Ольф. Книга четвертая

Может быть, Люба-номер-два права, и я маньяк? Собственной девушкой посаженый на голодный паек, я до желудочных колик хотел есть – все, что дадут и до чего дотянутся руки. Есть, жрать, запихивать в себя огромными кусками, глотать без пережевывания и требовать еще. От возможного употребления Маши давно удерживала не совесть, а опасность разоблачения. Не будь у нас необходимости всю жизнь пересекаться, я давно рассказал бы о тайне нашего неродства, и жизнелюбие Маши могло выплеснуться на меня – самого близкого в территориальном плане человека. Соседняя комната и соседняя кровать – что может быть ближе?

И все же я этого не сделаю. Никогда. Даю слово.

Но собственным здоровьем или будущим счастьем с Любой не поклянусь. Не потому, что не верю себе, а потому что никому не верю. Человек слаб. А я не слаб, я предусмотрителен и ответственно отношусь к данному собой слову.

Когда я вернулся, расторопный официант уже сгрузил с подноса заказанные яства, налил в пустой бокал из протертой бутыли и, кивнув на прощание и задернув за собой занавеску, удалился.

Маша подняла глаза от экрана.

– Ты удивляешь меня все больше и больше.

– Дочитала?

– Нет, но ты меня поражаешь, не ожидала настолько погрузиться в чужую жизнь. И у меня вопрос к названию: разве у литераторов не принято бороться со словом «свой»? Ты нарушаешь канон и заранее выглядишь неумехой, слово «свой» явно лишнее, без него смысл сохраняется, а читается лучше. Например «Я кивнул своей головой» – то же самое.

– В твоем примере не только «свой» лишнее, для передачи смысла достаточно местоимения и глагола, поскольку кивать чем-то, кроме головы, невозможно. А название рассказа перекликается с выражением «сын своего отца». Дочитай, тогда поговорим.

– Хорошо. – Маша подняла свой бокал. – За тебя, Алик, и за твой успех на любом поприще, за что бы ты ни взялся!

Я поднял высокий стакан с коктейлем, чокнулся за приятный тост… и не удержался:

– Ты обещала не пить.

Маша протянула мне через стол свой бокал:

– Попробуй.

– Я не пью алкоголь.

– Поэтому и говорю – попробуй. Я заказала безалкогольное вино!

Я сделал глоток из бокала Маши, придерживая ее руку своей. Терпкий сладенький вкус. Спиртом не пахнет.

– Тогда такой же тост за тебя! – провозгласил я ответно.

– И чтобы у меня все получилось!

– Именно!

Маша отпила, отставила стакан и поерзала, будто ее что-то напрягало.

– Алик.

Интонация говорила о серьезности момента. Я встревожился. Когда все хорошо, любое изменение ведет только к худшему.

– Что?

– Дай руки. Положи перед собой на стол.

Не понимая смысла, я протянул руки вперед, оставив благоухавшую тарелку между локтями, Маша так же положила свои и через стол сжала мои ладони:

– Поклянись, что не отпустишь меня в течение пяти минут, что бы ни произошло. Сможешь?

– Не вижу проблемы.

– Обещаешь?

– Конечно.

– Запомни, ты обещал. Закрой глаза.

Я закрыл. Голос Маши приказал:

– Считай до трех.

– Один. Два. Т…

Я подавился звуками и застыл, не в силах вымолвить ни слова, ни полслова. «Вжик!» – сказала под столом ширинка моих брюк. Маша сидела напротив и держала меня за руки, а под нами, между четырех ножек стола и четырех наших ног, был кто-то еще.

Мои глаза, видимо, сказали многое. Маша покачала головой:

– Тсс! Молчи!

Я нервно вобрал в себя в воздух, не в силах поверить и в ошеломлении от невозможности не верить в жарко ощущаемое происходящее.

– Расслабься, все хорошо, а будет еще лучше. – Маша погладила мои одеревеневшие ладони. – Закрой глаза и отрешись от всего, забудь все, стань как окружающее ничто, растворись в нем. Теперь открой глаза. Видишь, все по-прежнему, ничего не изменилось. И не изменится. Есть только миг, который здесь и сейчас, больше ничего, остальное – мираж, а впереди – только лучшее. Теперь опять закрой глаза, а себя открой – открой миру, открой тому, что происходит, что происходит только здесь и только для тебя и чего больше никогда не повторится. Ты этого достоин. Как никто другой. Только ты.

Магия успокаивающего шепота работала, она гипнотизировала, сознание плыло и соглашалось с каждым словом. То, чего не бывает – будет. Да. То, чего категорически не может быть. Нужно лишь победить свои страхи и тянущие ко дну комплексы. Взломать закостеневший консерватизм и согласиться на будоражащее воображение безумство, достойное лишь тех, кто летает.

Столик покрывала низко свисавшая скатерть, это не позволяло заглянуть вниз, и я весь обратился в чувства – каждым вставшим дыбом волоском, каждым нервом, каждой клеточкой. На столе стыла еда. Я сидел в чуть съехавшей вниз позе, с дурным и почти отсутствующим взглядом, то и дело сбивающимся на глупую радость ребенка.

– Надо же было как-то отблагодарить? – говорила Маша с другого конца стола, а внизу я чувствовал колыхание длинных волос, тонкие пальцы и обнимающие губы. – Поход в ресторан с родственницей на твои отношения с Любой повлиять не может, а то, что у родственницы есть богатая фантазия и понимающая подруга – не твои проблемы. Подними стакан. Выпьем за взаимопомощь. Смотри на меня. Именно это останется в твоей памяти – то, что ты видишь. Остальное – игры твоего воображения, сон, глюки подсознания.

Стакан в отпущенной Машей моей правой руке поднялся машинально, будто рукой управлял не я, а голос Маши.

Бред. Жуть. Сон. Шик. Безумие. Меня хотели исследовать – я ждал этих исследований. Хотели покорить – я покорно отдавался невидимой покорительнице. Хорошо, что Маша упомянула про подругу, а то фантазия у нее действительно богатая. Теперь я был спокоен. Почему-то знание, что под столом мной занимается особа женского пола, показалось мне оправданием.

Маша не отрывала от меня, напряженного и нелепого, своего взгляда – серьезного, благодарно-спокойного, с искоркой лукавства. Лицо игриво пряталась за хрустальным телом бокала. На взгляд постороннего, не знающего, что происходит, ничего необыкновенного не происходило, но мое лицо, как понимаю, выдавало многое. Все, о чем я думал, что ощущал и чем жил. Восторг и мука, и ликующее предвкушение, и стыд, и отстраненное, но явное согласие с колюще-режущим ощущением невозможности что-то изменить, и жадное нетерпение, и жгучее желание сумасшедшего чуда, и наслаждение этим сбывающимся желанием, и подгоняющее кровь телесное счастье, настигшее в самый, казалось бы, непредназначенный для этого момент…

Судорожный вздох передернул мое одновременно взлетающее и опадающее тело.

Словно старая полароидная фотография, я проявлялся с трудом и с огромным нежеланием. Реющий в дымке мираж становился явью, наполнялся мощью и материей, обретал конструктивную жесткость и надежность овеществленной картины мира. Я в ресторане. С Машей. На столе – остывшие блюда. Сколько продолжалось застолье – видимое и невидимое, верхнее и нижнее, материальное и нематериальное – сказать я бы не смог.

– Привет. – Маша улыбалась.

«Но я никуда не уходил…»

Она права, я уходил.