Так это было

Однажды в трибунале рассматривалось дело о спекуляции. Гравер Энгельгарт и парикмахер Каплан изготовили печати, и под «маркой» штаба 13-ой армии отправляли вагоны с хлебом для перепродажи. Трудности с хлебом в 1920 г. были большие, и эти спекулянты наживались неимоверно. По решению выездной сессии ревтрибунала оба спекулянта были расстреляны здесь же в присутствии множества жителей Запорожья.

Как-то в ревтрибунал попал молодой красный командир. Это был молодой парень из Питера. Отец его был питерским рабочим, революционером. Сам же парень окончил командирские курсы и был направлен на Южный фронт. В одном из боев он получил ранение в пятку и самовольно оставил часть, отправившись в лазарет.

За нарушение дисциплины, как командир самовольно оставивший часть, он подлежал расстрелу. Но, учитывая пролетарское происхождение (так было сформулировано в решении трибунала) и чистосердечное признание вины, он был направлен в ту же часть, чтобы искупить вину в бою.

Мы объездили все участки врангелевского фронта, очищая наши тылы от предателей, бандитов и спекулянтов, что способствовало разгрому Врангеля Красной Армией.

Когда нас вернули с Врангелевского фронта на курсы, там была уже почти вся комсомольская организация Запорожья. Оказывается, она была эвакуирована в период наступления Врангеля. Курсы размещались в Доме призрения, кажется, по Екатеринославской улице. Теперь наша учеба протекала довольно спокойно. В дальнейшем предполагалось влить курсы в партийную школу для подготовки партработников.

В связи с этим начальник курсов Иванов предложил мне перейти на учебу в эту партийную школу. Я не возражал и готов был пойти на это, но помешало одно обстоятельство.

Товарищ Слонимская

Как я упоминал, за время пребывания на Врангелевском фронте наши курсы пополнились комсомольцами из гражданских организаций. Фронтовиков на курсах было мало: часть была убита или ранена в боях, другие – откомандированы командованием. Поэтому к курсантам-фронтовикам, оставшимся на курсах, проявлялось особое отношение. К нам, как к участникам боев, относились с завистью, и каждый комсомолец искал дружбы с нами.

В действительности, никто из нас не мнил себя героем и не думал, что совершил что-то особенное. Мы просто делали все, что в наших силах, выполняя свой революционный долг не за страх, а за совесть. Теперь предстояло наверстать упущенное, и я был полностью поглощен учебой.

Однажды, после лекции ко мне на скамью подсела комсомолка Слонимская. Очень активная, веселая, инициатор всех общественных начинаний на курсах. Слонимская была умницей, хороша собой, отлично училась. На курсы пришла из наркомата рабоче-крестьянской инспекции Украины. Подсев ко мне, она сказала, что не может разобраться в ряде вопросов, и просила ее проконсультировать. Понятно, я счел себя обязанным помочь товарищу и пообещал сделать все, что в моих силах.

Однако, с каждой консультацией неясных вопросов становилось все больше. Они возникали днем во время лекций, на перерывах и, особенно, вечерами во время индивидуальной проработки материала. Наши отношения стали перерастать в дружеские. Возражать против этого я, естественно, не мог, ведь Слонимская, как человек, была весьма интересна и содержательна.

В наших беседах, в совместных прогулках, она часто высказывала сожаление, что не успела проявить себя в гражданской войне, и говорила, что готова пожертвовать жизнью для победы революции. Я верил в ее честность, искренность и понимал, что так оно и было. Но как-то, во время одной из таких бесед, Слонимская мне заявила, что влюблена, жить без меня не может и предлагает начать совместную жизнь.

Что было делать? С одной стороны это была, бесспорно, замечательная девушка: – честная, красивая, чистоплотная, прекрасный товарищ. Она мне очень нравилась. Но ведь мне было всего 20 лет! Впереди было строительство коммунизма.

Никто из нас тогда не считал себя вправе думать о личной жизни до тех пор, пока не построим коммунизм, который, как мы были уверены, будет создан в течение небольшого отрезка времени, и не только у нас – во всем мире!

Вообще, тогда каждый коммунар мыслил только масштабами мировой революции, и, когда заканчивался очередной митинг, собрание или доклад, то после этого обязательно провозглашался лозунг: – "Да здравствует мировая революция!".

