Странные истории

– Браво!.. Сергей Сергеич!

– Я ещё не окончил.

– Не перебиваю… не перебиваю…

– Я бы хотел выпить и за них. Ведь не зря же мы пришли сюда, правда?

– Сергей Сергеич! А говорят, на Пасху на кладбище не ходят,– проговорила Марина,– грех это.

– Вопрос понят и принят. Мы, Мариночка, старое поколение. Нас приучили власти справлять праздник тайком, то есть здесь. На кладбище ходить не запрещали, а насчёт церквей вопрос. Так, что люди шли сюда не плакать, а разделить свою радость с родными, друзьями и умершими; ведь у Бога все живы. Вот мы сейчас разве плачем? – нет, а ведь мы на кладбище. Грустить бы надо, ан- нет. Мы улыбаемся, и, Слава Богу.

– Посещение кладбища на Пасху, стало некоей традицией,– поддержал Константин Константинович,– поначалу даже вынужденной. Может поначалу, во время гонений, и была какая-то скорбь, я не знаю, наверное была, а потом это переросло в радость Светлого Воскресения. Да и потом мы же православные, нам ли убиваться об умерших! Это, по большому счёту, не по-христиански даже и в обыденные дни. Мы скорбим, да, скорбим, но наша скорбь светла…

– Не знаю,– тихо проговорила Марина,– вроде всё хорошо и всё прекрасно, а чего-то не так. Вот Полина Ивановна пошла в церковь, почему? Значит её радость другая, нежели у нас?

– Мариночка, не забивай головку,– буквально пропел Сергей Сергеич,– тебе ещё замуж выходить. Ох, уж эта молодёжь.

– Нет, правда,– сказала Марина,– вот, когда я расписывала яйца, у меня были иные чувства и восприятия, сердце прыгало. А сейчас просто радостно и всё.

– У Мариночки сильно развито художественное воображение.– Ответил Константин Константинович,– у всех художников так. Повышенная, так сказать, эмоциональность.

– Мама, разрезай кулич, страх как кулича хочется.

– А я хочу отведать Городецких бутончиков, – проговорила весело Елена Ивановна, любуясь цветами на яйце.

– Господа, друзья, товарищи! Ещё по одной, а то покойнички обидятся.

– Ты, Константин Константинович, попридержи коней, – встряла Татьяна Ивановна.

– Да, побойся Бога, Танюш, всё чисто символически. Мы скоро все здесь будем…

– А я не хочу умирать,– проговорила Марина, обнимая ствол берёзы и прижимаясь к нему щекой,– пусть люди живут долго-долго и я с ними. Ведь так хорошо вокруг, зачем эти могилки?.. Вы как хотите, а я не могу понять, каким образом воскреснут наши тела? Вот у меня болит коленка, она что, так и потом будет болеть? После воскресения.

– Как раз это очень просто, – спокойно и размеренно ответил Константин Константинович,– человек не воскреснет в том теле, какое имеет сейчас. Это дебелое тело он получил в результате грехопадения. Человек воскреснет в том теле, в котором был создан – ангелоподобном, а это тело превратится в землю, вот и всё, а ты говоришь, коленка у тебя болит.

– Прекрасно говоришь! Очень хорошо говоришь! – поднялся Сергей Сергеич. – Люблю! Это так витиевато, со знанием дела. Вот так, раз, бац – и никаких сомнений в воскресении. Всё просто. Это гениально…

За бугорком послышались мелодичные распевы. Мужской голос пытался взять нужную ноту, но срывался и начинал снова.

– Петь на кладбище!? Сделала круглые глаза Татьяна Ивановна.

