Публичная арена: у истоков сетевой поляризации

Продолжая описывать новую парадигму развития человечества Кастельс выделяет пять ее основных принципов:

1. Информация является основным сырьем. В новой реальности мы видим перед собой, в первую очередь, что «информация является ее сырьем: перед нами технологии для воздействия на информацию, а не просто информация, предназначенная для воздействия на технологию, как было в случае предшествующих технологических революций»[41 - Там же.]

2. Новые технологии всеохватны. Все процессы в новой парадигме протекают через «информационализм» глобализм или подвержены их влиянию (например, маркетинговая глокализация для повышения уровня продаж)

3. Любая система обладает сетевой логикой, основанной на совокупности отношений акторов-одиночек, протекающих через информационные технологии: «морфология сети хорошо приспособлена к растущей сложности взаимодействий и к непредсказуемым моделям развития, возникающим из творческой мощи таких взаимодействий. Эта топологическая конфигурация – сеть – может быть теперь благодаря новым информационным технологиям материально обеспечена во всех видах процессов и организаций»[42 - Там же.]

4. Информационализм основан на фундаментальной гибкости. Процессы, организации и институты рассматриваются как высыпанные на пол кусочки паззла, которые можно в любой момент пересобирать, перегруппировывая компоненты – по мотивам постмодернистской игры с реальностью. Любопытно, что Кастельс здесь подчеркивает невозможность моральной оценки: гибкость может не только освободить, но и подчинить человека, «если те, кто переписывает правила, всегда у власти»[43 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/02.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/02.php) (дата обращения: 19.05.2019)]

5. Растущая конвергенция конкретных технологий в высокоинтегрированной системе – слияние во имя взаимодополнения различных технологий не только идеально ложится в синтетическую логику постмодерна и new normal, но, как покажет, время выходит за рамки только коллаборативных технологий. Сам принцип коллабораций, ad hoc собирающихся мерцающих сообществ, природа мультимедийности, кроссдисциплинарный академический подход, все большее сближение разного рода профессий – особенно тех, что имеют отношение к медиа – все это прочно увязано на пятый принцип new normal, склонность сетевой системы к конвергенции.

Все они сделали возможным становление устройств для обработки информации и сам процесс такой обработки главным продуктом экономики нового общества. Эта экономика, благодаря технологическому совершенству, является единой системой, которая работает в режиме реального времении в планетарном масштабе. Она выступает интегрированной системой благодаря нескольким группам институтов, среди которых Кастельс, в том числе, выделяет сетевой бизнес, технологические инструменты, и глобальную конкуренцию.

В новых реалиях любое научное открытие, новаторское бизнес-решение, политический конфликт, возникновение новой философии сразу приобретает планетарный масштаб, охватывает все смысловое пространство мира, которое, в принципе, склонно к вирусным интоксикациям. Означает ли это, что мир становится гомогенным? Вернуло ли тотальное объятие информационных технологий общество на уровень конвейерной гомогенизации индустриальной эпохи?

Одним из ключевых аспектов своей работы «Информационная эпоха: экономика, общество и культура» Кастельс называет положение, что в мире есть значительные темные пятна, области, не включенные в современную информационально-глобальную схему, будь то следствия волевого дистанцирования региональных политиков или технологической отсталости или культурных традиций. Однако и тут вопрос их включения – вопрос времени. Системная логика сети заставляет ее поглощать все большие пространства, все сильнее затягивая в оболочку земной шар.

Остальная же часть мира постепенно переходит в новую формацию, которую Кастельс называет «сетевым обществом». В мире, насыщенном потоками энергии образов, власти и денег, в мире, который уже средуцировал устаревшие способы социализации, поиск идентичности становится фундаментальным социальным вопросом. В мире хаотичным и с трудом поддающихся контролю изменений человек склонен обращаться к первичным и базовым источникам идентичности: территория, нация, этнос, религия. Но они размываются и теряют смысл, сверхпроводимость новых социальных медиа не дает время выработать устойчивый паттерн выстраивания, поддерживания и развития собственной идентичности. Она приобретает мерцающий характер, пользователь сети все время ищет способ вернуть себе утраченное ощущение причастности, инклюзивности в общество, которое давно перестало быть гомогенным, подверженное раздирающим процесса стигматизации и маргинализации. Ему удается это сделать ad hoc, поучаствовав в флэшмобе или опубликовав собственные мысли по актуальной теме. Но вот флэшмоб закончился, актуальная сегодня тема завтра уже устарела – и сообщество распалось, отмерцало, а пользователь остался один на один с окружающей его виртуальностью, по сути – потоком симулякров, симуляцией. При том, что это не новая тенденция, устройство «new normal», делегитимизирующее и деконстрирующее индустриальные способы идентичности, приводит к тому, что индивидуальная идентичность «становится главным, а иногда и единственным источником смыслов»[44 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/intro2.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/intro2.php) (дата обращения: 04.12.2014)]. По Кастельсу, современное общество структурируется на основе биполярной оппозиции «Сеть – Я».