Не сегодня – завтра, каждого из нас партия могла послать на любой участок фронта революционной борьбы во всем мире. Как же мог я связать себя с этой милой, красивой девушкой, обзавестись семьей, если впереди нас ждало еще столько испытаний?!

Да, к тому же у нас еще не была завершена борьба с контрреволюцией, начиналось восстановление народного хозяйства страны, и в любой момент партия могла бросить на решение этих задач.

Все это, как мог, я разъяснил товарищу Слонимской. Но он меня не понимала. Нет, она, конечно, была согласна, что коммунист не принадлежит себе, и по первому зову партии обязан идти на выполнение любого задания, но она считала, что это можно делать и вдвоем, вместе с ней. И эти свои соображения она излагала мне по несколько раз в день, заканчивая тем, что она может поехать со мной куда угодно и терпеть любые лишения ничуть не хуже, чем я.

Эти дискуссии стали мешать учебе. На лекциях я уже ничего не усваивал. Мы снова и снова возвращались к вопросу о том, имеет ли коммунист право на личную жизнь и почему по приказу партии можно приносить себя в жертву только одному, и нельзя вдвоем?

Заниматься я больше не мог. А по вечерам, дискутируя с товарищем Слонимской, чувствовал, что при малейшем ослаблении воли вполне может произойти непоправимое. И тогда я решился посоветоваться с начальником курсов товарищем Ивановым.

Нужно сказать, что он был для меня не просто начальником. Мы вместе были на польском фронте, и не раз между боями ночевали в стоге соломы, укрываясь одной шинелью. По моим тогдашним понятиям это был пожилой, умудренный жизненным опытом человек (ведь ему в то время исполнилось уже 35 лет!). Наконец, это был замечательный коммунист. Поэтому я без утайки изложил все свои сомнения товарищу Иванову.

Выслушал он меня очень серьезно и сказал, что, в целом, я рассуждаю правильно. И, по его мнению, мне лучше всего уехать. Он предложил направить меня, как окончившего курсы, в распоряжение Политотдела Юго-Западного фронта, а Слонимскую – задержать на курсах и, используя весь свой авторитет, объяснить ей, что этого требуют интересы мировой революции.

Так закончилось мое пребывание на курсах. Я получил от Политпросвета Юго-Западного фронта аттестат, в котором значилось, что я "окончил военно-политические курсы при Югзапе, и познания получил весьма удовлетворительные". Перед отъездом из Харькова мне был выдан паек: два кило сельдей, кило масла и несколько буханок хлеба. Провожала меня вся наша группа. Ну и, конечно, товарищ Слонимская.

Она, по-прежнему, была со мной решительно не согласна, и высказывала недовольство моим бегством. На прощанье заявила, что, как только добьется ухода с курсов, тоже поедет в Донбасс.

Она не понимала, что мой побег, это побег, прежде всего, от самого себя – гарантия чести в моих с ней отношениях. Ведь мы – коммунисты той поры, дело личной чести ставили превыше всего.

Глава 3. Восстановительный период

НЭП

К началу 1921 года гражданская война в основном закончилась и повсеместно была установлена Советская власть. Красная Армия вела бои местного значения по ликвидации банд на Украине в районах Артемовска, Гуляй-поля, и в других местах. В стране царила разруха. За время империалистической и гражданской войн большинство промышленных предприятий было разграблено, выведено из строя. Сельское хозяйство находилось в упадке. Основными поставщиками хлеба в то время были Украина и Поволжье, но все озимые полностью погибли, а засуха доканала и яровые посевы. Надвигался страшный голод, и нужны были безотлагательные меры для быстрого подъема народного хозяйства.

В стране царила инфляция. В обращении были и царские деньги, и «керенки», и советские деньги. Причем кредитки печатались и выдавались на руки не разрезанными, по 40 штук в листе, и каждый такой лист был достоинством в 1600 рублей. За коробку спичек нужно было уплатить целый лист этих кредиток, деньги были обесценены. В связи с разрухой промышленности, в стране царила безработица. Демобилизованные из Красной Армии рабочие не могли найти работу, их семьи голодали. Введенная в период гражданской войны продразверстка не только не могла обеспечить город продуктами, но и вызывала глубокое недовольство крестьян, создавая почву для агитации кулаков и бандитов против советской власти. Но, выход был найден.

Центральный комитет партии, руководимый Лениным, объявил о необходимости перехода к новой экономической политике, позволившей обеспечить быстрый подъем производительных сил и всей экономики страны.

