Публичная арена: у истоков сетевой поляризации

При том, что концепция, в целом, предлагала новый и свежий взгляд на процессы эволюции человечества в истории и основывалась на реальных тенденциях середины XX века, она в то же время обладала рядом недостатков: отличалась оптимистической наивностью и догматизмом, мало было сказано, по аналогии с концепцией Рикёра, и о возможном сожительстве всех трех фаз в едином географическом пространстве (что было бы особенно актуально, например, для российских реалий). Вдобавок, стремительное развитие технологий во второй половине XX века существенно углубляло, развивало и трансформировало тенденции, существующие в середине столетия.

Однако XX век в силу ряда причин (повышение уровня жизни, улучшенный доступ к знаниям и пр.) представляет собой подлинную сокровищницу интеллектуальной жизни и чрезвычайно богат разного рода неортодоксальными теориями, пересматривающими классический и ориентированный на массовую аудиторию подход к истории. В силу этой тенденции ревизия постиндустриализма была совершена довольно быстро – и новая альтернатива не заставила себя ждать. В 70-ые годы постиндустриализм постепенно вытесняется концепцией информационного общества, ставшей реакцией и идеологией информационно-коммуникационной революции, которая учла, в целом, возрастающее доминирование в экономике производства и распространения знания, появление так называемой «информационной экономики», становление информации и коммуникации главными доминирующими ресурсами (как экономическими, так и ресурсами влияния) и постепенный отход от свободной конкуренции индустриального общества к синергетической и сетевой рациональности нового общества. Важно отметить более гибкий по сравнению с постиндустриализмом характер этой теории, ее неоднородность, а порой и противоречивость. Не следует забывать и о том, что характеристики новой коммуникационной среды, которая еще не является свершившимся фактом, требует прояснения новых правил игры, артикуляции ее программного обеспечения, ее возникающие структура и механизмы еще не являются до конца изученными, да и вряд ли могут быть проартикулированы в полной мере – иначе говоря, мы имеем дело с научной концепцией, которая так же динамично меняется, как и общество, которое она пытается описать. А оно, как было показано при анализе дискурса постмодерна, уже не может быть до конца онтологически прояснено.

Первая серьезная концепция была предложена Торонтской школой теории коммуникации, которая была разработана учеными из Торонтского университета (Гарольд Иннис и Маршалл Маклюэн). Если постиндустриалисты говорили об информации и коммуникации только по той причине, что экономический базис общества сдвинулся от сельского хозяйства и машинного производства в сторону информационно-сервисного сегмента, то Иннис и Маклюэн понимали средства массовой коммуникации как основного агента влияния на развитие цивилизации от первобытного общества до XX века.

Гарольд Иннис одним из первых[25 - HAROLD ADAMS INNIS. THE BIAS OF COMMUNICATIONS & MONOPOLIES OF POWER. URL:http://www.media-studies.ca/articles/innis.htm (http://www.media-studies.ca/articles/innis.htm) (дата обращения: 18.05.2019)] указал на связь между социальным устройством цивилизации и ее основным типом медиа (работы Empire and Communications (1950), and The Bias of Communication (1951)), взаимосвязь исторического развития человечества и развития коммуникационных технологий, которые тем или иным образом формировали потоки знаний и информации, выкристаллизовываясь в общества соответствующего типа.

Сам Иннис выявил два типа медиа: основанные на времени (time-biased) и на пространстве (space-biased). Если представить мир как систему координат, где ось y – это время, а ось x – это пространство, то временные медиа устремляются вверх, а пространственные скользят по горизонтали. Расширенно понимая «средство коммуникации», к временным медиа Иннис относил долговечные и тяжелые платформы, способные пережить века (камень или глина для памятников, мрамор для соборов и пр.), а к пространственным – удобные для перемещения в пространстве и легкие (вроде бересты, бумаги или папируса). Первые позволяют цивилизации «расшириться» во времени, вырасти по оси y, а вторые – в пространстве, вырасти по оси x.

В этом заключается баланс цивилизационной модели, ведь если здание будет слишком высоким – оно обвалится, а если защитная стена будет слишком протяженной – ее обязательно пересекут враги. Без временных медиа государство размывает свои традиции, социальную идентификацию, драгоценное «Civis Romanus sum!» просто не может состояться. В то же время, сжатие государства в узких географических границах противоречит системной логике экспансии и расширения во имя процветания.