Поскольку опосредованная компьютерами коммуникации привела к появлению множества виртуальных сообществ, выстроенных вокруг первичных идентичностей, первые шаги в «new normal» проходят под преобладающим влиянием идентичности как организующего принципа. Сама идентичность при этом понимается как конструирование собственной картины мира через доступные смыслы и символы.

Но что же тогда этически и культурно связывает людей в сообщества, а сообщества – в сеть?

Кастельс уравнивает в историческом значение изобретение алфавита и акуммуляции различных способов коммуникации в интегративные информационные сети, которая происходит в «информациональном» обществе:

«…формируются супертекст и метаязык, впервые в истории объединяя в одной и той же системе письменные, устные и аудиовизуальные способы человеческой коммуникации. Различные измерения человеческого духа объединяются в новом взаимодействии между обоими полушариями мозга, машинами и социальными контекстами. При всей научно-фантастической идеологии и коммерческой рекламе, окружающих возникновение так называемого информационного суперхайвея, нам вряд ли стоит недооценивать его значение. А коммуникация определяет формирование культуры, поскольку, как пишет Постмен, «мы видим… реальность не такой, как она есть, но такой, как наши языки позволяют нам ее видеть. А наши языки – это наши средства массовой информации. Наши СМИ – это наши метафоры. Наши «метафоры создают содержание нашей культуры»»[45 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культураURL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/05.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/05.php) (дата обращения: 04.12.2014)].

Из этого синтеза вытекает следующее понимание взаимосвязи сосуществования человека и медиа:

«Таким образом, являясь символической тканью нашей жизни, СМИ воздействуют на сознание и поведение так же, как реальный опыт воздействует на сны, поставляя сырой материал, над которым работает наш мозг. Похоже, что мир визуальных грез (информация/развлечения, предоставляемые телевидением) возвращает нашему сознанию власть выбирать, рекомбинировать изображения и звуки, которые мы создали через нашу коллективную практику или индивидуальные предпочтения. Это система обратной связи между кривыми зеркалами: СМИ есть выражение нашей культуры, а наша культура работает главным образом через материалы, поставляемые СМИ. В этом фундаментальном смысле система средств массовой информации воплотила большинство черт, о которых писал Маклюэн в начале 1960-х годов, – она стала „галактикой Маклюэна“. Однако тот факт, что аудитория – не пассивный объект, но интерактивный субъект, открыл пути к дифференциации аудитории и с того момента как технология, корпорации и институты позволили такие шаги, – к последующей трансформации СМИ в сторону сегментации, „работы на заказ“, индивидуализации»[46 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/05.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/05.php) (дата обращения: 04.12.2014)].

Для углубления своего анализа социальной сферы «new normal» Кастельс вводит свой, пожалуй, самый интересный концепт – концепт виртуальной реальности. Ссылаясь на Барта и Бодрийяра, которые учили тому, что все формы коммуникации проистекают из производства и потребления знаков, ученый постулирует равенство реального и виртуального отображения символов. И если виртуальная реальность существовала, таким образом, на всех этапах человеческого существования (когда человек действовал и проявлял себя через сферу символического), то «информациональное» общество производит революцию в том, что постулирует реальную виртуальность, где реальность – фактически существующее, а виртуальность – практически существующее:

«Что же представляет собой тогда коммуникационная система, которая в противоположность историческому опыту прошлого создает реальную виртуальность? Это – система, в которой сама реальность (т.е. материальное/символическое существование людей) полностью схвачена, полностью погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, мир, в котором внешние отображения находятся не просто на экране, через который передается опыт, но сами становятся опытом. Все сообщения всех видов заключены в средстве, ибо средство стало настолько всеобъемлющим, настолько разнообразным, настолько послушным, что абсорбирует в одном и том же мультимедиатексте целостность человеческого опыта, как в той уникальной точке вселенной, что Хорхе Луис Борхес назвал „Алеф“»[47 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/09.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/09.php) (дата обращения: 04.12.2014)].