– Сегодня не только можно, но и нужно петь везде, особенно на кладбище,– сказал Сергей Сергеич, но договорить не успел, – из-за ближайших оградок, появилась взлохмаченная голова рыжего мужичонки, который держал в одной руке половину бутылки пива и пытался, что-то сказать кому-то, но у него это не совсем получалось, потому как был изрядно выпивши. Через пару минут он достиг нашей лужайки, остановился, посмотрел на сидящих затуманенным взором и сказав «Христос воскресе», тут же бухнулся рядом на траву.:

– Я Славик. Я не нарошно, я не хотел. – Проговорил он заплетающимся языком. – Меня почему-то ноги не совсем слушаются. А вообще мне хочется сказать, что и вы и я, и все кто здесь есть, люди, хорошие люди. Хорошие, и всё. Мы просто хорошие, но не верующие. Это может быть немножко неприятно, хочется считать себя верующим, хочется быть на высоте… Я слышал о чём вы говорили, я лежал вот за этими кустами, но это нас не оправдывает, ни вас ни меня. Вы вот очень хорошо говорили, про Пасху, и про всё это самое. А я вам скажу мы не Христиане, мы не христиане, а крестоносцы. Крестоносцы все здесь, а христиане в церкви, верующие на Пасху сюда не пойдут. Я извиняюсь премного. Я слабый человек. Я грешнее вас всех, потому, что я понимаю, но я самый несчастный здесь из всех, что я знаю и я пьяный, и я здесь… Но, Господь, может быть, просветит и наши души, и я не буду сидеть на могилке и пить горькую. Господи, прости меня! – и он залился пьяными слезами,– окаянный я! Господи! Не хочу я на себя такого смотреть. И вы не смотрите, зачем вы смотрите на слабость человеческую. Мне, может быть, дано больше чем вам всем… А, я!?… Ух!.. Ненавижу я себя. Сколько раз давал я себе зарок, на Пасху ни-ни. И опять я здесь, грешный и несчастный,– он сидел и тихо плакал.

Марина подошла и стала платочком вытирать Славику лицо.

– Не тужите, Господь всё уладит,– говорила она нежно,– я понимаю вас. Вы слабый человек, но в отношении к самому себе вы честный человек.

– Золотые слова,– проговорил Славик,– дай я тебя поцелую,– и он чмокнул Марину в щёчку, и заговорил снова.– Не жалейте меня, потому, что я не достоин жалости… Мне надоело сидеть и я пошёл посмотреть, а все ли радостны и все ли довольны!? Вот вы довольны и радостны? Может быть, у вас чего-то нет? Я принесу. Чего вам принести? Могу курицу, жена вчера тушила… могу кулич…

– Ты себя жене принеси,– улыбаясь, сказала Татьяна Ивановна.

– Нет, себя я принести никуда не могу,– помотал мужик головой,– кстати я – Славик. Славик и всё, без отчества. Хотя отчество есть. В общем, должно быть, я сейчас вам скажу, если конечно вспомню… Ладно, Славик… – это проще. И если у вас всё есть, то я не буду вам мешать и пойду проведаю других. У них, может быть, не всё есть…

Он попытался встать, но это у него плохо получалось и он снова падал. В этот момент из- за кустов окации появились две молодые крепкие женщины.

– Вот она – радость наша,– проговорила одна из них и легко подняла Славика с земли.

– Да не швыряйте вы меня, что я вам сделал?– проговорил Славик. Я просто хотел людям помочь.

– Вы, извините его, если что не так,– сказала вторая женщина и, подхватив Славика с другой стороны, они втроём стали спускаться с бугорка.

– Я хотел помочь людям понять себя и меня тоже. – Говорил Славик удаляясь. – Я хотел… – Дальше чего он говорил было уже не разобрать.

Народ гуляет, – сказал весело Константин Константинович, и наполнил рюмки доверху. А, вобщем, по большому счёту, он прав, хотя и пьян.

– Не надо обращать на пьяного внимание,– сказала Татьяна Ивановна.

