Мужское счастье

– Это хорошо, – констатировали бабульки. – Что-то лицо у тебя незнакомое. Чьих будешь?

– Не местный. Безводновский.

– Это что же, нашу звездочку в деревню увезешь?

– Поглядим – увидим.

– Не отдадим!

– Ну, раз так, то не увезу, найду работу здесь.

– Кто по профессии?

– Водитель.

– Это хорошо, водители всегда нужны.

Иван перешел в контратаку:

– А про Машу ее будущему супругу что-нибудь расскажете?

– Не повезло девке, столько лет…

На разговорившуюся бабку шикнули, она умолкла. Еще одна перекрестилась и начала:

– Зато старшая сестра, глаза б мои ее не видели…

На нее тоже шикнули:

– Не поминай лихо. И не пугай молодого человека. Столько лет одна – наша Машенька заслужила счастья. Всем помогает, для каждого доброе слово найдет, всегда выручит. Сумку донесет, с больным посидит или кого-нибудь пришлет для этого, нужные лекарства добудет. Не девка, а чистое золото, не отдадим кому попало. А ну, садись, выкладывай, кто таков, откуда взялся и как тут оказался.

Иван с удовольствием поведал о себе. За рамками рассказа осталось немного, служба и суд. О первом нельзя, давал подписку. О втором не хотелось. И не стоило рассказывать посторонним, что довело до суда. Вышло глупо и безобразно, виноват сам. Но как же странно переплетены события: не случись пьяной выходки, Иван не встретил бы Машу.

До армии он почти не пил, а когда вернулся – «колесо судьбы» завертелось, подминая и раздавливая до хруста. Возвращение отмечали неделю, затем пошли свадьбы, поминки, дни рождения, профессиональные праздники, юбилеи, дружеские посиделки…

После армии прошло четыре года, выпивка за это время крупно подвела дважды. Сначала, чтобы вырваться из заколдованного круга, Иван уехал в областной центр, где проживал еще один армейский друг, Николай, по прозвищу Коляус, с ударением на «я». Высокий, темноволосый, самый серьезный из тройки друзей, после службы Коляус неплохо устроился у себя в городе и звал друзей к себе – в гости и насовсем. Дабрый из Тихомировска уезжать не собирался, он только что внезапно женился – без свадьбы, просто расписавшись в ЗАГСе и задним числом приняв от друзей поздравления по телефону. С его женой ни Иван, ни Коляус так и не познакомились – развод последовал так же нежданно, как бракосочетание. А Ивана Коляус все же перетянул из его «дярёвни», как с добродушной усмешкой называл Безводное.

Коляус замолвил словечко, также сыграла роль запись в военном билете – у знающих людей номер военной части вызывал легкий трепет. Для начала Ивана взяли водителем при всесильном учреждении, перед корочками которого даже полиция по струнке вытягивается. Открывались невероятные перспективы. Можно повторить карьеру Коляуса, он тоже начинал с низов, а сейчас достиг середины местной иерархии. Правда, Коляус не употреблял спиртного изначально, а проблемы Ивана скрывать не имело смысла – после собеседования организация-наниматель провела проверку, где вскрылось даже то, что Иван о себе и своем семействе не знал. Разрешающие документы ушли в Москву, оттуда – в Питер и, наконец, вернулись со всеми подписями, печатями и согласованиями.

Первое время Иван жил у Коляуса, водил служебный «Ауди», а в свободное время знакомился с городскими девчонками. Капитан Стольский, которого возил Иван, ездил, в числе прочего, в Тихомировск, где удалось пересечься с Дабрым. Капитан расследовал дела, где фигурировала надпись «Пол». Просто три буквы, ничего больше, значения никто не знал. Вытатуированная или вырезанная ножом надпись «Пол» встречалась на опознанных и неопознанных трупах в нераскрытых делах-«висяках» в разных городах области, а также у погибших в автоавариях и даже у самоубийц. Между собой носители надписи знакомы не были. Обстоятельства смерти никак не вязались в систему, ничего общего, ни одной ниточки – кроме надписи. Словно некто нарочно шутил над органами правопорядка, как в двадцатом веке, когда на место преступления подбрасывалась определенная карта из колоды или на стене рисовали черную кошку, чтобы показать крутость и навести следствие на ложные мысли. Сейчас такое поведение назвали бы флешмобом – когда разные люди, не сговариваясь, делают одно и то же. Капитан Стольский ничего не добился, следующие его поездки были посвящены другим проблемам – такой вывод Иван сделал из услышанных телефонных разговоров шефа.

Жизнь наладилась, и казалось, так будет всегда. Достойная зарплата подтолкнула к поиску собственного жилья. Иван выбрал замечательную «однушку» в центре.

Если переезжаешь – как не «проставиться» перед новыми знакомыми, количество которых в большом городе росло не по дням, а по часам? Вечером Иван перебрал, а утром на работу не вышел, мучило похмелье. От квартиры пришлось отказаться и ехать домой – уволили в тот же день.

В Безводном Иван сел за руль самосвала и день за днем возил навоз со свинофермы. Не работа мечты, да. Зато над душой никто не стоит. Впрочем, жизнь кое-чему научила, и выпивал Иван с тех пор только в начале выходных.

Два месяца назад судьба вновь повернулась к нему другим лицом. В одну из пятниц после обеда, когда руки крутили большую ребристую «баранку», а душа предвкушала неотвратимо надвигавшийся отдых, позвонила избитая мужем соседка. Ей больше не к кому было обратиться. Развернувшийся самосвал помчался с фермы в деревню. По дороге Иван накачивал себя злостью и в какой-то миг вскрыл купленное на выходные средство от тоски. Чем меньше оставалось в бутылке, тем больше представлялось и, соответственно, готовилось быть сказанным.

Под весом ударивших десяти тонн металла калитка с забором разлетелись вдребезги. Самое паршивое в случившемся – калитка и забор оказались не те. Нужны были следующие, а управляемый нетвердой рукой грузовик въехал во двор деда Филата, который в тот момент рубил головы кроликам. Дед Филат отшатнулся, когда забор словно взорвался на его глазах, и поднял топор.

Зря. После армии Иван умел больше, чем показывал, хотя и меньше тех же Коляуса и Даброго – оба реально дрались с противником, а не сидели за рулем броневика. Реальный бой – не спарринг в спортзале, в бою другой настрой и другие приоритеты.

Одно движение выскочившего из кабины Ивана – и топор выпал из переломленной руки деда. Ивана увезли в райцентр. Сначала его поместили в камеру предварительного заключения с деревянным настилом для сна, умывальником, дыркой туалета и стенами, покрытыми корявой «шубой» из раствора, чтобы сидельцы ничего не писали. После жуткой ночевки и не менее жуткого утра с раскалывающейся головой и терзающей совестью Ивана перевезли в следственный изолятор. СИЗО – та же тюрьма, но не для осужденных, а для подследственных. Те же камеры, те же порядки, и называют ее сидельцы так же. После прохода по перегороженным решетками коридорам Ивана втолкнули в одну из камер. Стальная дверь захлопнулась за спиной, многократный проворот ключей и лязг наружных запоров разделили жизнь на до и после. Спиртное и глупость остались в прошлом, а каким будет будущее и будет ли оно, зависело от настоящего.

Камера представляла собой большую светлую комнату, люди заполняли ее почти как шпроты консервную банку, тоже в два яруса. Свет давало не закрытое решеткой оконце под потолком, а пылавшие во всю мощь, несмотря на день, яркие лампы. Громко играло радио. Запах заставил вспомнить тренировки по работе с химическими боеприпасами. Темно-зеленые стены практически не имели свободных поверхностей, место на них, кроме торцов двухэтажных нар, похожих на сочлененные строительные леса, занимали крючки-вешалки с верхней одеждой, полочки, дверь с глазком и окошечком, отгороженный самодельной занавеской дырообразный туалет и стальная раковина умывальника.

Из-за стола под окном и с этажей стальных нар на Ивана уставились десятки глаз. В камере размером двадцать квадратных метров находилось не меньше тридцати человек. Кто-то был в одних трусах, кто-то в спортивных «трениках». Кто-то носил футболки, но большинство лишние предметы игнорировало.

Накачанное тело Ивана и, особенно, тельняшка с голубыми полосками подсказали собравшимся, надо ли связываться с новичком по мелочам. Сидельцы приняли Ивана добродушно, рассказ про случившееся и про армию, из-за которой отработанный прием сработал как бы сам собой, вызвали уважение. Местный авторитет Вано, медлительный грузин лет тридцати пяти, хотел взять Ивана (почти тезка, понимаешь!) в «семейку» блатных. Там обрадовались новому бойцу, но Иван испортил чужие планы. Он настоятельно уверял, что попал сюда случайно, на воле жил честно и дальше собирается жить так же. «Честно» в понятии уголовников – как лох. После «собеседования» Ивану указали на кровать-«шконку» посередине между окном и туалетом, там располагались «индивидуалы» и «мужики» (по уголовной масти), категории в криминальном мире неуважаемые.