Продолжая метод Инниса, революционную концепцию исторической динамики развития цивилизации предложил Маршалл Маклюэн, в свое время испытавший большое влияние на себя идей канадского ученого. Маклюэн сосредоточился на проблемном соотношении типа и способа коммуникации. По Маклюэну, форма коммуникации не только консолидирует социальную организацию, но и является источником генерации ее смыслов, а также выступает механизмом ее культурной интерпретации и понимания. Тип коммуникации Маклюэн называет коммуникационной технологией, и она способна создавать социальные миры (Маклюэн называет их «галактиками»). Именно он обратил внимание, что теперь не так важно, что за информацию вам сообщают. Гораздо важнее, кто сообщает, когда и где: медиа и есть сообщение.

На основе этого Маклюэн создает собственную модель исторического развития, которую нельзя назвать строго последовательной (как постиндустриализм или постмодерн), где каждая эпоха основывалась на определенной коммуникационной технологии. «Маклюэн позаимствовал из мира джаза деление средств коммуникации на „горячие“ (hot) и „холодные“ (cool). К первым, информационно насыщенным, требующим осмысления и изучения, относится, например, печатное слово; ко вторым, восполняющим недостаток информации активным вовлечением потребителя в акт сопереживания, – телевидение»[26 - В. Гаков. Рыцарь медийного образа. URL:http://web.archive.org/web/20080304152615/http://www.kommersant.ru/k-money-old/story.asp?m_id=2970 (http://web.archive.org/web/20080304152615/http://www.kommersant.ru/k-money-old/story.asp?m_id=2970) (дата обращения: 28.03.2015)].

К примеру, первобытно-племенное общество основывалось на устной технологии. Возникновение письменности обогатило устную традицию, не вытеснив ее – и на этом синтезе выстроилось традиционное (доиндустриальное) общество. Более того, Маклюэн отмечает и разницу между иероглифической и фонетической письменностью, при которой последняя, в силу своего словотворческого потенциала и более высокой детализации, во многом способствовала созданию западного проекта и его научно-техническому и экономическому углублению через систематическую и рациональную философию и стремительное развитие книгоиздательства.

Другой важной вехой в исторической картине коммуникационных технологий Маклюэн считает изобретение Гутенберга и эру типографского станка, которая породила «культуру зрения» (Маклюэн называет ее «галактикой Гутенберга») индустриального общества. Такой письменной, книжной «культуре зрения» ученый отводит ключевую роль в формировании массового стандартизированного образования и ликвидации безграмотности, промышленной революции, национальных государств (стало возможным поставлять книги, написанные или переведенные на национальный язык, широкому читательскому кругу). Индустриальное общество подарило человеку возможность выборочного, вдумчивого, критического и медитативного потребления информации, реализуя, таким образом, философские установки проекта Нового Времени. Оно также подарило человечеству и атомизацию наравне с отрывом от действительного опыта жизни (опыт передавался не из уст в уста от отца к сыну, а через письменные носители знания – и от кого угодно).

Электронная эпоха, следующая за галактикой Гутенберга, с помощью новых интеллектуальных технологий вернет человеку общность («тотальное объятие»), поскольку сетевые электронные технологии позволят мгновенное передавать информацию, реагировать на нее, стирая и разрушая территориальные барьеры человечества. Такое общество Маклюэн нарекает «глобальной деревней». Однако, как и в случае с устройством письменного языка, ученый замечает более глубинные трансформации, которые подарит «глобальная деревня»: за счет максимально облегченного доступа к информации, коммуникации и знанию – при мгновенно реагирующей и отлаженной мировой коммуникационной сети —медиа становятся естественным «продолжением человека», что вызывает фундаментально иную структуру индивидуального и общественного сознания, при котором общее стандартное и массовое общество станет перетекающей и децентрализованной паутиной со свободно моделируемыми сообществами. Эта возможность создавать с нуля новые общности и становится залогом новой целостности «глобальной деревни». Будущие годы покажут, что общность, которую вернуло «тотальное объятие» онлайн-технологий, будет носить спорадический, мерцающий характер вспышек вируса, который подрывает способности цивилизации на создание устойчивого и отрефлексированного общественного договора. Культура медитативных конструктивных переговоров сменится культурой базарной толпы, шумящей по случаю.