Другим ключевым и революционным изменением «информационализма» ученый считает изменения, затронувшие понятия пространства и времени: «материальный фундамент новой культуры есть пространство потоков и вневременное время. <…> Это культура реальной виртуальности, где выдуманный мир есть выдумка в процессе своего создания»[48 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/05.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/05.php) (дата обращения: 04.12.2014)]. Кастельс поясняет, что социальная практика дробления времени коренится в том пространстве, в котором такая практика осуществляется. Это пространство на протяжении долгого времени отождествлялось с дистанцией. Информационные технологии сделали это понимание устаревшим. Как исторические исследования после Куна уже не могли разворачиваться хронологически, не рискуя оказаться морально устаревшими в сравнении с парадигмальным подходом, так и общество «new normal» теперь выстраивается на пересечении потоков – капитала, информации, коммуникации, мерцающих сообществ, технологий, звуков или символов – и вокруг них. Мы имеем дело уже не с фугой Баха, а с джазовым оркестром, ансамблем единовременных элементов. Историческая предрасположенность западной цивилизации, выработанная на заре модерна и доведенная до предела в начале XX века, утвердила темпоральную стрелу прогрессивного времени, которая дробится на куски в «информациональном» обществе; тотальное объятие новых медиа парадоксальным подкладочным образом возвращает нас в «сезонность» аграрного время восприятия, к временным циклам античности—пользование человеком сетью проходит под знаком «сессионности», социальные временные практики разлагаются под напором информации. Мы не просто становимся свидетелями ревизии времени в увязке с возникновением альтернативных по значению социальных практик или временной обратимости, мы имеем дело с более масштабной трансформацией. Кастельс убежден, что мы становимся свидетелями того, как смешение времен в пространстве потоков коммуникации служит созданию вечной вселенной, «не саморасширяющейся, но самоподдерживаемой, не циклической, но случайной, не рекурсивной, но инкурсивной (incursive): вневременное время, использующее технологию для того, чтобы избавиться от контекстов своего существования и избирательно присваивать любую ценность, которую мог бы предложить каждый контекст вечно-настоящему»,[49 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/07.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/07.php) (дата обращения: 04.12.2014)] вселенной, которая существует в одновременном и вневременном, виртуальном, режиме.

Такая доминирующая темпоральность «new normal» возникает в тот момент, когда «характеристики данного контекста, а именно „информациональная“ парадигма и сетевое общество, порождают систематическую пертурбацию в порядке следования явлений, происходящих в этом контексте. Эта пертурбация может принимать форму сжатия временных промежутков между событиями, нацеленного на мгновенность, или же случайных разрывов в последовательности событий. Устранение очередности создает недифференцированное время, которое равнозначно вечности. <…> Вневременное время принадлежит пространству потоков, тогда как временная дисциплина, биологическое время и социально детерминированный порядок следования характеризуют местности всего мира, материально структурируя и деструктурируя наши сегментированные общества. Пространство придает форму времени в нашем обществе, обращая вспять историческую тенденцию: потоки порождают вневременное время, места ограничены временем. Идея прогресса, являющаяся базисом нашей культуры и общества в течение двух последних столетий, основана на движении истории, фактически на предопределенной последовательности истории, идущей под руководством разума и под воздействием производительных сил, избегающих сдержек пространственно ограниченных обществ и культур. Власть над временем, контроль над ритмичностью колонизировали территории и преобразовали пространство в процессе широкомасштабной индустриализации и урбанизации, произведенных двумя процессами-близнецами: формированием капитализма и этатизма. Становление структурировало существование, время приспособило пространство»[50 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/07.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/07.php) (дата обращения: 04.12.2014)].

Речь идет не о планетарной доминанте (поскольку, как уже говорилось, большая часть человечества живет в пространстве конкретных мест), но доминантной форме социального времени в сетевом обществе, где «социальное господство осуществляется посредством избирательного включения или исключения функций и людей из различных временных и пространственных рамок»[51 - Там же. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/07.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/07.php) (дата обращения: 04.12.2014)]. Данный аспект теории Кастельса нам важен, поскольку, как показывал Бурдье, календарь – как и любой другой социальный ориентир, в соответствии с которым мы организуем свою частную жизнь – выступает отличным примером скрытого принципа социального порядка, имя которому – государство.

