Странные истории

– А что сомневаться,– сказал я весело,– всё равно не видел и не знаешь.

– Так ты согласен отдать то, чего не знаешь?– спросил Кий-король, глядя на меня в упор.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – сказал я,– только моей душой вы можете пользоваться до моих тридцати лет. Посмотрим, что вы сможете сделать за такой срок?

– Ладно, встречаемся сегодня вечером на кладбище, сказал Кий-король строго.

– А почему не ровно в полночь,– съязвил я,– все интересные вещи происходят в это время суток, особенно в таком месте, как кладбище.

В ответ Кий только грозно сверкнул очами и исчез, будто растаял. С ним пропали и его придворные.

– Вот, в общем, это и всё.

– А что же было на кладбище, – спросил Браун,– вы туда ходили?

– Если б не ходил,– сокрушённо сказал Генри,– понятно, что ходил. Только никого я там не видел, проторчал до полуночи, затем ушёл. Теперь мне ясно, что моё появление на кладбище и было актом передачи души в этой сделке.

– А дальше?

– А что дальше? Дальше пошёл в биллиардный клуб и выиграл все пулы. Но с этого момента меня не интересовало ничего в мире, я ничему не сопереживал и ничему не радовался. Зато спортивные победы на меня сыпались как из рога изобилия.

– Возможно, это было проявление звёздной болезни?– спросил доктор.

– Не было у меня и звёздной болезни. Эмоции происходят в душе, а у меня её не было. Ведь я стал человек без эмоций. Да и человек ли? В биллиардном мире меня называли «Железный Генри» или «Генри – стальные нервы». Я не радовался победам, как все остальные люди, не испытывал и огорчений от мелких неудач.

– В вашем положении случались и неудачи?– спросил доктор.

– Всё это король подстраивал. Мелкие неудачи, тоже его рук дело,– ответил Генри резко.

– Почему только Кий-король, а я?– сказал с апломбом поросёнок.

– Ты, Сильвестр, был всегда и есть шестёрка, понял?!– сказал раздражённо Генри,– а потом, подумав, добавил,– какие неудачи, когда мне достаточно было дотронуться кием до шара, как он катился туда, куда нужно. Да хоть куда и как ни бей шар всё равно катится куда следует. Это будило у присутствующих восторги, а газеты писали о высшем спортивном пилотаже…, глупцы.

– А что, радостей вы совсем не испытывали?– спросил доктор.

– Были в моей жизни и минуты радости. Только охватывала меня радость не от удачно сыгранной партии, а от увиденного ужаса на лицах соперников. На все турниры я возил с собой всегда кий, сделанный одним прекрасным венским мастером. Я играл только им. Король, некогда явившийся мне, был вырезан на кие в полный рост, в плаще внакидку. Он всегда подмигивал мне лукаво перед поединком, и выигрыш был обеспечен.

– Вы сказали, что испытывали радость от ужаса на лицах соперников, в чём эта радость выражалась? Как она себя проявляла? – спросил доктор Браун.

– Вы задали очень неудобный вопрос доктор. Я и сейчас не знаю на него ответ. Я называю это состояние – злобной радостью. Просто из живота, из самих кишок поднимается в голову муть. В это время охватывает тебя нестерпимое желание всех ею измазать и посмотреть на омерзительные, после этого, рожи соперников. Но это было в начале, потом я их стал просто презирать. Я им хамил этим бывшим чемпионам и откровенно унижал, предлагая в партии фору. Но даже если и принимал кто моё условие, он всё равно не мог ничего поделать.

– И тогда вы удалились в Бранденвиль?– сказал доктор, понимающе сжав губы.

– Да, я уехал в Бранденвиль и поселился в отцовском доме. Ни отца, ни матери уже не было в живых, но, я не испытывал чувства потери, а, в общем, и чувства одиночества, и покинутости, то же. Из прежних, была только Магда.

Больной отрешенно уставился в одну точку.

– Разве вам было… – начал говорить Браун.

– Да доктор, да!!!…,– Генри вдруг заговорил громко и резко,– Одно мне мешало жить – тоска. Это единственное чувство, которое осталось во мне и единственное, что соединяло меня с моей душой. Это тоска заставляла меня каждый день вечером ходить по городским улицам до поздней ночи и искать мою душу. Я знал, что она где-то рядом… Тоска! Слепая тоска была мне проводником… Обязательно я приходил и на кладбище, где и состоялась та злополучная передача. Я думал чёрный король придёт, и мы раньше расторгнем сделку, но он не шёл.

– Как бы не так,– сказал Сильвестр, скосив на больного свинячий глаз.– Тридцать лет исполняется только сегодня. Будьте добры, любезнейший… Идите и получите свою душу…

– Да никакой я тебе не любезнейший,– выкрикнул Генри и, схватив со стола пепельницу, попытался бросить ею в Сильвестра, но рука его в высшей стадии напряжения вдруг ослабла и пепельница упала на одеяло, а потом скатилась под стол.