Вклад в интересующий нас вопрос значения средств массовой коммуникации в процессах исторического и общественного развития сделал и американский ученый, философ и футуролог Элвин Тоффлер. Он, однако, работал уже над полноценной теорией информаицонного общества. Сосредоточившись на развитии технологий и их роли в преобразовании социальных процессов, Тоффлер продолжал линию Дэниэла Белла, Збигнева Бжезинского, Ричарда Пайпса, Томаса Куна – иначе говоря, всех адептов американской парадигмальной социологии.

Любопытно, что Тоффлер называет свою работу практопией – также, очевидно, в попытке ускользнуть от наивного оптимизма и идеализации происходящих процессов, которые он изучает. Тоффлер кропотливо и методично описывает мир, которому он является свидетелем, и тенденции, которые разовьются в мир, свидетелем которого он станет: социальное, экономическое, культурное – он затрагивает все измерения, даже будущность политической деятельности. И наравне с позитивными трансформациями Тоффлер подчеркивает: в этом новом мире будет место и грязной политике, медиаскандалам, болезням, несправедливости, и экологическим катастрофам.

Тоффлер не только предложил собственную трехфазную модель развития цивилизации, но и отличался от своих коллег более стратегическим, масштабным видением истории и внимательным отношением к трансформации бытовой жизни общества в мире постоянных перемен. Модель Тоффлера представляет собой последовательность сменяющих друг друга трех волн. Каждой волне соответствует этапы из теории постиндустриализма (доиндустриальная – индустриальная – постиндустриальная), однако Тоффлер наслаивает эту концепцию на революции средств массовой информации. Иными словами, фокус не столько на центре экономического производства, сколько на коммуникационной технологии – вслед Маклюэну.

Несмотря на то, что сам автор признает, что релевантный современным тенденциям тезаурус все еще не выработан, большая часть его умозаключений была оправдана временем:

«Мы подыскиваем слова, чтобы описать всю мощь и размах этих необыкновенных перемен. Некоторые говорят о смутном космическом веке, информационном веке, электронной эре или глобальной деревне. Збигнев Бжезинский сказал, что мы стоим перед технотронной эрой. Социолог Дэниэл Белл описывает приход „постиндустриального общества“. Советские футурологи говорят об НТР – „научно-технической революции“. Я же много раз писал о наступлении „супериндустриального общества“. Однако ни один из этих терминов, включая мой собственный, не является адекватным»[27 - Э. Тоффлер, Третья волна – М.: «АСТ Москва», 2009. – С. 36].

Обобщая, Тофлер предлагает следующую модель.

Первая волна аграрного общества сконцентрировала коммуникацию внутри маленьких групп людей, что привело к становлению церкви и толпы двумя основными СМИ.

Вторая волна основывалась на фабричном массовом производстве и потому, в силу экономических причин, нуждалась в экспансии информации, которая осуществлялась газетами, журналами, радио и телевидением, кино. Этот этап уничтожил коммуникационную монополию «избранных», потому что развитие технологий и установление машиннового массового производства потребовали «массивных» движений информации, с которыми просто не могли справиться старые каналы связи:

«Информация, необходимая для экономического производства в „примитивных“ обществах и обществах Первой волны, относительно проста, ее можно получить от кого-нибудь, кто находится поблизости, в виде устного сообщения или жеста. Напротив, экономика Второй волны нуждается в тесной координации работы, выполненной в разных местах. При этом должно создаваться и тщательно распределяться не только сырье, но и огромное количество информации»[28 - Э. Тоффлер. Третья волна. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Toffler/_01.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Toffler/_01.php) (дата обращения: 04.12.2014)].

Тоффлер выделяет следующие 6 принципов устройства и условий успешного реализации этой эпохи:

«У каждой цивилизации есть свой скрытый код – система правил или принципов, отражающихся во всех сферах ее деятельности, подобно некоему единому плану. С распространением индустриализма по всей планете становится зримым присущий ему уникальный внутренний план. Эта полудюжина принципов – стандартизация, специализация, синхронизация, концентрация, максимизация и централизация – приложима как к капиталистическому, так и к социалистическому крылу индустриального общества, поскольку они неизбежно выросли из одного и того же базового разрыва между производителем и потребителем, а также благодаря всевозрастающей роли рынка.