Крестьянство быстро разобралось, что дает ему НЭП. Уже на следующий год после объявления НЭП на рынках страны было продовольственное изобилие. Рабочие получили возможность покупать продовольствие по ценам 1913 года, причем самого лучшего качества. Крестьяне же получили возможность приобретать манафактуру, а затем и сельскохозяйственную технику. Это подрывало почву для деятельности банд, облегчало борьбу с ними. Была введена единая денежная единица – червонец, который обладал покупательной способностью золотого рубля. Все это способствовало еще большему укреплению советской власти и создавало прочную основу для восстановления и дальнейшего развития народного хозяйства.

Нужно сказать, что не у всех членов партии НЭП встретил одобрение и поддержку. Некоторые усмотрели в этом предательство в отношении построения коммунизма, уступку мировой буржуазии. Эти настроения овладевали даже убежденными коммунистами, отдавшими лучшие годы жизни революции, перенесшие все тяготы гражданской войны. Порой это приводило к трагическим последствиям. Я лично знал такого коммуниста, учившегося со мной на курсах Политотдела ЮгЗапа, который до такой степени был подавлен введением НЭП, а, что покончил жизнь самоубийством.

Но, конечно, введение НЭП в тех условиях было гениальным решением, свидетельствовавшим о ленинской гибкости и прозорливости. Для развития промышленности нужны были технические кадры, но их было очень мало. Революционные рабочие, имевшие за плечами два-три класса народной школы, не обладали необходимыми техническими знаниями. Поэтому, для подготовки собственных кадров технической интеллигенции, при высших учебных заведениях страны были созданы рабочие факультеты (рабфаки), на которых рабочая молодежь (и не только молодежь) за государственный счет получала знания, необходимые для поступления в ВУЗы.

Так в короткий срок молодая советская республика подготовила собственных инженеров, геологов, агрономов, педагогов и др. Многие из них впоследствии прославили свою страну выдающимися открытиями, научно-техническими достижениями. Но появились эти специалисты лишь в 1927–28 годах. К восстановлению же народного хозяйства надо было приступать уже в 1921 году.

Подавляющее большинство технических специалистов того времени получили образование еще до революции. Многие бежали из страны, другие, за немногими исключениями, отказывались служить Советам. Да и сама революционная власть относилась к буржуазным спецам с недоверием и предпочитала назначать на основные руководящие посты рабочих-большевиков, даже в тех случаях, когда они не разбирались в техническом существе дела. Считалось, что пролетарское чутье поможет им найти правильное решение.

“Ударное Донбасса”

Политотдел штаба Юго-Западного фронта, куда я был откомандирован начальником курсов Ивановым, направил меня на работу в политотдел Донбасса, размещавшийся в то время в городе Артемовске. Начальником политотдела Донбасса был товарищ Магидов, который принял меня по прибытии в Артемовск. Здесь следует рассказать, что представлял собой Донбасс в то время, и какое значение он имел для молодой советской власти.

К концу империалистической войны шахты Донбасса и другие его предприятия, не получая многие годы нового оборудования, находились в плачевном состоянии, а добыча угля сократилась до ничтожного объема. Во время гражданской войны Донбасс неоднократно переходил из рук в руки. Каждая из воюющих сторон, будь-то белые или красные, стремились разрушить предприятия Донбасса, понадежнее вывести из строя шахты, чтобы лишить противника энергетической базы, необходимой для функционирования заводов, железных дорог и военно-морского флота, что с военной точки зрения было вполне оправдано. К тому же основная часть рабочего класса Донбасса добровольно и самоотверженно сражалась в рядах Красной Армии с белогвардейцами и бандитскими формированиями на всех фронтах. В результате в начале 1921 года Донбасс представлял собой жалкое зрелище – большинство шахт было выведено из строя. Но самое главное было в том, что были взорваны и разрушены котельные шахт, являвшиеся их энергетической основой.

Ведь, в то время не было электротеплоцентралей, подававших электроэнергию на шахты централизовано. Каждый завод и каждая шахта имели свою электростанцию, в которой электрический ток вырабатывался генераторами, вращаемыми паровыми турбинами. Пар в турбины подавался под давлением из паровых котлов.

Так вот эти-то котлы были выведены из строя. А разрушенная промышленность была не в состоянии их выпускать, так как не было ни металла, ни оборудования, ни, самое главное, угля, который должен был добываться в Донбассе. Получился замкнутый круг. Его нужно было разорвать, чтобы всерьез думать о восстановлении и развитии промышленности страны. Поэтому Центральный комитет партии бросил клич: – "Все для Донбасса".

Котлы для Донбасса было решено демонтировать с законсервированных заводов Украины и Крыма. Для этой цели был назначен Особоуполномоченный Совета Труда и Обороны (СТО) товарищ Марапулец. Мандат Марапульца был подписан лично В. И. Лениным. В то время понимание важности этой задачи было таково, что куда бы Вы не явились с письмом, в правом углу которого были напечатаны слова "Ударное Донбасса", как всюду без запинки и какого-либо дополнительного вмешательства находилось решение любого, сколь-угодно сложного вопроса.

Марапульцу был придан специальный поезд, в задачу которого входило разъезжать по городам Украины и Крыма, осматривать котлы, имеющиеся на заводах и фабриках, демонтировать и отправлять пригодные котлы для использования в Донбассе. На отправляемых котлах тоже делалась пометка: – "Ударное Донбасса”, что гарантировало их быструю доставку к месту назначения.

Начальником этого поезда на правах заместителя особоуполномоченного СТО был назначен товарищ Гайсинский. Мое прибытие в распоряжение Политотдела Донбасса совпало с его ликвидацией, в связи с организацией Всероссийского союза горняков. Поэтому в Политотделе Донбасса делать мне было уже нечего, и меня назначали техническим руководителем поезда по восстановлению котельного хозяйства Донбасса под началом товарища Гайсинского.

Вспоминая сейчас об этом, я удивляюсь тому, что мне могли поручить работу технического руководителя поезда по восстановлению котельного хозяйства Донбасса, ведь я тогда не имел никакого представления о том, что это такое.

Мне шел двадцать первый год, образование в объеме двух классов смешанной еврейско-русской школы. Правда, в течение семи лет до начала гражданской войны я проработал в слесарной мастерской, а затем на заводе модельщиком по металлу и машинистом. Воли и смелости мне было не занимать. Видимо, это, а также участие в гражданской войне, преданность партии и советской власти, привели к тому, что меня назначили техническим руководителем, а затем и комиссаром этого поезда.

Нужно сказать также, что в поезде ни одного специалиста-коммуниста по этим вопросам не было. Товарищ Гайсинский, не знавший путей отступления от решения поставленных партией задач, был, вместе с тем, столь неграмотен, что с трудом расписывался. Среди немногих специалистов, согласившихся работать с нами, коммунистов не было. Вот и сошелся на мне клином белый свет.

В феврале 1921 года наш поезд двинулся из Донбасса, имея в своем составе паровоз серии «ОВ», один классный вагон с салоном, один вагон для двух бригад машинистов, 6–7 вагонов в которых хранился уголь, а также манафактура, кожа, обувь, конфеты, пастила и другие товары для поощрения рабочих при демонтаже котлов. Кроме того, имелся вагон с лебедками и тросами.

В то время наш паровоз, пожалуй, был едва ли не единственным, отапливаемым углем. Двигались мы днем и ночью. Проезжая станции Ямы, Славянск, где хозяйничали бандиты, мы не ложились спать и все, включая машинистов, наблюдали за обстановкой, не выпуская оружия из рук.

Постепенно мы начали осваиваться со своими обязанностями и, как потом выяснилось, неплохо справились с задачей. Отправленные нами в Донбасс котлы, преимущественно ланкаширские, оказались за очень малым исключением, пригодными для дела и позволили быстро пустить в работу котельные, откачать воду из шахт и начать добычу угля. Проездили мы по Украине и Крыму год и за это время отправили в Донбасс около 140 котлов.

Нужно сказать, что при каждом обращении в городской совнархоз по поводу демонтажа очередного котла я испытывал робость и сомнения. Мне казалось, что моя молодость и техническая неподготовленность должны вызывать сомнения у товарищей из совнархоза в компетентности моих предложений. И, хотя у нас были широкие полномочия, я старался очень тщательно обосновывать свои предложения. Ведь каждый совнархоз и каждый рабочий коллектив не меньше нас были заинтересованы в восстановлении своих заводов и фабрик, которые мы, в сущности, «раздевали». Поэтому какой-то червь сомнения и боязнь того, что я не сумею доказать необходимость демонтажа котла, у меня всегда оставались.