– Зря ты при всех настаивал на своей «честности», – с горечью шепнул Вано Ивану, когда выдалась возможность. – Мог бы жить как король, теперь отышачишь за себя и «за дядю».

– Я не хочу жить как блатной. Я мужик и горжусь этим.

Вано скривился.

– Да-арагой, – протянул он с кавказским акцентом, – так говорить нельзя. Ты молодой, тебе еще жить и жить, а от сумы и тюрьмы, сам знаешь, не зарекаются. Ты мне нравишься, но сам все испортил, останешься в «мужиках».

Постель состояла из хлипкого матраса поверх трубчатых нар, не менее хлипкой подушки и двух кусков простыни. Простыни выдавались уже в таком виде, их делили пополам для увеличения отчетного количества. Десятки обитателей «хаты», как здесь называли камеру, работали естественными обогревателями, от их дыхания создавалась влажность, сравнимая с парилкой русской бани – постоянно тек пот, кожа чесалась, хотелось раздеться догола, отчего многие ходили именно и только в трусах.

Обитатели «хаты» делились на «семьи» по масти или интересам, и к тем, кто скучковался по интересам, остальные относились по нижней масти сложившейся «семьи». В местной табели о рангах последней мастью после «мужиков» шли «опущенные» – неприкасаемые в прямом смысле слова. Здесь такой был один, по кличке Натуля. У Натули ничего нельзя брать из рук напрямую, следовало сначала положить на шконку. Натуля питался не за общим столом, куда не имел права подходить, а у себя под шконкой, отвечал за уборку туалета и стирку трусов для блатных, а при построении, выводе из камеры и в душевой держался отдельно. Натуля всегда ходил в майке, и только в душевой Иван увидел у него на животе резаную рану в виде трех знакомых букв. Большие «П», «О», «Л». Вот бы капитану Стольскому показать, порадовать.

– Что это значит? – спросил Иван, не приближаясь к Натуле, чтобы не «зашквариться».

– Хрен ее знает. – Натуля почесал живот как раз в районе надписи. – Обиженные мной знакомые сделали, чтобы не забывал.

– Чего не забывал?

– Того, что сделал.

– А что сделал?

– Не сделал того, что обещал.

– А что обещал?

– Забыл.

Натуле не хотелось говорить на эту тему, но отказать он не имел права, масть заставляла его продолжать разговор с более «статусным» и, в первую очередь, более сильным собеседником. Соседи накидали Ивану вариантов перевода надписи: «Половой», «Полчеловека», «Пардон, Окончательно Лоханулся»… Иван слушал и понимал, что версии ничего не значили, они придумывались на ходу, для смеха. Истинного значения слова никто не знал, а говорить правду Натуля не собирался.

Через два дня случилось чудо. При задержании Иван просил родителей позвонить армейскому другу Коляусу, чтобы помог чем сможет. Обросший связями в силовых и правовых ведомствах, Коляус помог. К делу подключился нанятый через него адвокат, и на следующий день Ивана перевели на подписку о невыезде. Это позволило ждать суда на свободе, а не в следственном изоляторе.

Два месяца, пока шло следствие и готовилось к рассмотрению дело (собственно следствие прошло быстро, остальное время заняла очередь в плотном расписании судьи), Иван не пил. Как отрезало. Точнее, отрезвило. Без алкоголя жизнь получалась интереснее в целом, но скучнее по вечерам. Нормальные деревенские девки воротили нос, они помнили «подвиги» Ивана и в исправление не верили. Оставшимися он брезговал. А душа требовала любви.

Настал день суда. На судебное заседание в районный центр приехало, казалось, все Безводное от мала до велика. Раньше, говорят, достаточно было потерпевшему забрать заявление, и милиция прекращала дело – для улучшения статистики. Где те чудесные времена? Милиция переименовалась в полицию, и дела теперь возбуждались по факту преступления. Чтобы замять, замирившись с соседом, речи не шло. Опять же, статистика виновата: раскаявшийся преступник содеянное не отрицает – процент раскрываемости увеличивается. Одно хорошо: в таких случаях много не давали. Ухудшали положение два отягчающих обстоятельства – алкогольное опьянение и применение специальных навыков. Бойцы с подготовкой как у Ивана использовать ее в мирное время не имели права.

Иван починил деду Филату не только разрушенное, но и прочее, что покосилось или непонятно как держалось, помогал по дому и по хозяйству, пока гипс не сняли, и в возмещение ущерба купил телевизор во всю стену – у деда Филата было плохое зрение. Большинство односельчан выступало за молодого водителя горой, поручились почти поголовно, а на суде наперебой расхваливали и уверяли, что лично проследят, чтобы подобного не повторилось.