Кладбище шумело. Кое- где поднимался синеватый дымок от костров, на которых что-то подогревалось, или жарились шашлыки. Дымок устремлялся в лазурное небо и тут же смешивался с другими дымками, плывя по воздуху и перенося от могилки к могилке, от одной кучки сидящих к другой, пряные ароматы. Чудно устроен мир. Чудно устроены люди. Промыслительная благодать разливается в поднебесье. «Хри-сто-с воскресе»-, шелестит над головой ветерок, «Хри-сто-с воскресе», – пробегает по стволу берёзы до самой макушки и слышно как напудренная мятными ароматами береста тихохонько насвистывает праздничную мелодию, под звон которой оглушительно с треском и шумом лопаются берёзовые почки, и дурманящий аромат молодой зелени словно пыльца обволакивает дерево и нас, и близлежащий холм, и туманом стелется до самого горизонта. «Пасха, пасха, пасха» – шуршат под дёрном в земле скромные её обитатели, выползая наружу и вдыхая живительную ясность. И где-то на горизонте по мосту через Волгу идёт тепловоз и слышно перестук его колёс и как гудят рельсы, и как бьёт в толще земной прохладный ключ. Нет ничего удивительного в этот день и нет ничего невозможного.

– Нет, праздник совершенно удался,– говорит Константин Константинович, пытаясь шагать в ногу с впереди идущими, но тут же сбивается, и отирая шею платочком говорит, – Со-вер-ше-нно, очень даже совершенно. Давненько мы так отлично не сиживали, можно сказать с прошлой Пасхи.

– Иди ровнее, не мотыляйся по дороге,– говорит ему укоризненно Татьяна Ивановна.

– Люби меня хо-ро-ша-я!.. Люби меня кра-са-ви-ца!– вдруг ни с того ни с сего запел Константин Константинович.

– Постыдись людей, «красавица»,– урезонила его жена.

– Пусть поёт, мама,– вступилась за отца Марина.

– И правда, пусть,– поддержала её жена.

Народ, как полноводная река, уже тёк и тёк с кладбища по тем же улочкам и переулкам и изумлённые собаки смотрели сквозь штакетник и не лаяли, и только словоохотливые воробьи, перелетая с одних кустов на другие, росших на обочине, с весёлым гомоном сопровождали подгулявшую толпу.

– Одно слово – Пасха, – сказал дед Антип, сидя на лавочке щуря, подслеповатые глаза и вслушиваясь в затихающий гомон праздничного дня.

Саратов, 2007.

Андрюша

(рассказ)

Андрюша – это мальчик, лет пяти- шести, с полными щёчками, выразительными карими глазами, одетый в зелёный комбинезон с начёсом. На круглой голове его красуется фуражка с длинным козырьком. Он важно и деловито ходит с лопаточкой около большой кучи земли и то и дело тычет ею в кучу, пытаясь то -ли вырыть ямку, то -ли почерпнуть рыжего глинозёма. Капроновая лопаточка, рассчитана на песок, и потому не может сделать ни того, ни другого. Малыш кряхтит, приседает, пыжится. Но вот голова его от тёплого весеннего солнышка вспотела, он сдёрнул с головы фуражку, обнажив упрямый затылок, а затем и всю лобастую голову с немного оттопыренными ушами.

Сообразительный мальчик вскоре понял, что орудие труда его крайне несовершенно, нашёл тут же в куче земли что-то наподобие длинного гвоздя и стал им ковырять. Рядом с кучей земли зияла большая яма, которую только что выкопал ковшом трактор «Беларусь». Он выкинул последний ковш земли, поднял опорные лапы и укатил, заботливо урча мотором.

Через дорогу от кучи выкопанной земли виднелся ряд новых захоронений. Многие могилы были без оградок. Покосившиеся кресты, от проседания оттаявшей земли, сиротски торчали из земли. Красно – рыжие холмики тут и там были усыпаны увядшими цветами, да от небольшого ласкового ветерка шелестели листьями зелёные искусственные венки. Здесь ещё нет никаких насаждений, хотя через дорогу уже поднимается молодой лесок. Без насаждений могилки выглядят сиротливо.