Таким образом, эпоха «new normal» затронула и сферу политики. Новые медиа и интеллектульные технологии внеморальны, их мощности и контексты, которые они создают, могут быть использованы, по мнению ученого, как во имя пропаганды, так и во имя укрепления демократического порядка. Время покажет, что сам характер таких контекстов противоречит такому порядку: системная логика «new normal» адхократична и скандальна, пользователь, подвешенный в мерцающем напряжении, флуктуируют в ответ на потоки коммуникации. Эти флуктуации носят токсичный характер. И хотя волны виртуальные насилия быстро спадают, смываемые клиповым мышлением эпохи, накопительный осадок агрессии остается.

Интеграция всех культурных выражений в общую сетевую коммуникационную систему электронного производства, распределения и обмена сигналами размывает символическую власть традиционных авторов сообщений (старейшина, национальное государство, церковь, старшие члены семей), которые, чаще всего, бинарно выключены из системы и находятся во внешнем к ней положении. Соответственно внешни и их сообщения, будь то религия или политическая идеология:

«Они не то чтобы исчезают, но слабеют, если не кодируют себя вновь в новой системе, где их власть умножается электронной материализацией духовно передаваемых привычек: электронные проповеди и интерактивные фундаменталистские сети есть более эффективная, более „въедливая“ форма индоктринации в наших обществах, чем воздействие отдаленного харизматического авторитета при личных контактах»[52 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/05.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/05.php) (дата обращения: 04.12.2014)]. Власть в сетевом обществе раскрывается через ин- и экс-клюзивность.

Схватка за нее в «new normal» сдвигается к культурным сражениям, проводимым через медиа, и, следовательно, распределение властных ролей, проходящее в сетях информационного обмена и манипуляции символами, подвержено известной ротации. В основе новой социальной иерархии информационной эпохи находится право сильного: кто создаст большую волну, тот и будет хозяином положения.

На фоне возрастающей дефрагментации и гетерогенности сетевого общества, где элиты представляют собой символически замкнутые общины, а опыт подавляющей части человечества ограничен сегрегированными локальностями, все больше будет ощущаться запрос на идентичность новых проектов, основанных на ценностях виртуальных общин, члены которых пройдут социализацию new normal. Сегодня это проявляется в скандальных идентичностях сопротивления (антиглобалистское, феминистское, антипопулистское движения). Чтобы ускользнуть от токсичности деградирующей в момент разворачивания сетевой толпы, по Кастельсу, нужна новая культурная политика, медиумы которой еще не появились:

«Это будет культурная политика, начинающаяся с той предпосылки, что информационная политика проводится главным образом в пространстве средств коммуникаций и воюет символами, но при этом связана с ценностями и проблемами, возникающими из жизненного опыта людей в информационную эпоху. Информационно-технологическая революция выявит свой преобразовательный потенциал. XXI столетие будет отмечено завершением глобальных информационных супермагистралей, мобильной телекоммуникацией и вычислительной мощью, децентрализующими власть информации, осуществляя надежды, возлагавшиеся на мультимедиа, увеличивая удовольствие от интерактивных коммуникаций. К тому же это будет век полного расцвета генетической революции. Впервые человек проникнет в секреты жизни и будет способен производить значительные манипуляции с живой материей. <…> Для предотвращения негативных последствий биологической революции нам нужны не только ответственные правительства, но и ответственное образованное общество. Путь, которым мы пойдем, зависит от социальных институтов, от человеческих ценностей, от сознательности новых социальных акторов и их решимости формировать и контролировать свою собственную судьбу»[53 - М. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/09.php (http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/kastel/09.php) (дата обращения: 04.12.2014)].

1.3 Исторический контур

– Я действительно летал, дон Хуан?

– Так ты мне сказал сам. Или было не так?

– Я знаю, дон Хуан. Я имею в виду: мое тело летало? Взлетел ли я, как птица?[54 - Карлос Кастанеда, книги 1—3 (пер. В.П.Максимов, ред. В.О.Пелевин). URL: http://www.rulit.me/books/karlos-kastaneda-knigi-1-3-per-v-p-maksimov-red-v-o-pelevin-read-350237-27.html (http://www.rulit.me/books/karlos-kastaneda-knigi-1-3-per-v-p-maksimov-red-v-o-pelevin-read-350237-27.html) (дата обращения: 04.12.2014)]

    «Учение дон Хуана – путь знания индейцев яки»
    Карлос Кастанеда

В предыдущих разделах мы могли увидеть, как разворачивалась эпоха «new normal» через призму интеллектуальных рефлексий современников. Это дало нам возможность посмотреть на проблему под разными углами, сквозь разные призмы. В равной степени оценить, как положительные стороны технологического коммуникационного прогресса, так и опасности. Для полноты контекста подойдем к вопросу со стороны исторической хронологии, фокусируясь на ключевых событиях, которые привели к выстраиванию современной глобальной IT-экономики.

Возросшая технологичность новой эпохи действительно средуцировала многие риски индустриальной эпохи, однако та же самая технологичность сделала возможными такие явления как глобальный терроризм всех мастей, информационные войны, киберпреступления и многие другие – например, возможность крупномасштабного или даже глобального военного конфликта – целесообразнее теперь эксплуатировать так называемую гибридную войну с привлечением вредоносного программного обеспечения и сопутствующей медийной грунтовкой общественного мнения.

Очевидно, что однозначно положительная трактовка, откинутая еще тоффлеровской «практопией», неизменно заведет исследователя нового информационного миропорядка в тупик. Крайне сложные и неоднозначные годы 2008—2020 ставят вопрос ребром: начатый с грузинского конфликта, промежуток включил в себя арабскую весну, «болотные» протесты, сирийский конфликт, украинский конфликт, раскол американского общества, движение #MeeToo. Общество флуктуирует в попытке найти опору достаточно солидную, чтобы на ней могла обустроится новая цивилизация. Для того чтобы лучше понять двойственную природу «new normal», мы углубимся в историю создания персональных компьютеров, Интернета, World Wide Web и в историю отношения государства к этим разработкам. Поскольку это поле битвы располагалось, в основном, в США, речь будет идти, по большей части, об американском государстве.

Уже Мануэль Кастельс чувствовал, что вопрос генезиса «new normal» не так очевиден, как кажется, связывая три независимых процесса, которые мы рассмотрели выше.

Более глубокий анализ этого генезиса в исторической перспективе предпринял Фред Тернер в своей книге «From counterculture to cyberculture: Stewart Brand, the Whole Earth network, and the rise of digital utopianism». В ней Тернер показывает, что киберкультура, компьютерная индустрия в том виде, в каком мы ее знаем, на самом деле является результатом слияния двух косвенно связанных между собой течений: культурой научных исследований, заложенной Америкой во время Холодной войны, и контркультурными движениями США, достигшими своего расцвета в 60-ые и 70-ые годы XX века. Это слияние отразилось не только в принципах и дискурсе киберкультуры, виртуального пространства, но и в возможности ее реализации, иными словами, все технологические разработки, которые привели к тому, что компьютер стал персональным, а Интернет – общедоступным, осуществлялись людьми, которые и сами являются продуктом такого слияния.

Центральное место в координации двух течений и создании нового типа культуры Тернер отводит Стюарту Бренду, автору «Каталога всей Земли», который Стив Джобс назвал «библией поколения», создателю, пожалуй, первой – в современном понимании этого слова – социальной сети WELL и человеку, чьи тактики по выстраиванию деловых и социальных сетей, в конечном счете, и определили современное понимание киберпространства и его озеркаливание на современные социальные практики.

По мнению автора, исток сетевого устройства современной жизни следует искать не в революции в компьютерных технологиях, не в появлении открытого доступа к Интернету или широком распространении персональных компьютеров, но в слиянии кибернетического дискурса и коллаборативного стиля работы военных лабораторий времен Холодной войны с коммуналистическими мировоззрениями американской контркультуры. Сама идея о том, что материальный мир можно воспринять как информационную систему, которую можно смоделировать на компьютере, появилась не с возникновением Интернета, но в спонсируемых государством исследовательских лабораториях, в первую очередь, в Радиационной лаборатории Массачусетского технологического института. Эта лаборатория представляла собой военно-индустриально-академический комплекс, против которого маршировали участники Движения за Свободу Слова в 1964 году, но, парадоксальным образом, видение миропорядка сотрудников этого комплекса легло в основу того комплекса идей, которые отстаивала компьютерная индустрия в 90-ые годы: персональная целостность, индивидуализм и сетевая социабельность.

