушкой. И это после всего, что было. Что ты со мной делаешь?»

«Сразу же хочу извиниться перед тобой, – ответила она, – за свой цинизм и излишнюю прямолинейность. За то, что дала тебе повод подумать, что я жду от тебя стандартного „мужского“ поведения. Это совсем не так. Знаешь, месяц-два назад я готова была отдать все за некоторые строчки из твоих писем. Даже просто за то, что кто-то испытывает ко мне что-то похожее. „Мушчыны“ всегда строили далеко идущие планы и не видели красоты момента. С ними или без них, я умирала от сознания своего одиночества. Однажды один такой человек со счетчиком вместо сердца предложил мне выбрать для меня цветы. Он хотел георгины или розы, а я попросила лилию. Деньги были заплачены, разговор с продавщицей закончен. „Посмотри, – сказала я ему. – Как это, наверное, красиво – я и этот белый цветок на черном фоне“. – „Не представляю, как кто-то может любить лилии. Я ненавижу их вид и запах“, – ответил он. Я отвернулась и пошла со своим цветком в противоположном направлении. Больше мы никогда не виделись. Зачем я тебе все это рассказываю? Просто для того чтобы ты понял, что „нетаковость“ – это и мое качество тоже. Хотя „после всего, что было“ ты уже должен знать, что мы вряд ли надолго станем счастливы…»

* * *

Каждый из шести курсов химиотерапии длится пять дней. Между ними – три недели перерыва, чтобы восстановилась кровь. В течение курса различные яды, убивающие в организме все растущие клетки, должны без остановки капать через подключичный катетер. Раз в сутки капельницы меняют, заново прикручивая идущие от них трубки к катетеру. Моя задача заключается в том, чтобы следить за скоростью работы каждой из трех капельниц, регулируя ее с помощью специального колесика, если произойдет сбой. В идеале раз в десять секунд должна падать одна капля. Но на практике так никогда не происходит, любое неловкое движение может вызвать нарушение работы системы. В первые дни после «подшивания» я поминутно подкручивал треклятые колесики на всех капельницах поочередно. Казалось, они надо мной издеваются: то одна течет быстрее, то другая – медленней, то третья вообще останавливается. Когда роль надзирателя мне надоела, я решил немного почитать и тут же был наказан ревнивыми стекляшками: одна из капельниц неожиданно стала изливаться щедрой струей и за каких-нибудь полчаса едва не израсходовала свой суточный запас. Заметив это, я в ужасе закрутил до упора колесико, подхватил стойку и помчался на пост к медсестре с самыми дурными предчувствиями. Однако в реанимацию меня никто везти не собирался. «Ну что поделаешь, – развела руками любимица палаты Оленька. – Убежала и убежала. В следующий раз будешь внимательнее».

Так и с жизнью порой бывает: следишь, чтобы текла себе потихоньку, подкручиваешь колесики, а потом на что-нибудь отвлечешься, а она – р-р-раз и «убежит». И следующего раза уже не будет.

* * *

Когда мне было восемнадцать, как Лупетте, я не любил проводить время со сверстницами. Девушки, которым не исполнилось двадцати лет, казались мне скучными: они не читали то, что читал я, не увлекались тем, чем увлекался я, да и сам я, откровенно говоря, был им не очень интересен. А более зрелых женщин в силу отсутствия опыта я тогда просто боялся. Так что отношения со слабым полом в юности складывались у меня далеко не лучшим образом.

Наверное, именно поэтому в первое время знакомства ее нежный возраст меня несколько пугал. Но только в первое время. Я достаточно быстро убедился, что никогда не встречал девятнадцатилетней девушки, столь развитой интеллектуально. «А как обстояло дело со всем остальным?» – спросят меня. Ну что вы хотите услышать? Со времени «Песни песней» Соломона в этом жанре не появилось ничего нового. Да, моя возлюбленная прекрасна, стройна, а глаза ее, как… Нет, не хочу описывать… сравнивать… это так глупо! Кажется, будто я перечисляю характеристики беговой лошади. Добавлю, что неисправимый цинизм всегда заставлял меня подмечать отдельные недостатки в любой девушке, которая была рядом. А после того как мне стукнул тридцатник, я и вовсе растерял последние идеалы. Так вот, на этот раз недостатков не было. То есть совсем. Лупетта оказалась наиболее ярким воплощением моих сокровенных грез. Как во внешнем, так и во внутреннем плане. Раньше я думал, что так не бывает. Оказалось, бывает. И еще как.