В свою очередь, эти принципы, усиливая друг друга, неумолимо привели к росту бюрократии. Они создали самые крупные, жесткие и могущественные бюрократические организации, которые когда-либо существовали на земле, оставляя человека блуждать в напоминающем Кафку мире призрачных мегаорганизаций. И если сегодня мы чувствуем, что они подавляют и порабощают нас, мы можем проследить источник наших проблем вплоть до того скрытого кода, которым запрограммирована цивилизация Второй волны»[29 - Э. Тоффлер, Третья волна – М.: «АСТ Москва», 2009. – С. 115—116].

Третья волна определяется постмассовым производством, а ее система функционирует по принципу предприятий с гибким производством: «изготавливает образную продукцию по специальным заказам и рассылает различные образы, идеи и символы группам населения, подобранным в соответствии с каким-либо общим признаком»[30 - Э. Тоффлер. Метаморфозы власти. URL: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Toffl/12.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Toffl/12.php) (дата обращения: 04.12.2014)]. Основанная на неоднородной рабочей силе и неоднородном населении, эта система нуждается в разнообразии сообщений и медиаплатформ – гетерогенность спроса рождает гетерогенность предложения.

Проблематика модели Тоффлера заключается еще и в том, что волны уничтожают более ранние культуры, иначе говоря, мирное сожительство двух волн невозможно, как и невозможен, например, возврат от второй к первой, или переход от первой сразу к третьей. Это не столько дает нам понимание о жесткости концепции Тоффлера, сколько дает новый ключ для понимания политических, геополитических – и даже цивилизационных метастолкновений.

Пограничные состояния общества, в котором борются две волны – это, пожалуй, самый онтологически важный момент в трудах Тоффлера, и это очень напоминает те контуры «new normal», которые мы видели у философов постмодерна. По Тоффлеру, мы имеем дело с двумя политическими конфликтами: на первом уровне разворачивается столкновение элит Второй волны, которые, однако, на глубинном уровне, сотрудничают во имя противостояния Третьей волне. Этим объясняется, например, почему политические партии представляют собой бесконечный дурной лабиринт кривых зеркал, с их повторяющимися программами, платформами и на деле руководствуются одними и теми же принципами, разделяют взгляды индустриальной эпохи; синхронизация, по сравнению с которой идеологическая разница теряется.

И здесь Тоффлер подходит к тезису, который нам очень пригодится позднее: история много раз показывала всю наивность попыток государств Второй волны насадить свое цивилизационное устройство в государствах Первой волны путем привнесения массового производства, образования, средств коммуникации. Аналогичным образом будут выглядеть попытки государств третьей волны насильно «постмодернизировать» все еще развивающиеся индустриально-сырьевые страны.

Помимо этого, волны ускоряются: ученый обращает внимание, что если Первой волне потребовались тысячелетия, чтобы изжить саму себя, то Второй волне – всего 300 лет. Сегодня история обнаруживает в себе еще большее ускорение, и вопрос протяженности волны Третьей, сколько она продержится против имплозии собственной токсичности, остается открытым.

Для сколько-нибудь достоверного анализа таких этапов человеческой истории Тоффлер предлагает воспользоваться термином Питера Ритнера – «проблемосплетение» – который определяет проблему как кризис, состоящий из сотен взаимодополняющих влияний десятков независимых, частично совпадающих источников и не поддающийся причинно-следственному анализу. Единственный научный метод, действительно работающий в «new normal», это анализ взаимосвязанности, тотальное объятие может быть отрефлексировано только через синкретичность, метафору.

Наступает эпоха положительного нового мышления, новых могучих собирательных метафор, способных описать действительность, основанных на понимании новых связей и изяществе синтетического мышления. Тоффлер обращает внимание, что этот тезис уже начинает находить свое подтверждение в сфере западного образования (работа писалась в поздние 60-е), где все чаще высказываются идеи о междисциплинарном мышлении. Сегодня кросс-дисциплинарный подход признан официально и широко практикуется по всему миру как на уровне обмена идеями и практиками, так и на уровне обмена кадрами. «Перекрестное оплодотворение» идеями, интеграционный процесс обмена информацией, 1+1=3 – в «new normal» именно такие черты становятся знаком качества научной деятельности.

В экономике Третья волна привнесла новые требования, которым индустриальный стандартизированный бизнес просто не может соответствовать. Корпорации вынуждены одновременно расширять производство, стремясь к прибыли, и в то же время – все больше – решать очень сложные экологические, моральные, политические, расовые, сексуальные и социальные проблемы. Волна скандалов морально-нравственного толка 2017—2020 годов – всплески феминистической активности в США, движения BLM и #metoo – показывают справедливость этого более чем полувекового тезиса.

Любопытным образом Тоффлер рассматривает и властные отношения во всех трех волнах. Если в Первой каждый человек знал, в чьей власти он находится (человек мог взглянуть на горизонт – и увидеть монастырь, ратушу, замок, и ему не нужны были для этого ни политологи, ни комментаторы), то волна индустриализма размыла эту монолитность, раскалывая общества на множество ячеек в массе: заводы, школы, профсоюзы, больницы. Возрастание специализации знания, расчленение науки на самостоятельные отрасли, а семьи – на все более мелкие ячейки, все эти явления начального этапа Второй волны представляли собой рассыпанную мозаику. Кто-то должен был собрать ее, придав совокупности новую, релевантную времени, форму.

Усложненное устройство Второй волны в итоге сводило власть к владению не средствами производства, но средствами интеграции. Действительно, здесь было легко запутаться, ведь первыми интеграторами выступали как раз деловые круги: коммерсанты, владельцы телеграфных линий. Однако при усложнении процесса производства, при увеличении объемов канцелярской работы постепенно выделился особый административный слой, управленческая элита, отвечающая за модерацию и интеграцию. Оказалось, что именно она отвечает за функционирование всей системы. Ее власть опиралась не на собственность, а на уровень управления интеграционным процессом. Естественным образом это привело к возникновению интегратора интеграторов – Большому Правительству. Подобные властные полномочия, проистекающие из централизации и интеграции, отбрасываются в Третьей волне, которая подтачивает и пробивает бреши в каждом концепте эпохи-предшественницы. По мнению Тоффлера, сегодня (вторая половина XX века для автора) мы являемся свидетелями того, как требования участия в принятии решений, осуществления гражданского контроля и в процессах демократизации приобретает все более низовой характер и возрастают в объеме. Более того, управляющие административные элиты все более зависят от той информации, которые им поставляют низы – и потому, рано или поздно, будут вынуждены уступать часть своих полномочий, и так будет создаваться новая система общественных образований впротивовес устаревшему интегрированному неповоротливому мастодонту.

Общество становится все более ячеистым, не теряя при этом взаимосвязи. Каким же образом осуществляется управление такой ячеистой сеткой?

Тоффлер предлагает понятие «ad-hocracy», адхократии, власти интеллектуалов, мобилизованных по конкретному поводу:

«… я указывал, что большие организации делались все более и более ячеистыми путем образования временных структур, таких, как „силы задачи“, межотдельские комитеты, команды проектов. Я назвал это явление „ad-hocracy“ („адхократия“), поскольку вслед за этим многочисленные большие компании стали объединять эти временные единицы в совершенно новые формальные структуры, названные „матричными организациями“. Вместо централизованного контроля матричные организации использовали то, что известно как „многокомандная система“»[31 - Э. Тоффлер, Третья волна – М.: «АСТ Москва», 2009. – С. 408].

Ускорение и насыщение информационной составляющей Третьей волны привело к тому, что «груз решений» разбухает до своих пределов, при которых политическая элита уже просто не успевает и не может адекватно реагировать на вызовы времени. В свое время индустриализм, расширивший торговлю, разделивший труд и совершивший скачок на совершенно иной по сложности уровень организации общества, привнес то же, что нам готовит Третья волна. Индустриализм, накачавший «груз решений», привел к возникновению политических партий нового типа, а расширенная потребность в принятии решений выдвинула в авангард средний класс, заложив «религию подачи голосов». Приход Второй волны, принесший расширенную торговлю, большее разделение труда и скачок на совершенно новый уровень сложности в обществе, породил в свое время тот же взрыв решений, какой сегодня порождает Третья волна. Индустриальная эпоха породила тип руководителя-менеджера, человека, занимающегося всем – от контроля над СМИ до вопросов нефтедобычи – через сложноорганизованную иерархичную цепочку департаментов, ведомств, министерств. Это требовало грамотности и абстрактности мышления. Возникающая цивилизация Третьей волны требует абсолютно нового типа руководства.

Новые вызовы, обращает внимание Тоффлер, все больше подрывают власть и могущество государств-наций, и основные властные полномочия как в глобальной экономической, так и в глобальной политической жизни переходят к межправительственным организациям (МПО):

«Через МПО государства-нации пытаются решать проблемы, по уровню превосходящие национальные, в то же время сохраняя максимальный контроль на национальном уровне. <…> Государство-нация все больше и больше теряет независимость и суверенитет. Итак, мы создаем новую многоуровневую мировую игру, участники которой – не только нации, но и корпорации, профсоюзы, политические, этнические и культурные группировки, транснациональные ассоциации и наднациональные организации. По мере того как формируется новая мировая система, государство-нация, существованию которого уже угрожает давление снизу, все больше и больше теряет власть»[32 - Э. Тоффлер, Третья волна – М.: «АСТ Москва», 2009. – С. 505].

Бешеный ритм и информационная перенасыщенность новой реальности ставят знаменательный вопрос: сможет ли человек в таких условяих сосредоточиться на себе, своем внутреннем пространстве, услышать голос настоящего себя? Сможет ли он медитировать или заниматься йогой, интеллектуально совершенствоваться или добиваться успехов в науке? Или же его индивидуальность и убеждения уйдут в небытие – на фоне сверхпроводимости информации, сверхдоступности средств коммуникации, мгновенной вливаемости в adhocколлектив, распадающийся после завершения той или иной задачи.

Тоффлер убежден, что «создавая ныне для цивилизации Третьей волны новую инфосферу, мы наделяем окружающую нас „безжизненную“ среду не жизнью, а интеллектом»[33 - Там же. – С. 274]. В мире постстандартизированных творцов самым ценным, властным и неистощимым сырьем станет информация, которую Тоффлер понимаешь широко, включая в нее воображение:

«Информация приобретет большую ценность, чем когда-либо, и новая цивилизация перестроит систему образования и научных исследований, а кроме того, реорганизует средства массовой информации. Современные средства массовой информации, как печатные, так и электронные, совершенно не способны нести на себе всю информационную нагрузку и к тому же не обеспечивают жизненно важного культурного разнообразия. Вместо культурного доминирования нескольких средств массовой информации в цивилизации Третьей волны начнут преобладать интерактивные, демассифицированные средства, обеспечивающие максимальное разнообразие и даже персональные информационные запросы. <…> Однако маловероятно, что какой-либо общественный институт – даже дом – начнет играть центральную роль в жизни общества – роль, какую в прошлом играли церковь или предприятие. Потому что это общество скорее будет построено по типу сети, а не по типу иерархии институтов»[34 - Э. Тоффлер, Третья волна – М.: «АСТ Москва», 2009. – С. 543].

На условиях максимально упрощенного доступа к общению и коммуникации, эта сеть будет пестреть «ячейками» по интересам. Все более индивидуализируясь, подчеркивая различия, человек парадоксальным образом испытает со временем и боль изоляции, самый сильный ужас человека Третьей волны. Не сможет выстроить устойчивые социальные отношения с миром: вне стандартизированной библиотеки образов, из которой люди, посредством кинофильмов, новостей, радиопередач черпали основания для своих социально приемлемых ролевых моделей, человек может просто не справиться в фантастической задачей повсеместного конструирования новых идентичностей. В этом проявляется могущественное влияние медиа: революция в средствах массовой информации ведет к революции в психике, создает новую структуру реальности, которая требует «освоения».

Пожалуй, одним из самых влиятельных и проницательных теоретиков «new normal» стал Мануэль Кастельс, который сформулировал целостную теорию, эпическое повествование, позволяющее нам рассмотреть фундаментальные последствия революции в коммуникационных технологиях, оказавшей влияние на все сферы человеческой деятельности.

Кастельс отличается более широким и раскрепощенным взглядом на интересующую нас проблему: к примеру, сам генезис информационной революции он рассматривает не только через технологический или экономический детерменизм, но также и увязывает его с освободительным духом контркультурных движений Америки 60-х годов (подробнее этот вопрос мы рассмотрим в следующем разделе). По Кастельсу, новый мир начал приобретать очертание именно на рубеже 60-ых и 70-ых годов, где исторически наслоились друг на друга три независимых процесса: революция информационных технологий; кризис капитализма и этатизма, расцвет культурных социальных движений, таких, как либертарианизм, борьба за права человека, феминизм, защита окружающей среды. Любопытным образом, как покажет первая и вторая декады XXI века, последние будут все больше и больше отвоевывать свое пространство идентичности, доминируя над другими общностями и постепенно подминая под себя информационную повестку отнюдь не инклюзивным демократическим способом.

Интересным образом Кастельс подходит и к проблеме тезауруса: так, описываемое общество он называет не информационным, но информациональным. Разница заключается в том, что под первым подразумевается количественная характеристика знания (скорость передачи, объем). По мнению Кастельса, в первом информация рассматривается как совокупность «переданных знаний»[35 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL: https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/intro2.php (https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/intro2.php) (дата обращения: 19.05.2019)] в обществе, но в таком понимании информация «имела критическую важность во всех обществах»[36 - Там же.]. В противоположность этому во втором случае информация рассматривается как атрибут «специфической формы социальной организации, в которой благодаря новым технологическим условиям, возникающим в данный исторический период, генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальными источниками производительности и власти»[37 - Там же.]. Определяющим для «информационального» общества становится «воздействие знания на само знание как главный источник производительности»[38 - Там же.].

По сути, уже здесь Кастельс начинает полемику со своими коллегами. Он подчеркивает, что теория постмодерна отбрасывает способность человека находить смысл даже в абсурде. Говоря о своих предшественниках на примере своего учителя Алена Турена и Дэниэла Белла, Кастельс следующим образом описывает свою теорию:

«Мы можем сказать, что, хотя технология per se не детерминирует историческую эволюцию и социальные изменения, технология (или ее отсутствие) воплощает способность обществ трансформировать себя и определяет направления, на которых общество (всегда через конфликтный процесс) решает применить свой технологический потенциал. В теориях постиндустриализма и информационализма, начиная с классических работ Алена Турена и Дэниэла Белла, существует прочно установившаяся традиция помещать различия между доиндустриальной эпохой, индустриализмом и информационализмом (или постиндустриализмом) на другой оси – не на той, где противопоставляются капитализм и этатизм (или коллективизм, в терминологии Белла). Хотя общества можно охарактеризовать по двум осям (так, что мы имеем индустриальный этатизм, индустриальный капитализм и т.д.), для понимания социальной динамики существенно сохранять аналитическую дистанцию и эмпирическое соотношение между способами производства (капитализм, этатизм) и способами развития (индустриализм, информационализм)»[39 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/intro2.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/intro2.php) (дата обращения: 04.12.2014)].

Различия в способах развития определяются тем, какой элемент повышает производительность цивилизации: при аграрном способе развития этим элементом было количественное увеличение природных ресурсов и вкладываемого в них труда, при индустриальном – новые источники энергии и их использование в процессах автоматического конвейерного массового производства и распределения его продуктов, в информациональном – как уже говорилось, в генерировании знаний, смыслов и символической коммуникации. Способы производства и способы развития, таким образом, организованы в парадигмах, которые структурируют и модифицируют все социальные отношения и социальные институты, власть и человеческий опыт. При этом, в силу специфики «информационального» способа развития, новое общество будет отличаться особой связью технологии и культуры, духа и материи, реального и виртуального, машинного и человеческого.

Однако информационализм – это только один из двух столпов новой эпохи, которая также определяется еще и своей глобальностью. Основные виды человеческой деятельности, сырье, любые социальные контакты – теперь все это организуется в глобальном масштабе, общепланетарной, за редкими и экзотичесими исключениями, сети. Свое уникальное звучание «new normal» получает именно в соединении «информационального» и глобального, «потому что в новых исторических условиях достижение определенного уровня производительности и существование конкуренции возможно лишь внутри глобальной взаимосвязанной сети»[40 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/02.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/02.php) (дата обращения: 04.12.2014)].