Радиационная лаборатория наиболее известна своими разработками по выслеживанию и преследованию вражеских бомбардировщиков. Спустя полгода после основания в 1940 году, лаборатория состояла из двух сотен ученых, а к моменту окончания Второй мировой войны в лаборатории работало уже около 4000 исследователей. Несмотря на то, что по своему созданию, целям и источникам финансирования лаборатория была бюрократическим институтом, она, в то же время, представляла собой место, в котором поощрялись гибкие и коллаборативные стили работы, творческий подход и независимость суждений на фоне отчетливо неиерархического менеджмента. Она представляла собой набор связанных между собой исследовательских проектов, собранных в Массачусетском технологическом институте. Этот набор включал в себя, помимо разработок нового типа радара, проекты, связанные с навигацией и многие другие. Практики, принятые в лаборатории, привели к тому, что проведение кросс-дисциплинарных исследований со временем стало нормой. Как на фоне проектной структуры, так и на фоне человеческого состава, Радиационная лаборатория была институтом, работающим по сетевому принципу, что позволило, например, историку науки Питеру Галисону назвать ее «торговой зоной»[55 - П. Галисон. ЗОНА ОБМЕНА: КООРДИНАЦИЯ УБЕЖДЕНИЙ И ДЕЙСТВИЙ. URL:http://web.mit.edu/slava/homepage/articles/Galison-Trading-Zone.pdf (http://web.mit.edu/slava/homepage/articles/Galison-Trading-Zone.pdf) (дата обращения: 19.05.2019)]: сотрудники лаборатории выработали собственный тезаурус, позволяющий обмениваться идеями и решениями во имя совершенствования военных технологий. По мнению Галисона, речь, таким образом следует вести не о какой-то монолитной культуре военных исследований, но скорее о целом наборе профессиональных субкультур, связанных общей идеей и тем набором лингвистических инструментов, которые участники этих исследований изобрели для достижения такой идеи.

Наиболее ярких примером кросс-дисциплинарного и сетевого мышления Тернер считает отца кибернетики Норберта Винера. Вовлеченный в военные исследования еще до вступления США во Вторую мировую войну, в Радиационной лаборатории Винер занимался вопросами отслеживания вражеских самолетов. Будучи математиком, Винер разрабатывал статистические методы определения курса движения самолетов в будущем, основываясь на их движении и местонахождении в настоящем. В самом сердце этого подхода была заложена идея о том, что будущий курс самолета зависит и от технического фактора, и от человеческого. Таким образом, комбинация органики и механики представляла собой научную проблему. Как писал в последствие сам Винер, «у нас не было ни малейшей возможности устранить психологические факторы в поведении противника, а чтобы иметь возможность дать наиболее полное математическое описание общей задачи управления зенитным огнем, необходимо рассматривать все факторы этой задачи с единой точки зрения – либо с точки зрения человека, либо с точки зрения машины»[56 - Н. Винер. Я – математик. URL:http://grachev62.narod.ru/wiener/i_am_a_mathematician.html (http://grachev62.narod.ru/wiener/i_am_a_mathematician.html) (датаобращения: 07.01.2015)].

Со своим напарником Джулианом Биглоу Винер приступили к систематизации своего видения самонаводящихся систем, используя наработки из других дисциплин. Первой примкнувшей к исследованиям Винера и Баглоу дисциплиной стала биология в лице Артуро Розенблюта. Совместные исследования трех ученых отразились в книге «Поведение, целенаправленность и телеология», в которой они пришли к выводу, что поведение и целенаправленность в биологических системах задаются той же динамикой обратной связи, которую обнаружили в биомеханических системах Винер и Биглоу во время своей работы в Радиационной лаборатории. В течение нескольких лет Винер изучал возможность дублирования мозга человека с помощью электрических цепей. Новый подход к биомеханическим системам отразился в его книге «Кибернетика или управление и связь в животном и машине», в которой кибернетика определялась как дисциплина, сосредоточенная на изучении сообщений в качестве средств управления техникой и обществом, где техника, как минимум по аналогии, включала в себя и биологические организмы. По мнению Винера, весь мир был похож на его устройства по предсказанию траекторий полета самолетов, представляя собой набор систем, связанных и даже в какой-то степени состоящих из сообщений. Сами сообщения являются формами структуры и организации, окруженными шумом, но сохраняющие взаимосвязанность. То же самое происходит и с организмами, и с техникой: принимая сигналы и осуществляя обратную связь через структурные механизмы, и те, и другие находятся в состоянии гомеостаза. Таким образом, поскольку возможность передавать и получать информацию вовсе не является привилегией людей, Вейнер пришел к выводу, что нет непреодолимой границы между естественным человеческим разумом и искусственным разумом машины. Получалось, что биологические, механические и информационные системы являются как бы аналогами друг друга. Контролируя себя через свой процесс получения и передачи информации, каждый такой аналог представляет собой модели организованной информации. Такие системы могут служить моделями для социальных институтов и человечества в целом.