На интуитивном уровне Лупетта дала мне почувствовать, как опасно лукавить, находясь рядом с ней. Более того, я понял, что если не буду искренен, потеряю ее сразу же и безвозвратно. Привычные ощущения цели и средств ее достижения растаяли без следа, как кольца дыма из трубки. Лишь теперь я с волнением открывал для себя искусство наслаждения каждой секундой, проведенной рядом с хозяйкой моего сердца. И мыслей о том, что будет дальше, уже не возникало.

«Совершенные мгновения» (помнишь, у Сартра?), может быть и существуют, – писала она мне. – По крайней мере, мне бы хотелось, чтобы они были у тебя. У нас обоих».

* * *

Лимфатическая система человека – это огромная сеть мельчайших сосудов, которые объединяются в более крупные и направляются к лимфатическим узлам. Через эту сеть из наших тканей удаляются жидкости, белковые вещества, продукты обмена, микробы, а также чужеродные вещества и токсины. По всему телу распределено более 500 лимфоузлов, представляющих собой железы округлой или овальной формы размерами от 1 мм до 2 см. В них образуются лимфоциты – защитные клетки, которые активно участвуют в уничтожении чужеродных веществ и раковых клеток. Увеличение лимфатических узлов происходит, когда белые клетки крови выстраивают оборонительные сооружения против вторгшихся в организм бактерий. Реже оно является следствием опухолевого поражения, которое может быть вызвано целым рядом онкогематологических заболеваний, к числу которых относится лимфома.

Лимфома, последняя подружка моя, почему ты решила начать именно с шеи? Ведь шляпки твоих грибов могли полезть откуда угодно – из подмышек, паха, печени, легких, селезенки наконец! Нет, ты собралась поставить мне первый засос именно здесь, в самом эрогенном, по твоему мнению, месте. Не скрою, ты оказалась настоящей мастерицей, поцеловала меня так, что свет померк перед глазами, в зобу дыханье сперло, а весь белый и пушистый мир в мгновение ока ежовой рукавицей вывернулся наизнанку. Мне и вправду никто раньше не ставил таких засосов, и только благодаря тебе я окончательно понял смысл выражения «зацеловать до смерти». Ты, наверное, думала, что я сразу кончу от твоего страстного поцелуя, ведь перед тобой еще никто не смог устоять, не так ли? А я, болван эдакий, вместо того чтобы отдаться без памяти, решил заполнить взбаламученной тобой кровью старую чернильницу, сиречь картридж видавшего виды принтера, и излить свои страдания на бумагу. Обещай только, что, покрывая засосами шею, ты не будешь заглядывать мне через плечо. К чему любопытничать, если последнюю точку в этих записках все равно поставишь ты?

* * *

В один из теплых осенних вечеров, когда мы гуляли по Невскому, держась за руки, как дети, мне вдруг стало совершенно очевидно, что Лупетта настолько не вписывается в этот проспект, в этот город, в этот мир, словно ее образ вырезан ножницами потустороннего Уорхола из картины других времен и наскоро прилажен сюда. Именно в тот день я понял, что еще никого так не хотел, как ее. Я имею в виду не интенсивность желания, а его характер. Не то слово. Глубину? Опять не то. Чистоту? Нет, снова не то. Вообще все это ужасно пошло: лублу, хачу. Кошмар какой-то. Отдает шавермой. Так вот, я впервые осознал, что не чувствую пошлости чувства. Возможно, я потерял нюх или голову. Или и то, и другое? Не важно, главное, что я нашел Лупетту.

В то утро, когда пейзаж за окном покрыли первые мазки белил, она написала мне: «Вчера перевели время. Сегодня выпал снег. Скоро будет ноябрь. Мой месяц. Холодный и длинный. Сонный. Будем ли мы вместе? Зимней осенью. Тогда, когда мне будет 19. Я не знаю. В такое время почему-то вспоминаю о разлуке. О том, как они уходили… Я не хочу, чтобы так было с тобой. Да».

* * *

Вы сейчас ничем не заняты? Тогда опустите на минутку голову и напрягите как можно сильнее мышцы шеи. А теперь нажмите большими пальцами слева и справа глубоко под подбородком. Не нащупали перекатывающиеся шарики? Точно? Попробуйте еще раз. Все равно нет? Ну тогда поздравляю, вам повезло, помрете от чего-нибудь другого. Впрочем, извините, я не хотел вас обидеть, просто сорвалось… Почему, почему это случилось именно со мной, а не с ними со всеми, а?!

Вы только посмотрите на кретина, который каждое утро ползает с капельницами по длинному больничному коридору в туалет, подходит к зеркалу и занимается онанизмом со своими подчелюстными лимфатическими узлами. Ну разве не смешной малый? Щупать, собственно, ему ничего не надо, достаточно, опустив подбородок, напрячь шею, и красавцы тут как тут. Нет, сначала казалось, что прогресс налицо, а потом шиш с маслом, все пошло по новой.