Ольф. Книга четвертая

– Ярослав.

– Его вообще нет в рассказе.

– Он там есть, и главный герой – он. Сама описанная ситуация мне не нравится, но описана хорошо, я в нее поверила.

– Спасибо. Есть еще какие-нибудь мысли о прочитанном?

– Знаешь понятие «ложь во спасение»?

Слишком хорошо знаю. Последнее время моя жизнь устроена по этому принципу.

– И что?

– Как думаешь, ложь во спасение – зло или благо?

Ответ висел у меня на языке, но правда некрасива, ее можно понять превратно.

– Ложь – плохо, – сказал я, – спасение – хорошо. Итог зависит от вектора.

– То есть, при всей своей безумной правильности, ты признаешь, что иногда ложь необходима?

– Иногда. Строго точечно, а не ковровыми бомбардировками. Когда действия продуманы, а последствия просчитаны. Когда по-другому нельзя.

– И ты солгал бы Любе, если бы вскрывшаяся правда угрожала будущему счастью? – Маша глядела на меня пристально, с беспокойным вниманием.

– Люба почувствует, если я солгу.

– И все же ты ей лжешь. Ты не рассказал Любе, как помогал мне, когда прищемил мне пальцы?

– Не рассказал – не значит соврал.

– Это отговорка. Ты пользуешься лазейкой в юридической формуле-клятве говорить правду, только правду и ничего кроме правды. В стороне остается вариант «говорить всю правду». Скрыть – равно соврать, поскольку означает не сказать правды, разве не так?

– Ты слишком глубоко копаешь.

– Закопанное неглубоко быстро протухает.

– Почему ты заговорила про ложь во спасение?

– В твоем рассказе описан его вариант. Измена во спасение. Ты допускаешь в своей жизни такой вариант?

Перед глазами – джакузи с обращенным ко мне тылом Любы-номер-два. Смятая кровать в ее гостевой на второй этаже. Кожаный диван в ее кабинете. Диван у нее дома после дня стажерства.

– Нет, – со всей возможной искренностью ответил я.

Давно сказано: «Самые честные глаза – у мошенников и соблазнителей». Я не считал себя ни тем, ни другим. Но если вдуматься… Кто же я тогда? Жертва соблазнения? А второй визит к Любе-номер-два – проявление Стокгольмского синдрома?

Моя ложь во спасение зашла слишком далеко и превратилась в измену во спасение, Маша права. Но как она догадалась?

А догадалась ли? А если она намекает, что у нас с ней тоже возможно что-то «во спасение»?!

– Если по невероятному стечению обстоятельств я когда-нибудь изменю Любе, – сказал я, – это будет измена во спасение наших отношений.

Маша о чем-то задумалась, затем проговорила:

– Я читала, как в средние века случилась одна история. Замужняя дама с незапятнанной репутацией узнала, что некий подросток, у которого вскоре должен был сломаться голос, добровольно идет на кастрацию ради сохранения тонкого голоса и карьеры певца. Она успела перехватить его до того, как произошло непоправимое, отвела в спальню и показала пареньку, что он в этом случае потеряет. Утром подросток отказался от кастрации. О причине узнали в обществе, был скандал. Об этой женщине говорили многое и разное, но в конце концов ее простили.

Маша посмотрела на часы, вздохнула, отдала мне телефон и вышла из кухни. В последний момент она обернулась.

– Ты точно на меня не сердишься?

– За что?

Маша улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй:

– Идеальный ответ.

Глава 2

Утром в глаза бросились яркие открытки в прихожей. Ночью Маша вернулась с работы и, раздеваясь, забыла их на полочке. Оглянувшись на вторую спальню, я быстро осмотрел открытки. Их было две, обе пришли по обычной почте – наверное, Маша вытащила их из почтового ящика. На обеих в разных вариантах изображались цветы и красное сердечко, получателем числилась Маша, а подписи состояли из букв. Одно сердечко прислал «З», второе – более известный мне «Ю». Видимо, позаботился заранее. Что ж, в равнодушии к Маше его не упрекнешь. Старается.

Правильно, на днях ему официально возвращаться, нужно напомнить о себе приятным образом. А по поводу «З»… Не сдается парнишка. Я мысленно пожелал ему удачи. Зря Маша говорила, что у Захара нет стержня. Я себя даже поставить на его место не мог: Захар мыслил и поступал одновременно предсказуемо и нелогично. И этим он восхищал.

Маша вышла из спальни через час, сонная, непричесанная, в обычной домашней одежде. Я обедал на кухне. Из окна слепило зимнее солнце, батареи под окном полыхали жаром, по помещению плыл запах растворимого кофе. Маша улыбнулась:

– С праздником.

– Каким?

– Сегодня день Святого Валентина.

Я бы отмечал день Петра и Февроньи, по духу он мне ближе.

Маша проинформировала:

– Сегодня будешь моим Валентином.

Упс. Честно говоря, я не в курсе, что это значило. Мы с Любой этот, с позволения сказать, праздник игнорировали, у нас «День Святого Валентина» был перманентно, без перерывов. Вчера в голову что только не лезло, я представлял, как у нас с Машей может быть что-то более, чем родственное, но сегодня, на свежую голову…

Для снятия гормонального напряжения у меня теперь есть Люба-номер-два. Люба-номер-один о ней никогда не узнает. А если у меня что-то произойдет с Машей, с которой до скончания века жить в одном кругу родственников…

– Наверное, откажусь сразу, чтобы не было недоразумений.

– Из-за Любы?

Я кивнул.

– У всех есть какая-то Люба, и что? – в голосе Маши проявилась неожиданная пылкость. – День Святого Валентина – день одиноких и неприкаянных, он ни к чему не обязывает, это повод скрасить единственный официально неприемлющий одиночества день в году фикцией дружеского участия. Люди делают вид, что у них все хорошо и что они любят друг друга. Влюбленные пары дарят своим половинкам подарки, невлюбленные проводят вместе вечер или ночь, чтобы развеять тоску.