Проездом

– Пожалуйте, батюшка, Дмитрий Семеныч сейчас вернулись.

Тон горничной напомнил ему Левонтия Наумыча, которого он отблагодарил вчера, предлагал ему поселиться у него в доме, но старик не пожелал покинуть богадельню, где умирать "расчудесно".

В маленькую переднюю выбежала собачка-коротконожка, на кривых лапах, и стала ласкаться к Стягину. За ней показался мальчик лет трех, с большою головой, в опрятной блузе, и улыбнулся гостю большими, круглыми глазами.

– Неужели пешком? – раздался голос Лебедянцева.

– Пешком, – весело ответил Вадим Петрович, – от самого дома.

Лебедянцев расхохотался и крикнул на собаку.

– Дружок! Не приставай!.. Колька, – приказал он сыну, – беги наверх и скажи Вере Ивановне, что пора кончать урок. Каков у меня бутуз? – спросил Лебедянцев Стягина, когда они проходили зальце, где стол был чистенько накрыт к обеду. – Ты, брат, лишен родительского нерва. Пойдем в кабинет, отдохни… Не очень ли ты уже понадеялся на себя? Ведь это страшенный конец!

То, что Лебедянцев звал своим кабинетом, была узенькая комнатка, в одно окно, с кушеткой и стареньким письменным столом.

– Приляг, приляг сюда!

Стягин прилег на кушетку и оглядел голые стены комнатки. Ему стало совестно за бедность своего товарища, за эту выносливую и приличную бедность.

– Скоро вернется жена твоя? – тихо спросил он искреннею нотой.

– Она совсем наладилась… если только не будет рецидива.

– Да ведь это проходит с беременностью?

– Проходит.

– И какое счетом чадо будете вы ожидать?

– Пятое!.. Да одно умерло.

– И тебя не страшит такая цифра?..

Вадим Петрович не договорил.

"Нечего умничать, – поправил он себя мысленно, – лучше войти в их положение…"

Где-то, сверху, заскрипели ступеньки лестницы; он узнал шаги Веры Ивановны и тотчас же вскочил с кушетки.

XVI

В угловой комнате с занавеской – она служила и спальней, и гостиной – Стягин и Вера Ивановна сидели у круглого стола.

Она вышивала. Он перелистывал иллюстрированный журнал. Дешевая лампа с темным абажуром роняла свет на руки и часть лица девушки и оставляла комнату совсем темной.

В доме все стихло. Детей уложили. Лебедянцев часу в восьмом собрался на заседание какого-то общества и приглашал Стягина с собой, но тот не поехал, попросил у Веры Ивановны позволения посидеть еще немного.

Оставшись с ней наедине, он начал испытывать неопределенную тревогу. За обедом она занималась больше детьми и редко вставляла слово в общий разговор. Ее расспросы про его здоровье звучали искренно; но он желал видеть в ней еще что-то, ту ступень близости, какая установилась у них там, на Покровке.

Но и ему самому неловко было взять другой тон. Несколько фраз перебирал он мысленно, которые бы сейчас повели к задушевной беседе. Он боялся показаться бесцеремонным, играть роль богатого барина, желающего обласкать свою бывшую чтицу.

И это колебание увеличивало его тревогу.

– Вера Ивановна, – выговорил он, глядя не на нее, а на рисунок журнала, – у меня есть план насчет Лебедянцева… Одобрите ли вы его?

– Какой, Вадим Петрович?

– Я первый раз здесь, и благодаря вам…

Она промолчала.

– Вы вызвали во мне совсем другое отношение к Лебедянцеву и его житейской доле. Надо его обеспечить. Он мне дал мысль иначе распорядиться моею городскою собственностью. Я ему предложу быть моим компаньоном по этой части, вести постройки. У него будет даровая квартира и доля в доходах.

Умные и пытливые глаза девушки остановились на нем. Но в них он чувствовал еще какую-то особенную сдержанность.

Тихонько протянул он руку и прикоснулся концами пальцев к ее вышиванью.

– Послушайте, – продолжал он пониженным звуком, – вы точно на меня в претензии за что-то…

– Я, Вадим Петрович?

Щеки ее слегка порозовели. Он глядел на нее вбок. Голова ее, с густыми, волнистыми волосами и белым значительным лбом, немного откинулась назад. Ресницы она опустила.

Тревога Стягина возрастала. Эта девушка привлекала не одною своею свежестью, бюстом и красивым профилем. Никогда он не имел к женщине такого почтительного чувства, смешанного со страхом, что вот она совсем уйдет от него, что он перед ней неисправимо провинился.

– Неужели вы не простили той сцены… у меня, когда приезжая из Парижа особа так глупо повела себя? Я, конечно, был кругом виноват в том, что ввел вас в интимные подробности моей жизни…

– Полноте, Вадим Петрович, – остановила она его и положила работу на стол. – Мне уже под тридцать лет… И такой щекотливости во мне нет… Вы со мной были очень деликатны. Только мне неприятно стало, что так вышло…

Она затруднялась выразить вполне свою мысль.

– А вышло очень хорошо! – вдруг заговорил Стягин с неожиданным для него наплывом смелости. – И вот я вольный казак! И этим я обязан, прежде всего, знаете кому?

– Нет, не знаю, Вадим Петрович.

Она опять опустила голову над работой.

– Вам, Вера Ивановна.

Ему показалось, что ее ресницы нервно вздрогнули.

– С какой стати?

– Вам, – повторил он и взял ее за руку около локтя.

Она отдернула руку.

– Полноте, – выговорила она, и в голосе ее заслышались те строгие ноты, которых он ждал и боялся.