Откровение Егора Анохина. Роман

Откровение Егора Анохина. Роман
Петр Алешкин

В центре романа «Откровение Егора Анохина» история любви двух сильных мужчин к одной женщине, которую они пронесли почти через весь двадцатый век. Критик Алексей Шорохов писал о романе, что «Пётр Алешкин отворяет жилы времени, и оттуда тугими, ровными толчками бьёт густая русская кровь… Можно говорить о потрясающем символизме образа Настеньки – Россия тоже женского рода, и весь двадцатый век русские мужчины дерутся за право называть её своей, а она ждёт с войны, из лагеря своих мужчин…»

Откровение Егора Анохина

Роман

Петр Алешкин

© Петр Алешкин, 2016

ISBN 978-5-4483-3401-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Русская трагедия

Откуда она течёт в нас, Господи, и для чего?..

    «Тайна крови»

…Россия – Сфинкс.

Ликуя и скорбя,

И обливаясь чёрной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя,

И с ненавистью, и с любовью!..

Да, так любить, как любит наша кровь,

Никто из вас давно не любит!

Забыли вы, что в мире есть любовь,

Которая и жжёт, и губит!..

    А. Блок. «Скифы»

Пётр Алёшкин отворяет жилы времени, и оттуда тугими, ровными толчками бьёт густая русская кровь. «Черная» – по удивительному определению Блока. Нет, это не триллер жующих попкорны американцев, не фильм ужасов горячащих свою мёрзнущую кровь англичан – это русский двадцатый век, его трагедия. Пётр Алёшкин так и назвал свой роман: «Русская трагедия». И не вследствие дурного вкуса…

«Чёрный от сырости клён безжизненно и тоскливо раскинул под окном голые ветки. Снег грязный, клочковатый. На тротуаре и дороге наледи. Выбоины заполнены талой водой, машины идут медленно, раскачиваются, подпрыгивают, расплёскивают лужи. Небо сплошь затянуто серой мглой. Сыро, пасмурно…». На столе перед следователем райотдела лежит новое дело: «восьмидесятивосьмилетний старик зарезал столовым ножом своего односельчанина… ещё более древнего старика». «Что делать? Что делать?» – спрашивает себя следователь.

Тоска, страшная тоска и в природе, и в душе его. Уж сколько таких дел прошло через его руки, пора бы привыкнуть! Но то были «юнцы или пропойцы, а тут старики, старики!» И если уж старики, то… – что же происходит? куда идём?

Этими вопросами начинается роман. Ими же он заканчивается, оставляя по прочтении острое, терзающее беспокойство. Писатель не отвечает ни на один из этих вопросов. И в этом его великая удача, потому что протянувшееся через весь двадцатый век, ставшее плотью и судьбой героев романа и всего русского народа это страшное вопрошание богаче и значительнее икающего от собственной сытости благоразумия наших «цивилизованных» соседей.

В основе романа банальный «любовный треугольник»: одна женщина в двух мужских судьбах. Только вот – одна навсегда. И по мере понимания этого становится по-настоящему страшно: одна – сквозь все бури века, в прицеле винтовки в Гражданскую, на мушке маузера в 1937 под бомбами и в плену в годы Великой Отечественной, из-за колючей проволоки в 1947 и дальше, дальше, до последнего судного дня, когда одна из этих мужских, стариковских уже судеб оборвёт другую и оборвётся сама. А женщина… останется.

Можно бы поговорить о потрясающем символизме этого образа – ведь Россия тоже женского рода, и весь двадцатый век русские мужчины дерутся за право назвать её своею, а она, подобно алёшкинской Настеньке, ждёт с войны, из лагеря, с того света своих мужчин. И отпевает, дождавшись…

Но дело не в символизме, не это гнетёт и мучит после того, когда роман Алёшкина прочитан. Какая-то страшная и неумолимая диалектика русской жизни, какая-то ужасающая душу и сердце механика предстаёт перед нами, и мы видим, отчётливо созерцаем, как жилы времени наполняются кровью и как именно она, упорная русская кровь, тяжёлыми, неудержимыми толчками двигает косное тело человеческой истории через весь ХХ век. Давая миру ещё немного времени и оплачивая самой дорогой на свете ценой эту отсрочку.

В романе всё неумолимо, это действительно трагедия. Она не разыгрывается, она вершится. И очень важно, что писатель берёт героев этой трагедии из сердцевины русской жизни – из безвестной тамбовской деревушки. Он не соблазняется лёгкостью поверхностных объяснений, не делает героями русской трагедии инородцев и составителей «протоколов сионских мудрецов» (они и невозможны в качестве героев), хотя в полном соответствии с исторической правдой этим персонажам (но отнюдь не героям) есть место в алёшкинском повествовании: и революционным карательным отрядам из латышей и мадьяров, и картавым комиссарам, и энкавэдэшникам. Но не они суть русской трагедии, не их разбавленной кровью оплачен минувший век.

Два соседа-односельчанина Егор Анохин и Мишка Чиркунов (Чиркун) – любят красавицу-поповну Настеньку, любят настолько, что ради неё без разбору губят свои и чужие жизни. Не по злобе, а в меру своего времени и судьбы. Ибо судьба даётся.

Но они не бездумные и бездушные роботы – нет: они убивают, спасают, ненавидят, прощают, жалеют, выбирают свой путь. Только выбор у них оказывается небогат: или пан или пропал. И не будь в судьбе обоих Настеньки, они бы, пожалуй, и смирились, как миллионы таких же русских мужичков. Но им нельзя, потому что где-то поблизости, в одном с тобою времени живёт соперник и только и ждёт твоего «пропал». Поэтому остаётся одно – «пан».

И они пануют: эскадроны Тухачевского и повстанческие дружины Антонова, управления НКВД и ГПУ, вёрсты Второй мировой… И попеременное обладание Настенькой, которая хотя и любит-то одного, а жалеет обоих. И не утрясается это, не устаканивается.

Уже и внуки-то былых комиссаров выступают по радио «Свобода» и продают идеалы своих дедов и прадедов, уже катится по Советской России перестройка, а в жилах этих русских стариков двигается, приливает к сердцу по-прежнему густая, не угомонившаяся и за столетьи кровь.

Один из них, Мишка Чиркун (в маститой старости Михаил Трофимович Чиркунов), – в зрелые годы палач, насильник и богоборец, где-то переходит меру своих мерзостей: вернувшийся с войны чекист отпускает арестованного митрополита Тамбовского, чему предшествуют многочасовые допросы, больше похожие на исповеди. И приходит к Богу. И уже с ним отправляется в сталинские лагеря…

Это чудовищно, это не принимают сердце и ум, но это правда. Человек, пытавшийся распять священника отца своей возлюбленной, наверняка вытворявший и не такое в подвалах ЧеКа (да и при свете божьем), взрывавший храмы… и к Богу. И «мученическая кончина» от руки своего соперника, тоже не ангела, но и не палача. А перед этим проповедь, исцеление болящих…

Да, вспоминает ум, конечно – и знаменитый атаман Кудеяр, и разбойник Опта, основавший Оптину пустынь, и разбойник на кресте одесную Господа, первым попавший в рай, и римский сотник Лонгин, сораспинавший Христа и ставший впоследствии одним из первых мучеников во имя Его. Но это всё далеко, почти легендарно, а тут – кровь мучеников ещё дымится на русской земле, ещё сами себя делим на белых и красных, ещё не просохли чернила на мортирологе загубленных русских жизней – …и простить? забыть? примириться? Не можем, все мы ещё не можем, что уж спрашивать с Егора Анохина, который помнит совсем другого Мишку.

И опять-таки, не будь Настеньки, может, и плюнул бы – ну полез Чиркун во святые, и ладно. Но нет – здесь ведь поражение, духовное поражение, и на глазах любимой, поповны, напомним. И соперники меняются ролями – «хороший» прежде Егор ополчается на «плохого» прежде Михаила, ополчается против него и против его Бога. Не понимая того, что тем самым ополчается он и против её Бога!

И как это всё по-русски! Как мучают нас споры этих стариков своей злободневностью – не мы ли видим бывшего парторга зачастившим в церковь, не нас ли обдают брызгами лимузины бандитов, подкативших к храму, не мы ли читаем поганенькие статейки о блудных попах и монахах? И мучаемся этим, и нет у нас ответа.

…Письмо Алёшкина стенографично, он не вязнет в плоти повествования, ему нужно успеть поведать о семи десятилетиях судьбы своих героев и своей Родины. Апокалиптизм русской революции, описанный в романе слишком очевиден.

По прочтении романа душа мятётся. И благодаришь автора за этот её непокой, за то, что он вновь ставит её перед извечными, какими-то неизбывно «сегодняшними» русскими вопросами… Как пример одного из них: доводилось ли вам читать последние полосы областных газет? Те, где печатаются «криминальные хроники»? Если нет, то вот сообщение с одной из таких полос: «В субботу 7 января 1989 года, на Рождество Христово, Егор Игнатьич Анохин, восьмидесятивосьмилетний старик, зарезал столовым ножом своего односельчанина Михаила Трофимовича Чиркунова, ещё более древнего старика… Выпили, закусили, заспорили об Иисусе Христе, как записал участковый милиционер со слов жены убитого…». И только прочитав роман Алёшкина, понимаешь, что за всем этим стоит.

За всем этим и надо всем – «любовь, которая и жжёт, и губит». Любовь к женщине, к Родине, к Богу. Русская любовь и русская кровь – не стынущая даже в дряхлых стариковских жилах, ежесекундно творящая трагедию своей частной и нашей всеобщей судьбы. Та самая, «чёрная», необъяснимая, пугающая сытых заокеанских клерков и домохозяек не выстрелами на улицах и не дерзкими ограблениями, а именно первородной своей, неукротимой и зачастую гибельной силой.

Как, разве можно умереть за любовь? Оказывается, можно.

    Алексей Шорохов

Часть первая

Пойди, возьми раскрытую книжку

из руки Ангела,стоящего на море и на земле

    Откровение. Гл. 10, ст. 8

1. Книга за семью печатями

Кто достоин раскрыть сию книгу

и снять печати ее.