– Вот видите, больной,– заметил Сильвестр,– вам вредны резкие движения, правда, доктор?

– Да, да. Вы уж поспокойнее, уважаемый Генри,– сказал Браун.

– Всё равно до двенадцати ночи со мной ничего ни черта не случится,– выдавил Генри,– я ведь даже умереть не смогу. Тело без души не умирает. Оно просто бродит неприкаянно по белу свету днём или ночью, пытаясь вернуть утерянное. Вам, доктор, не придётся никого спасать, по мне даже если танк проедет, я всё равно до назначенного часа буду жить. Вон Сильвестр об этом позаботится. Так что ли, Сильвеструшка? А?!

– На глупые вопрсы не отвечаю,– пробормотал тот недовольно в ответ,– и прошу не выражаться.

– Он, видите ли, сердится, как будто не он ко мне приставлен, а я к нему.– Генри усмехнулся. Помолчал, а потом как бы сам с собой стал говорить, обращаясь к себе: «Ну, что Генри Стакнер! Скажи, человек ты или мразь в образе человека? Ты, проведший лучшие свои годы в изгнании! Способен ли хоть сегодня, хоть на минуту обрести свою бессмертную душу и снова стать человеком, а не его тенью? А? А?… Ну, чего молчишь? Выбора нет, Генри!.. Нет выбора… нет…»

– Это с ним бывает,– сказал Сильвестр обращаясь к доктору,– правда в последнее время всё чаще.

– А что, Кий-король так вам больше и не являлся,– спросил доктор.

– Он являлся мне всего несколько раз, уговаривая участвовать в турнирах. Я всегда отказывался. Он грозил, что убьёт меня, но мне было всё равно. Я только потом понял, что связанный договорённостью, он ничего не может мне сделать. А однажды я взял и сжёг этот пресловутый кий венского мастера.– Он потянулся и рукой открыл чехол, там было пусто.– Да, я наблюдал, как горел деревянный король и улыбался. А потом понял, что сделал это зря. Вырезанный на кие король не был по-настоящему живой фигурой, это была видимость.

– А вот тут, ты, Генри, поосторожней с выражениями,– предупредил Сильвестр.

– Плевать мне на тебя, на твоё хрюкало, и на твоего хозяина,– сказал Генри и засмеялся. Но смех его был,– как показалось Брауну, уже с неким чувством торжества, хоть тусклого, хоть блёклого, но торжества. Сильвестр, при этом, забрался на маленький детский стульчик, стоявший у низкого окна, а с него перелез на подоконник и улёгся на нём.

– Вот так, – сказал самодовольно Генри,– будешь знать. И хозяин твой сегодня узнает. Будь, Сильвеструшка, спокоен. Вы все узнаете…

Но Браун сказанного не понял.

– Ты, кажется, снова взялся за свои глупые шутки, железный Генри, – сыронизировал зло Сильвестр.

– Я думаю об этих «глупых шутках», со дня моего заточения в Бранденвиле.

– А вы что, сами не можете выйти отсюда?– Спросил больного доктор Браун.

– Однажды я сделал глупость, доктор,– сказал Генри,– я думал, что если мир узнает обо мне, то я одолею биллиардного короля. Я взял и дал во многие газеты интервью. Газеты его проигнорировали. Только одна очень влиятельная газета напечатала это интервью, не выбросив из него ни одной буквы. Мой разум ликовал, но, оказалось, что газета вышла точно первого апреля. За это биллиардный король, лишил меня солнца и я мог выходить на улицу только в вечерние часы… – Он помолчал. – Вы что-то там записываете доктор? Зря.

– Да это ошеломляющие непознанные медициной факты,– сказал доктор Браун,– Говорящий поросёнок, сумеречное зрение и поведение, всё это, знаете ли, требует нового осмысления с научной точки зрения.

– Дурак,– сказал с подоконника Сильвестр,– только не простой дурак, а учёный. Один другого не лучше.

– Это, уважаемые, надо всё продумать и написать в толстый журнал статью,– сказал Браун, не слушая, что говорит Сильвестр?

– А вы напишите, да, напишите,– сказал Генри с сарказмом,– вам поверят, вас уважают. А как же… доктору Брауну должны поверить. Вы сейчас так думаете, доктор?! Не надо… Не старайтесь…

– Правильно,– заговорил Сильвестр. – Прокомментируйте, доктор Браун, напишите… Одного считали на нашей улице спятившим, после этой статьи уже будет два спятивших. Не забудьте там написать про Сильвестра, то есть про меня, для пущей убедительности. Да, да!

Поросёнок вдруг замолк и прислушался,– на улице раздался какой-то шлепок, затем послышался топот убегаюших ног. После этого Сильвестр повернулся к Генри и проговорил: